– «Прекрасные и Точные Пророчества Агнессы Псих, Часть Вторая», – медленно прочла она. – «О Мире, что Будет После; Сага Продолжается!» Неужели…
Она почтительно положила рукопись на стол и собралась перевернуть первую страницу.
Ньют мягко положил ладонь ей на руку.
– Подумай вот о чем, – тихо сказал он. – Ты хочешь остаться потомком по гроб жизни?
Она взглянула на него. И их взгляды встретились.
* * *
Воскресенье, первый день мира, примерно полдвенадцатого.
В Сент-Джеймском парке было сравнительно тихо. Утки, эксперты по хлебным аспектам геополитики, приписывали это снижению международной напряженности. И действительно, мировая напряженность снизилась, но многим все равно пришлось выйти на работу, чтобы попытаться выяснить, куда делась Атлантида вместе с тремя международными исследовательскими экспедициями, и что вчера произошло со всеми компьютерами.
В парке почти никого не было, только сотрудник одной из служб MИ9 пытался завербовать нового агента, который впоследствии, к обоюдному смущению, тоже оказался сотрудником MИ9, да поодаль высокий мужчина кормил уток.
И еще там были Кроули и Азирафель.
Они неспешно шагали рядом по лужайке.
– То же самое, – сказал Азирафель. – Весь магазин на месте. И ни пятнышка копоти.
– Да нет, ну нельзя же сделать старый «бентли», – развел руками Кроули. – На нем не будет патины. И вот тебе, пожалуйста, стоит во всей красе. Прямо на улице. Ни единого отличия.
– Ну, в моем случае отличий хватает, – заметил Азирафель. – Я точно знаю, что в моем магазине не было книг с названиями вроде «Бигглз отправляется на Марс», «Джек Кейд, герой Дикого Запада», «101 занятие для мальчишек» и «Кровавые псы в Море Черепов».
– Вот ведь… мне очень жаль, – сокрушенно сказал Кроули, который знал, как ангел ценит свою коллекцию.
– И напрасно! – оживился Азирафель. – Это все самые-самые первые издания и я уже заглянул в каталог Скиндла. Мне кажется, слово, которое употребил бы в этом случае ты, будет «оп-па!».
– Я думал, он вернет мир точно таким, как он был, – сказал Кроули.
– Ну да. Более или менее. По мере возможности. Но с чувством юмора у него тоже все в порядке.
Кроули искоса взглянул на него.
– Ваши выходили на связь? – спросил он.
– Нет. А ваши?
– Нет.
– Мне кажется, они делают вид, что ничего не случилось.
– Похоже, у нас точно так же. Вот что значит бюрократия.
– Я полагаю, наши просто хотят посмотреть, что будет дальше, – сказал Азирафель.
– Передышка, – кивнул Кроули. – Возможность морально перевооружиться. Выстроить новые линии обороны. Подготовиться к главной войне.
Они стояли у пруда и смотрели, как утки ловят корки.
– Не понял, – сказал Азирафель. – По-моему, это и была главная.
– Не уверен, – сказал Кроули. – Подумай-ка. Если хочешь знать мое мнение, по-настоящему главная будет, когда все Мы будем против всех Них.
– Что? Ты хочешь сказать – Рай и Ад против человечества?
Кроули пожал плечами.
– Разумеется, если он все изменил, он ведь, возможно, изменил и себя самого. Может быть, избавился от своих способностей. Решил остаться человеком.
– Хочется надеяться, – вздохнул Азирафель. – И потом, я уверен, что другого варианта просто не допустят. Э-э… или допустят?
– Не знаю. Никогда нельзя сказать наверняка, что входило в истинные намерения. Планы, и в них планы, и так без конца.
– Жаль, – сказал Азирафель.
– Кстати, – повернулся к нему Кроули, который думал об этом постоянно, пока у него не начинала болеть голова. – Ты никогда не пытался найти объяснение? Ну, понимаешь – наши, ваши, Рай и Ад, добро и зло, и так далее? Ну то есть – почему?
– Мне помнится, – с холодком в голосе начал ангел, – что произошел мятеж и…
– Ну, конечно. Только почему он произошел, а? То есть ведь могло обойтись и без него? – наседал Кроули, в глазах которого появился сумасшедший блеск. – Любой, кто может соорудить вселенную за шесть дней, способен предотвратить такую мелочь. Если, конечно, он этого не хочет.
– Да ну тебя. Рассуждай логично, – с сомнением произнес Азирафель.
– Не самый хороший совет, – выпрямился Кроули. – Даже просто плохой совет. Если сесть и начать рассуждать логично, у тебя появляются очень забавные идеи. Например: зачем творить людей с врожденным любопытством, а потом совать им под нос какой-то запретный плод под неоновой вывеской, на которой нарисован указующий перст и мигают слова: «ВОТ ОН!»?
