Я родился очень некрасивым ребенком. Некрасивым в смысле уродливым. Передо мной ясно вспыло мое отражение в зеркале – сначала мальчик, потом подросток, потом мужчина. Каждый из этих образов напоминал какого-то гоблина. У меня очень плохо росли волосы – какими-то странными пучками, оставляя уродливые залысины. Я родился с заячьей губой, а мой подбородок был таким длинным и тяжелым, что нижняя челюсть все время слегка отвисала, оставляя впечатление дебиловатости. Глаза у меня были голубыми, но настолько бледными, что казались почти белыми. Цвет кожи – да вот почти как сейчас, тускло-серый. Меня даже водили по больницам, считая, что это какая-то болезнь. Если это и была болезнь, то, во всяком случае, неизвестная науке.
Излишне говорить, что я ничуть не походил ни на отца, ни на мать. Вообще ни на кого из родственников. Впрочем, у нашей семьи их было очень мало – родители переехали на Камчатку еще в студенчестве, когда вся страна весело и совершенно добровольно осваивала малообжитые земли. У меня были родители, у меня был младший брат, у меня было три младших сестры. Вот и вся родня. Я был самым старшим.
Само мое существование всю жизнь портило репутацию матери – даже самый снисходительный взгляд не мог отыскать ничего общего между мной и отцом. Но отец был замечательным человеком и никогда не сомневался в матери. А она в нем. В семье меня жалели... и любили. Только там меня и любили – в школе у меня друзей никогда не было, девчонки только презрительно фыркали, когда я пытался за кем-то ухаживать, а учителя постоянно снижали мне оценки – одним своим видом я портил школьную фотографию. Когда меня принимали в пионеры, тот, кто завязывал на мне галстук, на всякий случай надел перчатки. Дело было не только в уродстве – я у всех вызывал какое-то подсознательное отвращение...
Первоначально я не собирался идти на флот. Идея морского училища возникла только в шестнадцать лет, когда я вернулся домой из пионерского лагеря (там меня тоже никто не любил) и обнаружил нечто настолько ужасное, что теперь я пожалел, что это тоже вспыло из глубин памяти вместе с остальным. Когда я открыл дверь своим ключом, то сначала упал в обморок, а потом, когда приехала милиция, очень долго не мог поверить, что это действительно произошло. Дело в том, что я в один день стал сиротой.
Отец... мать... брат... сестры... Всех их убили, причем убили с поразительной жестокостью, расчленив трупы, отрезав головы... по-моему, какая-то часть была даже съедена. Милиция тоже долго была в шоке. Неизвестного маньяка искали очень долго, но так и не нашли. Признаться, вначале я и сам попал под подозрение, но у меня оказалось безупречное алиби – смерть всех шестерых наступила тогда, когда я был за двести пятьдесят километров от дома.
Тогда я долго гадал, кто мог такое сделать. Сейчас... сейчас я по-прежнему не знаю, кто это сделал, но зато вижу, кто это мог сделать. Я сам. Я теперешний – с шестью руками и ядовитым хвостом. Бойня, учиненная в нашей квартире, как две капли воды походила на то, что обычно оставалось после драк с моим участием. Если бы я не был единственным яцхеном на всем белом свете, я поклялся бы, что именно яцхен там и поработал.
Потом я закончил училище и поступил на военный флот. Там меня тоже все сторонились, командование меня не любило, и по служебной лестнице я поднимался ужасно медленно – за десять лет службы так и не вскарабкался выше младшего лейтенанта. Возможно, к сорока годам мне все-таки дали бы старшего...
Последние три-четыре года моей жизни стали еще более мучительными, чем все, что было раньше. Прибавились постоянные головные боли, лунатизм и временные выпадения памяти. То самое, о чем писали в «деле о ЯЦХЕНе №5». Доктора ничего не могли поделать – я продолжал ходить во сне и то и дело ощущать себя не Олегом Бритвой, а кем-то совершенно другим. Глядя на других людей, я все чаще ловил себя на мысли, что мне хочется убивать. Убивать, убивать и убивать... Жестоко и мучительно. Я держался – воля у меня всегда был железная, и держать себя в руках я умел, но с каждым годом это становилось все труднее и труднее. Я медленно, но верно превращался в такого же маньяка, как тот же Палач...
Любому другому уже перечисленных странностей вполне хватило бы, но только не мне! Было в моей жизни и еще кое-что, в чем я не признавался никому, даже докторам. И был это все тот же неугомонный Серый Плащ! Всю предыдущую жизнь он преследовал меня точно так же, как и теперь – не проходило и месяца, чтобы он не объявлялся где-нибудь поблизости. Его никогда никто не видел, кроме меня, а он не интересовался ничем, кроме опять же меня.
