Поймав на себе мой взгляд, она потупилась с притворной скромностью, а между тем всем своим видом словно говорила мне: «Видишь, я еще половчей тебя умею врать!» Еще бы она этого не умела! После такой богатой практики. Я в душе за нее порадовался. Она-то оказалась в завидном положении, обретя свободу от чурбана Гранита, унаследовав титул и все его владения и получив возможность флиртовать и заводить шашни с кем ей вздумается. Интимные услуги оруженосца и чистильщика конюшен ей вряд ли впредь понадобятся. Да и мне осторожности ради следует отныне держаться от нее подальше, как ни мила она моему сердцу. Не приведи бог чтобы после всего этого чудовищного нагромождения лжи нас кто-нибудь увидел вместе. Это сразу повлекло бы за собой разоблачение и расправу.
Трое или четверо рыцарей тем временем поволокли тело старины Гранита прочь из спальни. Оставшиеся, пыжась от гордости, что-то мне толковали о чести и отваге, а я так устал, что только кивал им в ответ, не вслушиваясь в слова. Да и говорили они ради того только, чтобы внимать самим себе, а вовсе не в расчете на мои комментарии. Я бессмысленно улыбался, глядя на них, а сам все еще дивился тому, как мне отчаянно повезло остаться в живых.
Я ведь не чета им всем, поверьте. Я никогда в жизни не мечтал о славе, о приключениях и дальних путешествиях. Мне немногого в жизни хотелось: прежде всего выжить, а еще — обзавестись собственными землями, ну, может, вдобавок заодно и титулом, отомстить моему негодяю папаше и отыскать и прикончить еще одного человека, и все это по возможности с наименьшим риском для своей шкуры. А после доживать остаток своих дней в благословенной праздности. А покуда все это не осуществится, я считал за благо лишний раз не высовываться. Так голова целей будет.
Однако же власть и возможность обогащения и прочие блага достаются главным образом тем, кто умеет обратить на себя внимание вышестоящих особ. И как ни странно в тот день мне удалось, казалось бы, невозможное — привлечь к себе внимание, выказать себя храбрецом в глазах короля и его рыцарей, руководствуясь при этом только одним — как бы удержать голову на плечах. И хотя опасность, которой я подвергался, оказалась всамделишной, храбрость моя осталась иллюзорной.
— Невпопад…
Подняв голову, я обнаружил, что король возвратился в покои Гранита. Все тотчас же смолкли.
— Я намерен поручить тебе выполнение одной весьма деликатной, весьма опасной и весьма важной миссии. Изволь явиться через час. — Он кивнул, давая понять, что разговор окончен, и снова, на сей раз уже окончательно, покинул спальню Гранита.
— Вот ведь счастливчик, — завистливо вздохнул Кореолис.
— Избран его величеством для важной и опасной миссии, — мечтательно произнес Юстус. — Помню, как меня когда-то впервые удостоили такой чести. Он выставил вперед руку, на которой недоставало трех пальцев. — Я тогда легко отделался. За везение надо платить, дружок. А теперь вот и тебе повезло. Поздравляю!
По спине у меня пробежал холодок. Я вдруг явственно представил себе призрак Гранита, с торжествующим хохотом повторяющий слова Юстуса о моем везении.
Я, КАК ВЫ догадываетесь, никакой не писатель и не историк. Разве что вот врать умею мастерски, а это, говорят, главный залог успеха в обоих упомянутых ремеслах. А еще я слыхал, что читателям непременно подавай что-нибудь этакое захватывающее, занимательное в самом начале рассказа, чтобы подогреть их интерес. Им, дескать, требуется сразу уяснить, о ком и о чем пойдет речь, где и как будут развиваться события. Я считаю такое их желание вполне справедливым. Хотя что касается моей собственной жизни, то я никогда вплоть до сего момента не знал, как и где будут происходить события, в которых мне доведется участвовать, и где в конечном итоге окажусь я сам. Должен заметить, что у меня и выбора-то особого не было: мне предложили только эту жизнь, мою собственную, единственную, и прожить я должен был именно ее, а не какую-нибудь другую. Однако я далек от желания ввергнуть вас, любезных моих читателей, готовых совершенно добровольно проследить за всеми перипетиями моей жизни, в сумбур и хаос, которые сделались неотъемлемыми чертами моего существования. Поэтому оговорюсь, что предыдущая глава служила всего лишь неким прологом, считайте ее, если угодно, только беглым наброском моего портрета и того окружения, в котором я пребывал.
А теперь, когда вы получили некоторое понятие о том, что я в шутку именую своей карьерой, я с вашего позволения вернусь назад и поведу повествование начиная с самого подходящего во всех отношениях момента — с начала. В свое время, примерно посередине рассказа, мы с вами, обещаю, вновь очутимся там, где развернулись события первой главы. Также и конец займет в этой повести подобающее ему место, как это почти всегда и бывает.
