— Очень простой: вы пока нужнее живыми, нежели в другом… агрегатном состоянии.
— Нужнее для чего? — встревает в наш диалог Амано.
— Верхушку айсберга вы уже видели, но есть ведь и подводная часть, верно? Заказчик похищения и покушения до сих пор не установлен. А раз уж впутались в это дело по уши, вам и карты в руки!
— Карты, говоришь? Колода-то крапленая, и вовсе не нами. Да и не тобой, похоже, — усмехнулся я.
— Не мной, — кивнула Барбара. — И не могу сказать кем.
— Не надо. Я догадываюсь.
— В самом деле?
— И ты права: мы здорово увязли во всем этом дерьме. Но первый шаг был сделан не нами! Какой м… умница решил воспользоваться моим именем двенадцать лет назад?
Тетушка не ответила, но смешинка, промелькнувшая в серо-синих глазах, была красноречивее слов. Ну папуля, ты многое должен мне объяснить! Но не это главное:
— Что будет с девочкой?
— Это может решить только один человек. И ты его прекрасно знаешь.
Ах, вот как! Снова все валится мне на плечи.
— Я подумаю.
— Но недолго, — предупредила Барбара. — У тебя есть время только до завтрашнего утра.
— А что должно произойти завтра?
— Наш официальный ответ имперской делегации по поводу судьбы клона принцессы.
— Какие есть варианты?
— Думаю, ты знаешь какие.
Повисло молчание. Не напряженное, а какое-то… тягостное, что ли.
— Ладно, я пойду к ребенку, — решила тетушка. — А вы обсудите, что делать.
Когда Барбара вернулась за столик — к вящему удовольствию Эд, Амано вопросительно на меня посмотрел:
— Как поступишь?
— Не знаю.
— Ты сомневаешься? — Во взгляде напарника появилось нечто до боли похожее на разочарование.
— А ты бы не сомневался?
— Дети — это же… прекрасно!
— В особенности чужие.
— Она милая девочка, — возразил Амано.
— Вижу.
— Она считает тебя своим отцом.
— Угу.
— Вы подружитесь и…
— И — что? Будем жить безмятежно до того самого момента, когда она все узнает? Да и безмятежно ли…
— Ну, это произойдет не скоро! И ты думаешь, мало на свете приемных детей, которые рано или поздно узнают правду о родителях? Считаешь, что на этом их жизнь и любовь к «папе» и «маме» заканчивается? Да ты, никак, сериалами увлекаешься? В сознательном возрасте не такая уж это и травма. Наоборот — уважать будет и любить еще сильнее.
— А ты уверен, что именно «любить и уважать»? Что ее отношение ко мне будет именно таковым, когда она поймет, что я оставил ее из жалости?
— Из жалости? — Голубые глаза сузились. — Только поэтому?
— Ну не из большой же любви! — фыркнул я. — Просто, если я скажу «нет», девочку… поместят туда, где у нее не будет детства. Или вообще ничего не будет. И одним несчастным существом в мире станет больше.
— Ах, какие мы благодетели, оказывается! — сморщился Амано, — Жертвуем собой ради счастья своего ближнего! А грань между любовью и жалостью ты вообще видел?
Я отвернулся к окну. Видел, не видел… Именно, что жертвую. Ему не понять всей трагедии происходящего. Девчонку повесили мне на шею только потому, что ее нужно было куда-то пристроить. Каким боком подвернулся я — неважно, но, похоже, был в тот момент самым подходящим кандидатом на роль «отца». Неприметный. Нелепый. Рассеянный. В общем, человек, которому без его ведома можно приписать многое, и, что самое забавное, окружающие поверят любой глупости, с ним связанной. Поверят сразу и охотно. А мне… Только ребенка не хватало! Я не хочу взваливать на себя заботу о ком-то, потому что знаю яснее ясного: как только соглашусь, уже не смогу изменить решение. И буду прикладывать все усилия, чтобы… Мне хорошо известно, каково это, не иметь детства. А девочке светит то же самое, но в еще более жестком варианте. Она и сейчас-то не выглядит особенно счастливой, но хотя бы начала привыкать к мысли, что у нее все-таки есть родители. Родитель. Стоит отказаться — и хрупкий мир детской души разобьется. Вдребезги. Как когда-то разбился мой мир.
Да, она ничего для меня не значит. Но ведь ей-то этого не объяснишь! И другим тоже. Посмотреть на того же Амано: вон как недовольно скривился. Осуждает мою нерешительность. А сам как бы поступил на моем месте? И представить не может, потому что место у него всегда было и будет другое. Свое. На своем этаже. А мой этаж — полуподвальный.
Я подошел к столику и сказал Эд.
— Пошли домой.