Теперь я вспомнил даже, как он появился в самый первый раз. Еще в роддоме. Акушерка держала меня на руках и с тревогой смотрела на мою мать, покрытую липкой испариной, – роды были очень тяжелыми, и врачи боялись, что она не выживет. Но Серый Плащ, невидимый никем, кроме меня, подошел к ней, что-то сделал, и она задышала ровно и спокойно. Тогда никто не обратил на это внимания – все решили, что у женщины просто оказался сильный организм.
Он появлялся и потом. И точно так же, как и сейчас, время от времени устраивал мне мелкие гадости. Когда мне был всего год, он однажды целые сутки морил меня голодом – отнимал бутылочку с молоком, выливал ее в окно и возвращал мне пустую. И так раз десять. В четыре года он разбил дорогую вазу в тот момент, когда рядом был только я. Мне всыпали. В семь лет он опрокинул меня в грязную лужу как раз в день первого сентября, когда я в совершенно новеньком костюме и с букетом тюльпанов шел в первый раз в первый класс. В классе я, разумеется, опозорился. В десять лет он разбил большое школьное окно, опять-таки свалив все на меня... да что перечислять! Он словно бы задался целью причинить мне как можно больше неприятностей.
Но вредил он одному только мне. Случай, когда он вылечил мою мать, опять-таки был не единичным – он неоднократно помогал и другим людям, волей случая оказавшимся поблизости от меня. Кирюхину, нашему боцману, он однажды спас жизнь, когда тот по пьяни грохнулся за борт. Его неизбежно разорвало бы винтом, но Серый Плащ вытащил Кирюхина за шкирку. Этого не видел никто, кроме меня, а сам боцман потом решил, что ему все показалось спьяну. Бабушку Лену, нашу соседку, Серый Плащ вытолкнул прямо из-под разогнавшегося трамвая – старушка была глуховата и не слышала сигналов водителя. Мою одноклассницу Катьку он спас точно так же, как Сигизмунда – подставил руку, когда на нее набросился бешеный пес.
Но мне он не помогал никогда. А последним, что я увидел в своей жизни, был водитель «газели», судорожно вертящий руль и жмущий на тормоз. У него ничего не получалось – на руле лежали руки Серого Плаща...
Хотя нет, соврал – был и еще один раз! Уже в больнице, когда я доживал свои последние секунды, дверь палаты распахнулась, и туда влетел профессор Краевский. Увидев меня, он буквально запрыгал от радости и принялся что-то доказывать врачу, который все еще пытался вернуть меня к жизни. А ему в ухо что-то нашептывал Серый Плащ...
Я наконец-то очнулся от навалившегося океана воспоминаний. Не знаю, сколько времени я провел в таком состоянии, но, на мой взгляд, не меньше часа. Моя жизнь одним махом удлинилась на тридцать один год и четыре месяца, но большой радости это не принесло. Внутренне я надеялся вспомнить родню, друзей... Я всегда понимал, что в таком виде я не осмелюсь показаться им на глаза, но мне хотелось хотя бы знать, что они есть...
И каков результат? Я вновь пережил душевную боль, о существовании которой доселе даже не подозревал. Вновь увидел смерть всей семьи... Из близких родственников у меня осталась только тетка в Барнауле, которую я видел один раз в жизни. Если только и она не умерла за эти два года – тете Марине было почти семьдесят...
В моей предыдущей жизни не было ничего. Ничего хорошего, я имею в виду. Как ни парадоксально, но за два месяца существования в виде яцхена я получил больше приятных воспоминаний, чем за тридцать лет человеческой жизни...
- Зачем я это сделал, Рабан? – простонал я. – Так хорошо было без памяти... Как думаешь, Магнус не сможет сделать противоядие?
- Бессмысленно, патрон, - печально сказал мой симбионт. – Если ты снова лишишься памяти, тебе снова захочется ее вернуть.
- А ты мне скажешь...
- А ты поверишь?
- Угу. То есть, нет, конечно... Не поверю.
Я поднял голову и офигел. Серый Плащ, который всегда раньше появлялся на пару минут, а потом исчезал по своим делам, стоял на том же месте, что и час назад. По-моему, он ждал моей реакции на возвращение памяти.
- Пришел позлорадствовать? – прохрипел я, чувствуя, как во мне поднимается дикая, неконтролируемая ярость. Все плохое для меня сейчас сконцентрировалось в одной фигуре – этом непонятном типе в сплюснутом противогазе. – Ты! Ты убил меня!
Я прямо из положения сидя перешел в положение прыжка, с силой рванув в сторону Серого Плаща. Когти вылетели из пазух, готовясь разорвать это странное создание на множество крохотных клочков.
