Всех, кто прорвался к причалам, турецкая жандармерия обратно уже не пускает. Перегруженные, заполненные людьми транспорты отходят от берега. Те, кто не попал на борт, прыгают в оставшиеся бесхозными лодки и гребут к стоящим на рейде иностранным судам. Некоторые пытаются достичь их вплавь. Со стороны грузового порта слышатся орудийные выстрелы. Расположившаяся прямо на пирсе турецкая батарея «наводит порядок» фугасами и картечью. «Неучтенные» плавсредства тонут вместе с пассажирами и командой.
На палубах иностранных боевых кораблей царит оживление. Моряки комментируют происходящее и смотрят на бойню в бинокли. Кое-кто делает фотографии.
Когда лодки с беженцами пытаются пришвартоваться к английским военным судам, матросы рубят швартовы, поливают пловцов кипятком и громко кричат:
– No! No! No! Only British subjects [70].
Американцы берут на борт лишь одного из пяти, а остальных отправляют дальше, к стоящим в трех милях от берега итальянцам. Те принимают всех. Вот только сил, чтобы до них доплыть, хватает не каждому. На палубе итальянского крейсера играет военный оркестр, а из установленных на всех кораблях фонографов раздается несравненное «Ridi, Pagliaccio, sul tuo amore infranto!» [71] в исполнении Энрике Карузо.
Заходящие в бухту французские катера спасают любого, кто может сказать хотя бы несколько слов по-французски. И все равно это лишь капля в море.
За семь предыдущих дней катер лейтенанта Кристофа принял на борт только двадцать шесть человек. Больше всего из спасенных Смирнову запомнилась одиннадцатилетняя девочка с пустыми глазами, раз за разом повторяющая явно заученную фразу: «Je suis français, mes documents brûlе́» [72]. Когда же она услышала от Михаила русскую речь, то буквально вцепилась в штабс-капитана и не отпускала его до тех пор, пока катер не пришвартовался к госпитальному судну. Девочку звали Ксения, и она была наполовину русской, наполовину гречанкой. Ее отца, православного священника, убили двенадцатого сентября прямо в храме. Мать и три малолетних брата погибли днем позже, во время пожара. Самой девочке удалось выжить, добраться до набережной и попасть в одну из отплывающих лодок. Французскую фразу, ставшей ключом к спасеннию, ее заставил вызубрить один армянский учитель. Жаль, самому ему спастись так и не удалось – затоптала обезумевшая толпа, когда пробивались к причалу…
– Да что они там, с ума посходили?! – выругался Анри, когда всего в кабельтове по ходу движения всплеснулся султан воды.
Звук выстрела на катере услышали через секунду.
– Не стрелять! – прокричал лейтенант, заметив, что комендоры начали суетиться возле установленного на полубаке орудия, разворачивая его в сторону турецкого берега.
– Месье лейтенант, здесь дым, они нас не видят, – попытался объяснить один из матросов.
– Тогда зачем палят? Просто так, для острастки?
– Нет, они, наверное, лодку с греками хотят потопить.
– Понятно, – проворчал себе под нос Анри и тут же отдал команду сигнальщику. – Отсемафорь им огнями. Стрельбу немедленно прекратить, здесь французское судно.
– Уи, месье лейтенант.
Турецкая пушка выстрелила еще раз.
– Что творят, сволочи? – тихо пробормотал Смирнов, глядя через бинокль на перевернувшуюся лодку с беженцами.
– Месье лейтенант, турки ответили, что прекращают огонь.
– Хорошо, – кивнул лейтенант. – Продолжаем движение.
– Анри, мы должны подойти к месту крушения, – обратился к нему Смирнов. – Там могут быть выжившие.
Лейтенант Кристоф повернулся к штабс-капитану и покачал головой:
– Нет, Мишель. Мы этого не сделаем.
– Почему?
– У нас приказ. Выполнять только поставленную задачу, на спасение терпящих бедствие не отвлекаться.
– Анри, но ты же понимаешь, что это… глупый приказ, – попробовал возразить Михаил.
– И тем не менее это приказ, – буркнул Анри, стыдливо пряча глаза.
Сжав кулаки, Смирнов обвел взглядом всех находящихся в рубке. Рулевой статуей застыл у штурвала, всем своим видом демонстрируя то, что проблемы начальства его не касаются. Матрос-сигнальщик рылся в рундучке с принадлежностями, изображая непричастность и неучастие. Лейтенант Кристоф усиленно пялился в иллюминатор, делая вид, что следит за обстановкой на море.
«Да, просить или требовать бесполезно, – понял штабс-капитан через пару секунд. – Закорючка в приказе для них превыше всего».
