Зейн, видимо, ожидавший, что Вельс знает, как им спастись из дворца, раздосадовано воскликнул:
- Ты же колдовать умеешь! Сделай что-нибудь!
- Не умею я колдовать! - не менее рассерженно рявкнул Вельс. – У меня только жизни лишние есть, и то уже…
- Так ты обманывал меня, подлый варвар?!
- Не время! - одёрнул он царевича. – Надо думать, как выбраться отсюда!
Царевич прикусил губу, секунду помолчал и сказал:
- Хангир стражу услал, чтоб не слышали… В большой комнате есть ход для слуг. По нему еду с кухни носили… Если его не охраняют, то…
- А если и охраняют, то что ж… - взвесил на руке Вельс саблю, снятую с Хангира.
Тяжела была и неловка в руке, зато рукоять вся в каменьях… Ну, ничего, он и ей управится. И у Зейна кинжал есть…
Им надо было спешить. Охрана шаха вряд ли будет ждать до утра: скорее всего, больше часа не вытерпят, пойдут проверять, всё ли с господином хорошо…
<center>***</center>
Вельс плеснул в лицо воды. Она не освежала, была тёплой. Даже ночи здесь были жаркими, душными. Город стоял на мысу и продувался ветром с моря насквозь. Если бы не это, задохнуться можно было бы и заживо свариться: стоило ветру перестать дуть, как воздух словно загустевал и влажнел, превращаясь в вязкое облако.
- Воды тебе оставил, - повернулся Вельс к сидевшему на кровати Зейну.
Тот соскочил с постели и дошёл до угла, где на маленьком неуклюжем столике стояли таз и кувшин для умывания.
Вельс провёл рукой по неестественно прямой, напряжённой спине Зейна.
- Хватит об этом думать, ничего страшного нет.
- Я не боюсь! – огрызнулся Зейн, разозлившийся, что его упрекают в трусости.
Вельс знал, что Зейн боится. Он, конечно, виду не покажет, слова не скажет, но внутри известно что… Царевич всю жизнь в Дарази прожил, где горы, да степь, да пустыня, моря никогда не видел. Пять дней назад – впервые. А теперь ему ещё и на корабль садиться. Он даже на лодке по реке или озеру не плавал, разве что в бассейнах купался… Вельс вспоминал, что даже ему самому, выросшему у моря, и ходившему вокруг острова на рыбацких лодках, было страшно отправляться в далёкое плавание, что уж об изнеженном мальчишке говорить…
Хотя Зейн не был таким уж изнеженным. Надо было терпеть – сжимал зубы и терпел, не ныл, не ругался, понимал, что сейчас надо.
После побега из дворца он неделю прятался в крохотном закутке, не многим больше сундука, который образовывал скат крыши постоялого двора, где жил Вельс. Северянин заранее приметил тайник. Сам он внутрь пробраться не мог – круглое слуховое окно было очень узким. Он только заглянул, увидел пустоту, завесы никем годами не потревоженной паутины и примерился к размеру оконца. По его прикидкам, Зейн должен был туда пролезть. Тот и пролез, но с трудом, ободрав плечи и бока. Там он и сидел, пока стража рыскала по городу, искала беглого царевича, чуть шаха жизни не лишившего, и его чёрного раба.
Вельса никто не искал. Должно быть, его так и считали мёртвым, и Хангир подумал, что царевич каким-то чудом унёс тело, которое по непонятным причинам было ему дорого.
Вывезти через городские ворота Хасана было слишком сложно – очень уж узнаваем был огромный чёрный раб, ещё и немой. А Зейн, конечно же, без него бежать отказывался. Вельс в этом и не сомневался…
Хасана, подобранного у дворцовых ворот, избитого, но сильно не пострадавшего, Вельс увёл в курильню опиума, где раньше работал. Наплёл хозяину, что это сын богатого заморского купца, которого отец никак не может избавить от пагубной привычки, и если найдёт в курильне – убьёт. Вельс заплатил алчному держателю курильни хорошо и пообещал, что заплатит ещё столько же, если тот о купеческом сыне позаботится: будет его от приходящих скрывать, покой оберегать и лишь слуг посылать новые трубки раскуривать. Сам Хасан этого делать, конечно же, не умел.
Держать Хасана несколько дней одурманенным было жестоко, но Вельс понятия не имел, где ему ещё раба пристроить, чтобы тот себя сам по глупости не выдал. К тому же молчание или же нечленораздельные звуки, которые Хасан издавал, в притоне, полном курильщиков опиума, никого не удивят.
