– Я предстаю пред моим Учителем. Он жесток, он очень жесток. Ты умрешь быстро, я не искушен в муках. Хотел бы я, чтобы тобой занялся лично Учитель, но ему некогда. Он открыл мне свои тайны. Скоро вам всем очень не поздоровится. Вы умрете. Все. А я и такие, как я, останемся у трона нашего Учителя. Он уже отворяет двери в Явь. Тук-тук-тук!
Бешенство Ивана достигло высшей точки, но он всеми силами сдерживал желание заорать на одержимого лиходея. Зато ожил радиоприемник в руках Сивояра. Тот аж выронил его при первых щелчках и свисте. Но ничего, «Альпинист» не разбился. Хрустнуло, запищало фантастическими космическими помехами, и официозный баритон авторитетно заявил:
– Слушайте передачу «Хищный оскал милосердия». Начало шестого сигнала соответствует концу мерзавцев вашего региона.
Возникла пауза, а потом трущобы заполнил истошный женский визг. Он был сверхгромким, очень высоким и попросту ужасным. Этот звук первобытного ужаса заполнял собой все: воздух, ветхие стены, тела бандитов. Холщовые коты схватились за уши, падая на колени, и тоже завопили, но их голосов не было слышно из-за трансляции волшебного радио.
Иван слышал визг, но он странным образом приглушался, будто дембель попал в невидимую звукоизолированную комнатку. Оставалось лишь наблюдать за муками разбойников. Из их ушей и носов текла кровь. Кто-то валялся на захламленном полу и царапал лицо, кто-то, как Сивояр, отключился в первые секунды адской передачи. Нафаня силился подняться, не обращая внимания на шок, и дотянуться, раздавить ненавистный приемник.
Дамочка прокричала, как и было обещано, шесть раз. После последнего сигнала не шевелился даже бесноватый Нафаня.
– Готов, – констатировал дембель, и его голос потонул в давящей на барабанные перепонки тишине.
Парень поднял радио, расстегнул испачканный грязью и кровью китель и бережно засунул «Альпинист» за пазуху.
– Ничего так музычку послушали, – прошептал Старшой, покидая трущобу, ставшую местом магической бойни. – А Карачун – хитрый бес. Я с повтором этой замечательной передачи любое войско одолею.
Иван беззвучно смеялся, борясь с головокружением. Стены то и дело били его по бокам. В голове было пусто и раскатисто, как в пустой цистерне.
На языке медицины это называется последствиями контузии.
Глава седьмая,
в коей все и решается, а может, и не все
Народ, который поет и пляшет, зла не думает.
Екатерина II
Народ бежал с юга Эрэфии под защиту Мозговского княжества. Часть ходоков шла севернее, кто-то ютился в столице. После падения Отрезани и Тянитолкаева Мозгву наполнили раненые и покалеченные ратники и простые люди. Улицы заполнились телегами со спасаемым добром, бранились возницы, плакали дети, орали издерганные отчаявшиеся бабы.
На Алой площади разбивали шатры, беженцы селились хоть где-нибудь, но поближе к последнему сильному государю разрозненной Эрэфии.
Наконец всеобщее сумасшествие вторглось и на тихий двор княжьего городища. По терему забегали девки, устраивающие раненых бояр да знатных дружинников из сожженных городов. Прямо на мостовой жгли костры, чтобы кипятить воду и варить пищу в больших котлах. Под нужды больницы Юрий отдал большую часть здания, остались лишь тронная зала и покои Рогнеды.
Девушка наконец-то увидела подлинную реальность, царившую все это время за красными стенами городища. Стоны раненых, ругань черни и плач бессильных служанок, старавшихся обиходить увечных, смешивались с запахами смерти и боли. Тут же раздавались соленые шуточки чуть оклемавшихся или, что еще ужаснее, обреченных на гибель. Чистенький терем вмиг превратился в грязный проходной двор.
Рогнеда крепко испугалась. Она никогда раньше не видела этой стороны жизни. Княжне было дурно, она чуть в обморок не падала. Но не заохала, не слегла с вымышленным недугом. Девушке стало совестно. Все эти беспечные разговоры с подружками, глупые срамные письма, праздное ничегонеделание, когда… Рогнеда вознегодовала на себя. До слез. До прокушенной нижней губенки.
Переодевшись в самое скромное платье, спрятав каштановую косищу, Рогнеда Юрьевна отправилась туда, где томились раненые. Чернавок не хватало, и княжна действительно помогла. Перебарывала отвращение – делала перевязки. Надрывалась – таскала воду. Умоляла кричавших терпеть, сидела возле трясущихся от страха и лихорадки мужиков, которые два дня назад могли подковы гнуть, а сегодня еле-еле удерживали слабые руки в ладошках девушки.
