Тяжесть оружия не успокаивает. Наоборот. Понимаю, что оно сейчас бесполезно. Как бесполезны стрелки на крышах. Как бесполезны люди в квартирах за заколоченными окнами. Как бесполезен сам мир, в котором есть только один звук. Моего глухого, панического стона.
Куда? Куда бежать? Кому жаловаться? Кто выслушает испуганного молодого лейтенанта?
Заталкиваю визг обратно. Остался стон. Но он тих, и никому не причинит вреда. Как и кровь на содранных пальцах.
Кровь?
Почти что смеюсь. Вид красной и густой крови, сочащейся из вполне реальных ран, не похож на все, что окружает меня. Кровь живая. Она движется. И я вместе с ней. И с автоматом.
Почти не думая, бегу обратно к мешкам у детской песочнице. Уже осознанно валюсь в загаженную собачками траву. Как учили. Одна нога вдоль тела. Вторая чуть в сторону. Приклад в плечо. Взгляд на конец ствола, туда, где по моему желанию может родиться смерть величиной с маленький свинцовый комок.
Глубоко, до боли вдыхаю и выпускаю, дергаясь от оставшегося волнения, воздух. Сердце громко отзывается двумя глухими ударами и затихает.
Так, так, так. Попался, лейтенант Пономарев? Не этого ты ждал от первого рабочего дня. Где махровый бандитизм? Где бандюги? Никого нет. Один ты. Никому не нужный. Никем не разыскиваемый. Ни для кого не представляющий опасности. Даже стрелять не по кому. А хочется.
Приклад «Калашникова» дергается четыре раза, грубо отхаркивая патроны. Грохот такой, что закладывает уши.
Четыре куска свинца пролетают метра полтора, завязают в воздухе и опадают, словно обглоданные гусеницами листья, на землю.
— Вот гады! — восторгаюсь я непонятно чему.
Тень накрывает землю, тень накрывает мир. Тень накрывает меня, заставляя втянуть голову глубже в воротник форменной рубашки. Над головой рождается легкий, почти неслышный свист. И я чувствую, затылком, позвоночником и тем, что чуть ниже, присутствие чужеродного предмета.
Затаиваю дыхание, боясь, что оно может выдать, изгибаюсь и смотрю вверх. Туда, где свистит.
На первый взгляд бесформенная, но непонятно красивая летающая куча. Опускается, мигая красными, редкими сигнальными огнями на круглой подошве. Крылья, не крылья, но длинное и гладкое по обеим сторонам. Башенки, которые не могут быть башенками. Трубы, закрученные в невозможные узлы. Ровный серый цвет.
— Вторжение, — шепчу.
И начинает колотить с новой силой.
Вторжение. Подлые инопланетяне захватывают Землю без объявления вторжения. Гнусно и противно. И только я один, оставшийся в живых представитель человечества, могу оказать достойный отпор захватчикам.
Что, я дурак что ли? Нет. Я всего лишь первый день на работе. Оно мне надо? И медаль мне ни к чему. Жил столько лет без нее, и еще проживу. Если всовываться не буду. Но, ведь, надо. Надо!
Бесформенный летательный аппарат захватчиков заполняет все пространство между домами, прекращает медленное падение и замирает метрах в двух от площадки для выбивания ковров. Как раз рядом с застывшим почетным караулом. Из круга мигающих красных огней выдвигается столб, с легким шорохом втыкается в земную траву. В столбе овальная дверца, из которой на матушку Землю должны сойти полчища космических монстров.
«Калашников» бесполезен. Я знаю. Но все равно, потными ладонями душу оружие и выхватываю прицелом люк. Люк все время скачет по сторонам, не желая попадать на кончик мушки.
Свист прекращается. Становится тише тишины. И даже сигнальные огни гаснут, превращая картинку в неподвижную фотографию.
— Вот гады! Не отдам! — теперь слова осмыслены. Я знаю, с чем имею дело. Молодые лейтенанты тоже смотрят кино и читают книги. Я готов бороться за свободу планеты. Моей планеты.
Люк резко распахивается, заставляя от неожиданности вздрогнуть. Из люка показывается нечто непонятное. Такое же непонятное, как и сам летательный аппарат. Низенькое и серое. Но живое. Резво выбегает наружу, вертит головой и начинает ругаться.
— … Вашу мать! Еще бы меньше сделали? Корячься тут. Вашу мать!
Натуральный инопланетянин. Как в кино. Зеленый, в серых штанишках, маленький, противный и тощий. Ручки длинные, загребущие. Ножки короткие, без обувки. Видать, совсем у них там нищета вселенская.
В другое время и пожалел бы доходягу, и мелочь последнюю лейтенантскую отдал. Но только не сейчас. Не с дружественным визитом к нам явились, не объятиями и встречены будут.