Опустив руки и тяжко вздохнув, Михаил уже было собрался выйти из рубки, но в этот момент в его голове словно бы что-то щелкнуло. Как будто чей-то неведомый разум заполонил на мгновение мозг и подсказал, каким способом можно решить задачу. И способ этот штабс-капитану понравился.
Медленно расстегнув кобуру, он вынул наган и направил его прямо на лейтенанта:
– Анри, мы идем к лодке.
Рулевой даже не дернулся, только штурвал стиснул – аж пальцы от напряжения побелели. Сигнальщик в первый момент замер, но потом, видимо, думая, что русский на него внимания не обращает, потянулся за прислоненным к стеночке карабином.
– Даже не думай, – повел стволом Михаил.
Матрос быстро отдернул руку.
– Мишель, не сходи с ума, – судорожно сглотнув, проговорил лейтенант, не отрывая взгляда от нацеленного на него револьвера. – Убери оружие, и будем считать это все неудачной шуткой.
Штабс-капитан взвел курок. В принципе, особой необходимости в этом не было, однако все тот же внутренний голос объяснил Смирнову, что «с точки зрения психологии это будет правильным шагом».
– Анри. У тебя пять секунд, – негромко сообщил Михаил. – Если ты в течение этого времени не дашь команду изменить курс, я открываю огонь. Ты понял?.. Очень хорошо. Начинаю отсчет. Один, два…
– Хорошо, Мишель. Я подчиняюсь, – выдавил из себя лейтенант, как только прозвучало «четыре».
– Я рад за тебя, – коротко усмехнулся Смирнов и глазами указал на штурвал.
– Лево на борт, – хриплым голосом скомандовал Анри рулевому, затем перевел рычаг машинного телеграфа и бросил в «рожок». – Машинное. Средний вперед.
– Теперь объяви всем о предстоящем аврале, – штабс-капитан мотнул головой в сторону полубака.
Лейтенант поморщился, но возражать не стал.
– Внимание, экипаж, – объявил он по «громкой связи» (через установленный в передней стене рупор). – Приготовиться к отработке ситуации «человек за бортом».
Сигнальщик продублировал команду ударами корабельного колокола.
Патрульный катер, медленно набирая ход, двинулся в сторону качающихся на волнах обломков. Один из четырех находящихся на палубе моряков переместился на носовую надстройку для наблюдения и поиска. Еще один остался возле орудия, двое других подхватили спасательные круги и рванули к корме, имеющей лишь леерное ограждение и, значит, более подходящей для подъема на борт пострадавших.
– Мишель, я выполнил твои требования. Может, ты уберешь револьвер? – попросил Анри спустя пять или шесть секунд после изменения курса и, видя, что штабс-капитан сомневается, торопливо добавил. – Даю честное слово, что не буду отменять свой последний приказ… э-э-э… все приказы, касающиеся спасательных действий.
Смирнов смерил француза оценивающим взглядом и… выдал в ответ какую-то странную фразу:
– Джентльменам верят на слово. Вот тут-то, Петька, мне и поперло, – после чего отступил на шаг и, опустив руку с наганом, пробормотал себе под нос. – Надеюсь, мушкетеры во Франции еще не перевелись.
– Что? – не понял Анри.
– Да так, ерунда. Просто вспомнилось кое-что, – улыбнулся штабс-капитан, застегивая кобуру. – Командуй, Анри. Я – на палубу, там от меня больше толка.
…К перевернутой лодке катер подошел примерно через минуту. За это время Смирнов успел перейти на корму и почти полностью разоблачиться, оставшись в одном исподнем. Он отчего-то сразу понял, что нырять в воду придется, причем нырять придется конкретно ему – остальные не захотят рисковать. Хотя водичка для купания здесь вполне подходящая (в Эгейском море даже зимой теплее, чем летом на Балтике), друзей-лягушатников в нее и калачом не заманишь: им и плюс 20 по Цельсию кажутся ледяной купелью…
– Мишель, надеюсь, ты понимаешь, что все, что здесь только что произошло, я буду вынужден отразить в вахтенном журнале и последующем рапорте, – невольно поежившись, проинформировал Михаила спустившийся с мостика лейтенант.
– Понимаю, – невозмутимо отозвался штабс-капитан.
– Но это же трибунал, Мишель. Зачем тебе это все?
– Зачем? – переспросил Смирнов. – Наверное, затем, что даже на чужой войне надо сохранять честь и оставаться верным присяге.
– Твоей страны больше нет. О какой присяге ты говоришь? – удивился Анри.
– Страны нет. Но Россия осталась. Вот здесь, – Михаил постучал себя по груди пальцем и, невесело усмехнувшись, посмотрел на француза. – Извини, Анри, но вы в Европе никогда этого не понимали. А что касается трибунала… хм, не думаю, что господин адмирал даст этому делу ход.