Эпизод 26
БЛИЖЕ СЕБЯ САМОГО
Кафе «У тетушки Би», 18 февраля 2104 г., 23.00.
Наверно, «разочарование» — самое подходящее слово для описания моего состояния. Разочарование чем? Да всем, абсолютно всем. Своей дурацкой попыткой вызволить напарника из лап неизвестно каких бед, оказавшейся такой ненужной. Напрасным привлечением Доусона и Паркера. Зачем все эти метания и переживания, если ситуация разрешилась совершенно без нашего участия? Знай себе лежи на бочку да брюшко почесывай! Прилетел бы я к Мо на пять минут раньше или на десять позже, скоординировал бы свои действия с товарищами по службе или нет — все едино. Да и сведения об Империи можно было не выцеживать из Сети да архивов — раз нам и так все рассказали. Правда, все ли?
Если утрировать, представьте себе, что вы избранник судьбы, только в ваших силах поразить кровавого властелина, победить злобных пришельцев, принести в мир революцию… нужное подчеркнуть. И вот после долгих лет рыцарского поиска, когда сражения с драконами и вызволение красавиц — лишь вехи на пути к великой цели; после бессонных ночей терзаний и неустанных дней пути вы, весь такой израненный, добираетесь до пункта назначения… и оказываетесь не у дел. Все, что казалось мучительным долгом, предназначенным вам одному, — сделано за тебя, с легкостью и небрежностью, как бы походя. Годы сомнений в правильности ваших решений и боль, с которой ты делал выбор, тот самый, единственно верный, и шел, шел, согнувшись под тяжестью ноши собственной избранности, — оказались под хвостом у кота. Или кого-то похуже. Некто нажал кнопку — и наступило всеобщее счастье. Почти всеобщее.
Конечно, русская составляющая моего разума, наследие матушки, изрядно все преувеличивает. Азиатская куда мудрее и на ерунду нервы не тратит. Все утряслось, и слава ками! Хлопать бы в ладоши от радости, а что-то не хлопается. Впору с веером танцевать![27] Вся ситуация исполнена непонятной фальшью. При этом, которая из стен фальшивая, не могу понять. То, что Барбара по жизни обыгрывает нас на нашем поле, так это не удивляет: слишком высокая лига, куда уж нам, дворовым вратарям. Но что-то сегодня она была в особенном ударе! Убивающем наповал, можно сказать. А это уже, господа, неспортивно. Это даже не футбол, это уже шахматы какие-то: королева и две пешки, одна из которых — ее собственный племянник. А еще не забыть короля-адмирала, так сказать, хахаля моей сестрицы. Интересно, кто в этой партии Эд? Точнее, что?
Еще один привычный элемент, с которым, тем не менее, все не так просто, это сам Морган. Нет, лично его позиция применительно к данным обстоятельствам, отношение к навязанному отцовству и обида, а также чувство безысходности, которые я уловил в прощальном взгляде моего друга, когда они с Адвентой засобирались домой, — все это мне понятно. Людям, настолько близким, не сопереживать невозможно. Настораживают сами окружающие его обстоятельства.
Да опять-таки бывают ситуации, когда выбор перед нами просто не ставится за отсутствием оного. Или он есть, но напоминает собой риторический вопрос, на который можно дать лишь один ответ, удовлетворяющий собеседника. А когда в качестве последнего выступает твоя же судьба, лучше ее не раздражать своим упрямством. В жизни же моего напарника таких ситуаций, искусно им манипулирующих, — особенно много. Казалось бы, чему тогда удивляться, обычное явление. А настороженность не уступает, грызет себе тихонько в уголочке мою душу, подтачивает… Скрип-скрип, хрусть-хрусть. Что-то не то, что-то не так…
Вот уже полчаса, как все разъехались. Сначала Кейн с девочкой. И я знаю, какое решение он завтра примет. Впрочем, как и сам Мо, и его тетушка, которую я лично проводил к такси, попутно полюбовавшись на довольное выражение ее холеного лица. Все-таки я был о ней лучшего мнения.
Собрался было и сам отправиться на заслуженный отдых, достал комм… и передумал. Навалилась какая-то усталость, едва ли объяснимая одной только беготней последних дней и недосыпом предыдущей ночи. Я буквально вполз в кафе, собирающееся закрываться, — впрочем, добрые официантки выгонять меня не стали. Вернулся за столик, казалось до сих пор хранивший тепло моего тела. Остатки десерта, не доеденного нашим начальством (Эд не оставила от своего ни капельки, чем очень живо мне кое-кого напомнила), уже унесли, и, чтобы оправдать свое засиживание, я заказал новую порцию. Ненавижу мороженое. Всегда не любил, а сейчас оно мне особенно отвратительно. Конечно, не настолько, как на моей исторической родине, но тем не менее…[28]