Владелец курильни мог заподозрить неладное, но он был из тех, кому заплати хорошо, так он и дьявола у себя укроет. По крайней мере, когда Вельс за Хасаном пришёл, смотрел на него хозяин очень подозрительно и хитро. Но не выдал… Сказал, что приходила стража – они весь город сверху до низу обыскивали и за ворота никого без досмотра не пускали – обшарила все комнаты, чердаки и подвалы, но искали без задора. Глупо было бы царевичу, сбежав из дворца перед казнью, в курильне лежать. А что Хасан туда подастся, и в голову не приходило. С хозяином Вельс расплатился изумрудом – одним из тех, что украшали рукоять кинжала Хангира.
В день скачек, больше чем через неделю после побега, когда народ валом валил из города, и стража уже не надеялась отыскать царевича, Вельс вывел за стены Хасана. Они легко затерялись в толпе. Потом он вернулся в Дарази за Зейном. Для царевича была приготовлена неприметная женская одежда.
Дальше всё было просто. Они поехали на юг, где до границы было рукой подать, а там присоединились к каравану, идущему с грузом шерсти и бирюзы к морю.
В приморском городе они сняли в тихой, малолюдной гостинице две комнаты. Две - потому что не с Хасаном же им было оставаться…
У хозяина гостиницы они разузнали, где тут ближайшие бани и по очереди – сначала Зейн, потом Вельс с Хасаном – отправились смывать с себя многодневную караванную пыль.
Когда Вельс вернулся, Зейн сидел в их комнатушке прямо на полу на маленьком коврике и зашивал их богатство – выковырянные из рукоятей хангирова оружия камни – в подол рубахи. Путешествие даже с достойными и всем известными купцами было опасным делом…
Зейн прикусил губу от старания, голова была низко наклонена, а коротко остриженные светлые волосы падали на лоб… Вельс невольно залюбовался, а потом произнёс:
- Ты и шить, смотрю, умеешь?
Вельс ожидал, что Зейн, как обычно, от вопроса вспылит и оскорбится, но тот просто ответил:
- Мать научила… У неё самой только и было развлечений, что вышивать. Как Хасан?
- А что ему сделается? Сидит и ест. Ему много не надо, лишь бы ты был…
Зейн перекусил кончик нити зубами и сказал:
- И ты. Ты ему тоже… понравился. Он бы ни за кем другим не пошёл и слушать бы не стал.
Вельс пожал плечами:
- Я же ему объяснил, что за тобой, тебя спасать из дворца…
- Всё равно, - Зейн смотрел на него серьёзно и удивительно тихо, спокойно. – Он бы не пошёл, он такой… Объяснять ему бесполезно. Он и раньше, когда ты ушёл… - царевич запнулся, опустил глаза, будто стыдясь чего, а потом опять заговорил: - Когда я другого раба привёл, он его чуть не зарубил на месте. Злился очень, кошек изображал – это он так про тебя сказать хотел. Хасан не хотел меня к другому пускать, поэтому пришлось оставить в своих покоях. Я его не взял с собой. Если бы взял…
- Думаешь, всё было бы иначе? – спросил Вельс.
- Не знаю, может быть. А может, и нет. Они бы его убили… Хасана. Он бы никому не позволил меня тронуть. Я не мог знать… Отцу стало лучше, все думали, что болезнь отступила, а я…
Зейн замолчал, дёрнул раздражённо головой, словно не хотел вспоминать.
- А ты без этого не можешь, - мрачно, озлобленно договорил за него Вельс.
Зейн заносчиво вскинул подбородок, а потом и на ноги вскочил – чтобы не смотреть на северянина с пола, словно раб на господина.
- А что, ты бы мне всю жизнь верность хранил?! Тоже, наверное, успел…
- Нет, не тоже, - отрезал Вельс.
- Поэтому вернулся?
- Поэтому.
- Ты глупец, северянин, - сквозь зубы произнёс Зейн. – Глупец и безумец. Знаешь про это?
- Знаю, - Вельс посмотрел на царевича печально и отчаянно.
Как же прав был Зейн тогда, что выгнал его, не дал вырасти чувству… Да разве ж его удержишь, проклятое это чувство. Всё равно прорастёт, хоть на другой край света убеги. Даже если расстанешься, будет памятью и снами одними питаться, но прорастёт…