По терему пролетела весть: «С нами княжна, самолично трудящаяся над нашим обиходом». Это заставляло раскисавших бойцов собирать остатки бравады и не ударить в грязь лицом, когда высокородная девушка станет им помогать.
Розглузд, управлявший этим адом, узнал о поступке Рогнеды и удовлетворенно подумал, что у Юрия выросла-таки достойная дочь. Разумеется, никто не собирался останавливать порыв княжны, и она трудилась, пока хватало сил.
Ночью ее, спавшую в одежде поверх одеяла, разбудил князь Близорукий. В доспехах и при мече.
– Прощай, дитятко, – прошептал коренастый Юрий, заключая дочь в крепкие объятия. – Коли не вернусь, будь справедливой к мозгвичам. А проиграем сражение, беги в Легендоград. Не останься на поругание басурманам.
– Что ты такое говоришь, батюшка? – Слезы текли по щекам Рогнеды. – Возвращайся с победою…
Отцова кольчуга холодила грудь княжны, а внутри лютовал мороз: а ну как родитель не вернется?
Князь ушел не оглядываясь.
Еще до рассвета мозговская и остатки легендоградской дружины пришли на заранее выбранное воеводой Бранибором поле. Место будущей сечи во всех отношениях было выгодным эрэфийцам. Рать остановилась на возвышении. Мангало-тартары шли с юга и юго-востока, поэтому им придется подниматься к рассейским полкам. По сторонам будущий театр военных действий ограничивали кулисы леса, что делало невозможными обходные кавалерийские маневры.
Передовые разъезды кочевников сразу заметили противника. Тумен Консер-батора появился первым, следом подтянулись полтора тумена во главе с Тандыр-ханом. Сегодня небесный бич сам сел на коня. По правую руку от хана ехал тайно приговоренный Уминай-багатур. Черные бунчуки качались в такт. Тысячи всадников надвинулись на подножье огромного холма, где встали защитники Мозгвы.
Накануне к легендоградцам, уцелевшим тянитолкаевцам и мозгвичам добавились три тысячи дверян и еще пара тысяч отрезанцев и выходцев из других местностей. Таким образом, Эрэфия выставила две тьмы против двух с половиной тартаро-мангальских.
Воины Консер-батора, хоть и отдохнули накануне, были вымотаны переходом. Пришедшие из Тянитолкаева степняки имели куда лучшую форму – тамошний путь оказался не в пример лучше отрезанского. Старый темник подъехал к хану и молодому конкуренту.
– Невыгодное положение, – сказал Уминай-багатур.
– Вижу, – процедил повелитель степи. – Но мы все равно растопчем их тяжелой кавалерией. Она рассечет этих крестьян надвое. Ты, Консер-батор, разгромишь правое крыло. Я сокрушу левое. Ты, Уминай, лучший мой воин и отчаянный полководец, пойдешь посредине. Пусть лучники не жалеют стрел, а наша орда да уподобится тени огромного орла, терзающего уруссов. Передайте мою волю каждому.
Тотчас от ханского отряда отделились десять всадников с золотыми пластинами на шеях и понесли приказ войску.
В стане защитников Мозгвы тоже готовились к сражению. В центре, под знаменами княжеств-участников, собрались Юрий, Бранибор, Егорий и тысяцкие. Дон Жу лежал с горячкой в Мозгве – рана воспалилась, к тому же кидаец потерял много крови. Колобка Емельянов-младший уговорил остаться при больном. Очень уж беспокоил его в последние дни Хлеборобот: замкнулся, стал задумчивым. И куда делся прежний балагур?
Близорукий выступил перед войском с приличествующей случаю речью. Говорил медленно, десятники передавали слова князя по цепочке, отчего казалось, будто над ратью разлетается бесконечно длинное эхо.
– Послушай, Егорий, – тихо проговорил Бранибор, склонившись к уху парня. – Смиренно прошу тебя об одном. Коли будешь слово напутственное молвить пред войском нашим объединенным, не произноси словес наподобие: «Не дрогнем, соколики, Мозгва за нами!» Ведь отрезанские, дверские да легендоградские мужички как есть разбегутся. Не любят у нас Мозгву.
Обескураженный ефрейтор кивнул. Он вообще не собирался разглагольствовать перед многотысячной толпой мужиков, которые через считанные минуты станут умирать за родную для них землю. «А я-то что тут делаю?» – в очередной раз спросил себя Емельянов-младший. И вновь почувствовал странную сопричастность с рассеянами.
Его толкнули в спину. Егор очнулся от раздумий и увидел, как воевода показывает ему, мол, твоя очередь.