Захватчик, не обращая внимания на застывший мир, что указывало на явную его причастность к происходящему, поворачивается инопланетным лицом к странному кораблю, а инопланетным задом, соответственно, ко всему земному миру.
— Мать вашу! Мать вашу! — вновь доносится от корабля захватчиков. Это зеленый гад, пыжась и истекая зеленым потом, пытается протащить в узкие двери здоровый ящик. Видать давно на Земле пашет, раз наш язык выучить сумел. Лет сто, не меньше.
Тщательно проморгавшись, для резкости изображения, изучаю вытаскиваемую конструкцию. Коробка из прозрачного материала, предположительно стекла, внутри которой застывшая в неестественно скрюченной позе миниатюрная женская фигурка. Кто такая, понять сложно. Да и незачем. Какая разница. Пострадавшая от наглых инопланетян землянка.
Инопланетный пришелец, продолжая поругиваться, пыжит ящик до площадки, на которой происходили все предыдущие появления потерпевших. Пользуясь полной неподвижностью окружающего мира, отбирает у одного из пенсионеров клюшку для гольфа и, ловко орудуя ей, вскрывает багаж.
Данное действо позволяет квалифицировать зеленого урода как существо мыслящее. Ни одно животное не способно расковырять крепко сколоченный ящик изогнутой кочергой.
Тело скрюченной жертвы изымается из стеклянного ящика. Без страховки кидается на мраморные плиты.
Инопланетянин, не долго размышляя инопланетными мозгами, снимает с солдатской тумбочки телефонный аппарат. Вместо него устанавливает тело жертвы. Добивается устойчивости. С одной стороны вроде и красиво. Но с другой обидно. Солдатская тумбочка не предназначена для установки на нее иностранных женщин. Даже известных по всему миру.
Из трубы с люком выпрыгивают еще две фигуры. Довольно толстый инопланетянин и тощая, похожая на кильку инопланетянка. На боку толстяка топорщится зеленая сумка, из которой раздается раздражающий любого землянина хруст инопланетной наличности. Следом за парочкой из нависшего над микрорайоном корабля вылетает небольшой серебристый шарик и зависает перед тумбочкой.
Интуристы обнимают застывшую потерпевшую за ноги, некрасиво щерятся в серебристый шарик.
Яркая вспышка. Из шарика в лапы толстому инопланетянину вываливается серебряная пластина. Шарик улетает.
Глаз молодого лейтенанта практически мгновенно определяет в парочке космических интуристов. Иного объяснения мой взбесившийся ум принять не в силах. Наворовали на вселенских планетах наличности и прилетели на Землю запечатлеть образа на фоне исторических и культурных ценностей.
Почему они выбрали именно это место? А у нас, вообще, природа красивая. Тем более панорама с детскими песочницами и мусорными бачками. Это для нас грязь, а для иностранных товарищей российский экстрим. Однако данная похвальная любовь к нашим пейзажам не освобождает от ответственности.
Можно, конечно, отпустить ребят. Но решит ли данный шаг наболевшие вопросы от капитана Угробова? Нет. Никто мне для начала не поверит. Без твердых улик в такое невозможно поверить. Интуристы? Космические? Теток заграничных на фоне восьмого микрорайона фоткают? Да ты, Пономарев, умом двинулся.
И медаль не дадут.
Поэтому надо брать. Тепленькими. Зелененькими.
Пока я размышляю над этическими сторонами порученного мне дела, посланцы далеких миров, сделав свое черное и преступное дело, направляются летательному аппарату, дабы самовольно оставить место преступления.
Понимаю, если они уйдут, до следующего воскресенья посещений не предвидеться. А капитан дал мне три дня. Вызовет и спросит: — «Что, Пономарев, упустил свой шанс получить медаль?». Что ответить?
Облизываю сухие губы и ползком, используя кочки и кустики, ползу за пришельцами.
Страшно? Еще как страшно. Не то слово. Передо мной не просто преступники. Понимать надо.
Больше медлить нельзя. Парочка у самого люка. Они не в счет. Туристы, они обычно в разборки между милицией и уголовными элементами не ввязываются. Разве что сделают пару снимков. А вот тот, что плохо владеет русским языком, опасен. Таких только банка со спиртом успокаивает. С завинчивающейся крышкой.
Подползаю еще ближе.
Сейчас он повернется, увидит меня, ползущего, и убежит. Или пристрелит. Или живьем кожу сдерет. А может просто плюнет на человечка с высоты своего недоразвитого интеллекта.
Вскакиваю, вернее с трудом поднимаюсь, на ватных ногах, семеню, спотыкаясь, к человечку с зеленой кожей, тыкаю ствол «Калашникова» в затылок и кричу:
