***
Айнур открыл глаза и обвёл взглядом комнату. Ничего не изменилось здесь за эти годы. Абики не стало несколько лет назад, но дом её продавать не стали, приезжали сюда, как на дачу, берегли его, как память, и всё здесь было по-прежнему, и думалось, что вот сейчас отворится дверь, войдёт с улицы абика, неся ведро парного молока после вечерней дойки, и скажет своё: «И-и-и, балакаем», и снова Айнур будет пить с удовольствием молоко из эмалированной голубой кружки и заедать вкусной шаньгой, а абика будет сидеть за столом напротив, подперев рукой щёчку и смотреть на него с любовью в голубых, как небушко, глазах, обрамлённых словно солнышко, лучиками-морщинками.
Работы у них с абикой всегда было много: огород прополоть, чисто вымести двор метлой с жёсткими прутьями, убрать навоз в хлеву, принести воды с колонки на углу улицы, задать корм многочисленной живности, проводить корову Апайку в стадо, а вечером встретить её, вывести на лужок за домом двух козочек, да не забыть привязать их к колышку на длинную верёвку, иначе, не ровен час, сбегут, и пойдут щипать траву по чужим огородам да палисадам, ищи их потом по авылу-деревне. Абика мыла полы в доме, а Айнуру всегда доставались сени и крыльцо, и он старался, драил ступени до блеска холодной водицей, так, что зашедшая к абике поболтать соседка, Сария-апа, всплескивала руками, глядя на его работу, и говорила:
– Э-э-эй, в ваше крыльцо, как в зеркало можно глядеться!
И Айнур гордился своей помощью абике.
Потом надо было сбегать в магазин на главной улице, купить карамелек, чаю, крупы, муки, как наказала абика. Затем помочь развесить выстиранное бельё, собрать яблоки-паданцы и сливы, пообедать самыми вкусными на свете щами из печи и запить чаем с очпочмаками, да бежать с друзьями на улицу – мяч погонять. Золотое время, детство золотое, как быстро ты уходишь…
В этом году Айнур собирался жениться, ему исполнилось двадцать пять лет, и на майские праздники он привёз свою невесту в старый бабушкин дом, чтобы показать ей кусочек своего детства, то место, где он был счастлив, и которое хранил в своём сердце. Девушка его, Наиля, уже сладко спала, а Айнур сидел за столом и улыбался, глядя на абикин портрет на стене.
– Ну, как тебе моя невеста, абика? – шёпотом спросил он, – Понравилась ли?
Большой белый мотылёк забился вдруг в стекло, Айнур вздрогнул, повернул голову к окну, и в тот же миг тихо скрипнули половицы, совсем как тогда, много лет назад, и тёплая шершавая рука легла на его плечо, накрыв волной радости.
– И-и-и, балакаем, нинди матур кыз, донья белэн яшэгез, – то ли прошелестело в его голове, то ли и вправду раздалось в тишине ночной комнаты.
И горячие слёзы побежали по щекам Айнура, он улыбнулся, и ответил так же, шёпотом, в тишину ночи:
– Рэхмэт, эбием, мин сине бик яратам…
Золото
Глава 1
Солнечные лучи упали на головку ребёнка, и та засветилась и засверкала всеми оттенками золота.
– Ишь ты, какая золотая дочка-то у тебя, Марин! – сказала акушерка, подавая молодой женщине её новорожденную малютку.
– И правда, – соглашаясь, кротко улыбнулась хрупкая черноволосая Марина, принимая из рук медика дочку, и с нежностью глядя на кроху.
– А глазки-то у неё какие, – вновь подивилась акушерка, – Зелёные-зелёные, что травушка весенняя! Ну, диво, прям. Красавица будет! В кого это она у вас, такая рыженькая получилась?
– И сама не знаю, – рассмеялась Марина, – Я вот тёмненькая, и глаза у меня карие, а муж Ваня русоволосый, а глаза у него серые. Хм, и, правда – в кого бы?
– Золотая девочка, – ласково сказала акушерка, – Пусть и жизнь её будет такой же золотой.
Марина улыбнулась, развязывая лямочки белоснежной рубашки, и прикладывая дочку к груди. Голова родильницы повязана была такой же белой, как и рубашка, чистой, накрахмаленной косынкой. В палате небольшого, провинциального родильного дома, было уютно и светло. Солнечные зайчики прыгали по стенам, выкрашенным голубоватой краской, щекотали личико девочки, и та, отпустив грудь, вдруг громко чихнула.
– Ну, вот, – засмеялась акушерка, – Значит, так тому и быть, счастливая будет.
– Дай-то Бог, – согласилась Марина, целуя дочку в лобик.
Девочка родилась сутки назад. Марину привёз в родильный дом её муж Иван, что работал лесником. Жили они на дальнем кордоне. Вчера, перед самым рассветом у Марины потянуло низ живота и отошли воды, но ни схваток, ни боли она не чувствовала. Это было очень странно. И Иван, испугавшись, посадил жену на телегу и скорее повёз её в райцентр, где имелся роддом. Передав жену на руки медикам, он облегчённо выдохнул, спина его взмокла от пота, и на рубашке, прилипшей к телу, темнело пятно. Он переволновался, поторапливая всю дорогу лошадь, боясь и разогнаться, да растрясти жену на ухабах, и одновременно переживая, что не успеет довезти её до центра, если станет медлить.
– Слава Богу успел! – думал Иван, обтирая бока лошади мягонькой ветошкой, и угощая её яблоком, – Отдохнём немного, дождёмся новостей, да домой тронем.
Лошадь понятливо фыркнула, прядя ушами, даже будто кивнула, показалось Ивану. Он улыбнулся.
На крыльцо вышла акушерка, подбежала к Ивану и протянула ему по-мужски руку:
– Поздравляю вас, молодой папа, с дочкой!
Иван автоматически пожал руку медика и тут только до него дошёл смысл её слов:
– Как с дочкой? Родила? Уже?!
– Родила, – засмеялась акушерка.
– Так быстро?
– И такое бывает, пока на телеге ехали по колдобинам, растряслись, открытие хорошее пошло, родила Марина легко и быстро, умница она у тебя.
– Ох, – охнул Иван, рассмеялся, и тут же пошёл вприсядку вокруг лошади, – Я отец, отец!
Он поднялся на ноги и звонко чмокнул лошадь в морду:
– Ты слышала? Я папа теперь!
Лошадь снова довольно зафырчала.
– Ох, уж эти молодые папки, умрёшь с вами. Ты поезжай домой, послезавтра приедешь, пусть пока отдохнут и жена и дочечка, – засмеялась акушерка, и, развернувшись, побежала назад в роддом.
Марина, склонившись над дочкой, разглядывала её и дивилась – и правда, в кого она такая, непохожая ни на кого из родни? Она выглянула в окно и улыбнулась от счастья. На дворе стояла золотая осень, та самая пора, когда порхают в воздухе лёгкие паутинки, золотясь в лучах уже не жаркого по-летнему, но ещё довольно тёплого солнышка, когда листва на деревьях ещё не облетела и держится крепко на ветвях, переливаясь сусальным золотом и багрянцем, когда по утрам пахнет влажной землёй и туманами, а вечерние сумерки уже прохладны и свежи, когда в садах созревает поздняя терпкая антоновка и румяный анис, а природа готовится к первым заморозкам и к отдыху…
В стекло легонько стукнули. Марина вздрогнула и увидела Ивана, что, расплывшись в улыбке, стоял с той стороны окна. Здание роддома было деревянным и одноэтажным, старинным, но ещё очень крепким и добротным.
– Марина! Марина! Это я! – Иван, повиснув на подоконнике, заглядывал в палату.
Дочка, насосавшись молочка, сладко уснула. Марина подошла к кроватке, взяла малышку на руки, и, вернувшись к окну, показала девочку отцу.
– Вань, – негромко сказала Марина, поднявшись на цыпочки, и приоткрыв форточку, – В кого это дочка у нас такая удивительная получилась – золотая вся, а глазки зелёные-зелёные, что трава?
– Так в прабабку мою! – засмеялся Иван, замахав руками, – Я её ещё живой застал, она сто с лишним лет прожила! Она такая же была, один в один – рыжая-рыжая, а глаза, как луговая трава, и до самой смерти такие были.
– А-а, вот оно что, – закивала Марина.
– Золотце ты моё, – склонилась она к доченьке, – Красавица наша.
– Ну, что, как назовём-то дочку? – вновь подняла она глаза на мужа.
– Так ведь ты уже назвала её, – улыбнулся Иван в ответ, – Золотце. Знать, быть ей Златой. Да и родилась она, вон, в какую пору, смотри, какая осень стоит золотая.