Ну что ж, теперь приступим к рассказу…
Подлинного имени моей матери я никогда не знал. Не подумайте только, что она меня бросила, ничего подобного! Просто не сочла нужным представиться. О, она себя всегда как-то именовала, самые причудливые имена и прозвища толстенным слоем, подобным пыли на исподе кровати, оседали в ее памяти. Она придумывала себе новое прозвание не реже раза в месяц, а порой меняла их каждую неделю, в зависимости от настроения. Не знаю, откуда у нее появилась эта странная привычка. Возможно, таким образом она надеялась дистанцироваться от себя прежней. Не исключаю также и того, что в глубине души она не переставала жить какой-то выдуманной жизнью и всякий раз называлась именами, которые, по ее мнению, лучше всего подходили героине очередного воображаемого сюжета. А может, просто была не в себе.
Я же, чтобы не запутаться самому и паче чаяния не свести с ума читателя, буду впредь называть ее именем, которое она носила, когда вынашивала меня: Маделайн.
Внешность у Маделайн была самая что ни на есть заурядная. Вероятно, когда-то в юности она и отличалась миловидностью, но к моменту нашего знакомства почти полностью ее утратила. Воспоминаниями о событиях ранних лет своей жизни она со мной делилась неохотно и скупо, но по ее отрывочным фразам, а также по достаточно резким комментариям окружающих я все же составил себе более или менее внятное представление о годах ее девичества. И оказалось, что она забеременела совсем еще в юном возрасте от какого-то странствующего рыцаря. Маделайн просто помешалась на рыцарях едва ли не с самого детства. Она их боготворила, она до такой степени перед ними преклонялась, что однажды-таки ее коленопреклоненное положение перед очередным представителем этой породы людей естественным образом трансформировалось в лежачее. Связь с рыцарем была для нее пределом мечтаний. А для ее избранника этот недолгий роман наверняка не представлял ничего особенного — всего лишь очередная интрижка с податливой молодой горожанкой, щедро оделявшей его ласками на мягкой траве под сенью высоких деревьев. Как бы там ни было, рыцарь после недолгой остановки в городке, где жила Маделайн, отправился своей дорогой, она же менее чем через месяц почувствовала первые приступы утренней тошноты, зачастую сопутствующей началу беременности.
Она вполне могла бы избавиться от этого бремени, прибегнув к услугам опытной повитухи, но, представьте себе, никто на свете так по-идиотски трепетно не относился к жизни во всех ее проявлениях, как наша Маделайн. Я не оговорился — по-моему, всех, кто почитает зарождающуюся и новорожденную жизнь чудом, иначе как идиотами не назовешь. Мы, люди, пыжимся от гордости, произведя на свет единственное дитя, а между тем драконы чуть не каждый год откладывают по полдюжины яиц, и из каждого вылупляется маленький детеныш. Это вам как? Тоже мне невидаль — размножение, продолжение рода, если этим с невероятным успехом занимаются даже мухи. Жизнь — чудо?! Вот уж глупость несусветная! В том, чтобы наводнить планету младенцами, никакого чуда нет и в помине, я так считаю. Вот вырастить да выучить их всех, на ноги поставить каждого — дело другое. Но ведь любое живое существо, чем оно активнее плодится, тем меньше способно заботиться о каждом из своих детенышей, о том, чтобы тот по меньшей мере выжил и возмужал.
Маделайн сообщила любящим и добрым родителям о своей беременности, и папаша тотчас же вытолкал ее за дверь, сказав, что они, благодарение Богу, люди приличные и такого позора в своем доме не потерпят.
Вы глубоко заблуждаетесь, если полагаете, что Маделайн была изгнана из дома с маленьким Невпопадом, скорчившимся и медленно подрастающим у нее в утробе. Нет, я был зачат куда менее… прозаично, если хотите.
Маделайн было некуда идти и некого просить о помощи. Приходилось заботиться о себе самой. И надо же было такому случиться, что недели через две после своего позорного изгнания из дома, лежа на груде опавших листьев в самодельном шалаше в чаще Элдервуда, она вдруг почувствовала резкую боль внизу живота. Над головой у нее гремел гром, сверкали молнии. Это придало происходившему заметное сходство со сценой из классической драмы. Вернее, вся эта жалкая и глупая история, по правде говоря, куда больше походила на мелодраму. В общем, к утру из чрева бедной Маделайн исторглось какое-то кровавое месиво. Никаких повитух, никаких младенцев. Вот ведь невезение! Стоило ей придержать дома язык в течение еще каких-то пары недель, и природа сама избавила бы ее от последствий ложного шага, а следовательно, и от необходимости оповещать о нем родителей.