– Про неон не помню.
– Это метафора. Это я хочу сказать: зачем делать это, если ты на самом деле не хочешь, чтобы они его съели? Это я хочу сказать: может, ты просто задумал посмотреть, как оно все обернется. Может, это только часть одного большого непостижимого плана. Все это. Ты, я, он – все! Просто одна большая проверка: а работает ли все то, что ты соорудил? И тогда ты начинаешь рассуждать: это вряд ли великие космические шахматы, это, скорее, очень сложный пасьянс. И не трудись отвечать. Если бы могли это понять, мы уже были бы не мы. Потому что это все… все…
НЕПОСТИЖИМО, сказал, проходя мимо них, высокий мужчина, прежде кормивший уток.
– Вот-вот. Именно. Спасибо.
Они посмотрели ему вслед, а он аккуратно бросил пустой пакетик в бак для мусора, и зашагал прочь по траве. Кроули покачал головой.
– Так о чем я? – спросил он.
– Не знаю, – ответил Азирафель. – Вряд ли что-то важное.
Кроули мрачно кивнул.
– Давай я искушу тебя на обед в ресторане, – прошипел он.
Они снова пошли в «Риц», где таинственным образом как раз освободился столик. И, возможно, недавние события все еще эхом отражались в природе вещей, потому что, пока они обедали, первый раз в истории на Беркли-сквер пел соловей.
Посреди уличного шума никто не слышал его, но он пел. Точно пел.
* * *
Воскресенье, час дня.
Последние десять лет воскресный обед в мире Армии Ведьмознатцев сержанта Шедуэлла был подчинен одному и тому же неизменному распорядку. Шедуэлл сидел за шатким столом в подпалинах от окурков, и листал одну из древних книг библиотеки Армии Ведьмознатцев[57] по магии и демонологии: «Некротелекомникон», или «Liber Fulvarum Paginarum», или свой излюбленный «Молот ведьм»[58].
Потом, постучав в дверь, мадам Трейси кричала ему:
– Обед, мистер Шедуэлл! – и Шедуэлл бормотал: – Бесстыжая баба! – и выжидал шестьдесят секунд, чтобы бесстыжая баба успела убраться обратно в свою комнату; потом он открывал дверь и забирал тарелку с печенкой, обычно аккуратно накрытую другой тарелкой, чтобы не остыло. Он ставил ее на стол и съедал печенку, не особенно заботясь о том, чтобы капли подливки не попали на страницы книги, которую он при этом читал[59].
Так было всегда.
Но не в это воскресенье.
Для начала, он не читал книгу. Он просто сидел за столом.
И когда в дверь постучали, он сразу встал и открыл. А торопиться было незачем.
Тарелки не было. Была мадам Трейси, на груди которой сияла брошка с камеей, а на губах – помада незнакомого оттенка. Вдобавок к этому, вокруг нее пахло духами.
– Чего тебе, Иезавель?
Мадам Трейси заговорила весело, быстро и неуверенно.
– Добрый день, мистер Ш., я просто подумала, после того, что нам пришлось пережить за последние два дня, мне кажется – просто глупо оставлять вам тарелку, так что я приготовила вам место. Пошли…
Мистер Ш.? Шедуэлл осторожно пошел следом.
Ночью ему приснился еще один сон. Он не мог вспомнить его во всех деталях, но одна фраза все еще эхом отдавалась у него в голове и беспокоила его. Остальные подробности расплывались, как в тумане, точно так же как и все события предыдущей ночи.
Вот эта фраза: Нет ничего дурного в ведьмознатстве. Я бы тоже стал ведьмознатец. Только надо просто делать это по очереди. Сегодня мы идем ведьмознатить, а завтра мы будем прятаться, и будет ведьмина очередь нас искать…
Второй раз за последние двадцать четыре часа – второй раз в жизни – он вошел в комнаты мадам Трейси.
– Садитесь сюда, – сказала она, указывая на кресло. На подголовнике лежала салфеточка, на сиденье – взбитая подушка, а перед креслом стояла скамеечка для ног.
Он сел.
Она поставила ему на колени поднос и смотрела, как он ест, а когда он закончил, убрала тарелку. Потом она открыла бутылку «Гиннеса», налила пива в бокал и подала ему, а сама налила себе чаю. Он пил пиво, а она – чай, и когда она опустила чашку, та смущенно звякнула о блюдце.
– Мне удалось скопить немного денег, – заметила она без всякого повода. – И знаете, я иногда думаю, как хорошо бы иметь домик где-нибудь в деревне. Уехать из Лондона. Я бы назвала его «Под лаврами» или «Дом, милый дом», или… или…
– «Шангри-Ла», – предложил Шедуэлл, и он не мог даже представить, почему.
