Когда Лейтенант вернулся домой, навстречу ему вышел высокий бледный молодой человек, одетый по фасону, которого видеть Лейтенанту до сих пор не доводилось; волосы его в некоем фантастическом беспорядке зачесаны были наверх, возле ушей оставлены были тонкие локоны, полукругом, a la Фигаро. Сзади волосы были забраны в тяжелый тупей. Полосатый сюртук с роскошными стальными пуговицами и большие серебряные пряжки на туфлях говорили о том, что Майоратс-херр человек состоятельный. Лейтенант с покойной ныне матушкой его состоял в переписке, а потому молодой человек сразу его узнал, и тут же принялся объяснять, как он устал, что ехал он день и ночь на курьерских, что кузенов дом ему очень понравился, и что единственное, о чем он просит — сдать ему пару просторных комнат, окнами на вон тот переулок; он бы туда и выходить не стал, впрочем, нет, стал бы, но лишь изредка, так полюбилась ему эта крохотная улочка. Кузен охотно предоставил ему плохонькие две комнатенки с видом на Юденгассе, и сразу же хотел распорядиться, чтоб слепые, с выгоревшими на солнце филенками окошки выставили и заменили их на новые, с большими стеклами. «Дорогой мой господин Кузен! — воскликнул тут Майоратс-херр. — Прошу вас, оставьте все, как есть, эти тусклые стекла мне в радость; видите ли, там есть одно прозрачное местечко, и сквозь него мне видна на той стороне улицы комната одной девушки, удивительно похожей — манерою двигаться, выражением лица — на покойную мою матушку, а она при том не видит меня, и не знает, что я за ней наблюдаю». — «Ага, понимаю, — сказал, чуть замявшись, Кузен. Он прошелся взад-вперед по комнате, заправил в нос понюшку табаку, чихнул и тоном задумчивым, но хладнокровным произнес, — Это Шикзельхен». — «Судьба, моя судьба?» — спросил встревожено Майоратс-херр. «Если вам так будет угодно, хм, Шикзальхен, Судьбинушка, не так ли? — но если попросту, это молоденькая еврейка, зовут ее Эстер, и у нее там, внизу, в переулке, свой магазинчик; очень, кстати, образованная особа, отец ее был барышник и делал неплохие деньги — так она объездила с ним вместе все большие города, принимала у себя всяких тамошних знатных господ; кроме того, она свободно изъясняется на всех иностранных языках, и когда она приехала в наш город и поселилась здесь, в здешней грязи, вместе с мачехою своею, Фасти, и с ее детьми, это, доложу вам, было событие. Она ведь отцу своему была неплохою вывеской, привлекала, так сказать, солидных клиентов. И дела шли неплохо, до тех пор, покуда один из партнеров отца не сбежал с большою суммой денег. Старик от этого удара оправиться так и не смог, и вскоре умер. Дочери своей от первого брака, этой самой Эстер, он оставил небольшой капитал, так, чтобы она смогла до самой смерти прожить независимо от мачехи, и чтобы старая Фасти не наложила на деньги лапу». — «Но ведь это ужасно, — вскричал тут Майоратс-херр, — два человеческих существа, которые ненавидят, которые презирают друг друга, и под одною крышей! Я ведь уже видел старую Фасти в окошко — жуткое лицо!» — «Да нет, — ответил Кузен, — они совсем неплохо уживаются вместе. У каждой есть своя лавчонка, своя квартира». — «Я хочу помочь ей заработать немного денег, — сказал Майоратс-херр, — Здесь, кажется, много живет евреев». — «Никто, кроме евреев, здесь, почитай, и не живет. Это Юденгассе, вот они здесь и копошатся, что твои муравьи; с утра до вечера продают, покупают, перепродают, скандалят, устраивают сцены, всё хлопочут в поте лица о хлебе насущном; ну, да ничего, скоро им все это запретят, скоро выйдет указ, они и носа на улицу высунуть не посмеют; тьфу, тьфу, черт с ними со всеми, и с дьявольской ихней верой». — «Нет-нет, милый Кузен, вы ошибаетесь, — сказал Майоратс-херр и схватил его за руку. — Если б вы видели сами, что показывал мне в Париже мой медиум, то ни стали бы записывать Дьявола в отцы какой угодно веры; нет, уверяю вас, Князь Тьмы враг всякой веры! Любая вера идет от Бога, и потому истинна, и я клянусь вам, что даже и языческие боги, к коим привыкли мы относиться с насмешкою как к достойным жалости предрассудкам неразвитых умов, еще и теперь продолжают жить; конечно, у них нет прежней их силы, но властью они обладают немного большей, нежели простые смертные, и я бы не осмелился говорить дурно ни о каких богах. Я сам их видел, всех, второй своею, духовной парой глаз, и даже говорил с ними». — «Да уж, черт меня подери, удивили, так удивили, — воскликнул Кузен, — сумей мы с вами показать все это кое-кому из высокопоставленных здешних господ, мы имели бы при дворе вес необычайный». — «Нет, дорогой Кузен, ничего не выйдет, — ответил Майоратс-херр серьезно, — к подобным сеансам нужно очень долго готовиться, целые годы, в противном случае при первой же встрече человек и дух, явившийся ему, так напугают друг друга, что смертное человеческое тело не в состоянии будет вынести и нескольких секунд. Даже и те, кто проник в мир духов и вроде бы вернулся живым, как я, например, долго не живут, им просто не позволят жить долго. Матушка моя о том знала, и потому так переживала за меня перед смертью. Она ведь вела все наши дела, покуда я учился и набирался опыта. Вряд ли кто использовал свободное время с такою пользой, как я; приложивши все мои силы, я достиг таких глубин, до которых немногим суждено было добраться. Но матушка моя умерла, и к горю моему добавились вдруг заботы, о коих я и понятия прежде не имел, я был настолько подавлен, настолько выбит из привычной колеи, что чудом только не сошел с ума. Я хотел было взять себя в руки и ради низменного пожертвовать высоким; но тут страдания вконец подорвали мое здоровье. Одна ясновидящая сказала мне, что здесь, у вас, Кузен, я обрету покой; у вас редкая способность к жизни практической, доверь я вам свое состояние, и вы путем обычных ваших операций утроите его. Ах, Кузен, освободите меня от бремени денег, от бремени быть богатым, наслаждайтесь богатством сами, а мне ведь нужно совсем немного; на случай же, если я снова смогу совладать с Духом Земли, и если в доме моем появятся дети, мои наследники, я оставлю вам половину доходов моих и возложу заботы обо всем необходимом». При этих словах две чистые слезы выкатились из глаз молодого человека, в глазах же Кузена, пристально, из-под вздернутых бровей глядевших на Майоратс-херра, удивление боролось с желанием поверить в несбыточную мечту. Майоратс-херр помедлил и решил изменить тему разговора: «Вы знаете, я сегодня гулял по главной вашей улице — столько новых впечатлений, столько надежд подарил мне этот город, ведь здесь начнется новый круг моей жизни — и видел там, на улице, странных, изможденных людей, буквально высохших от нескончаемых судебных дрязг, им едва хватало сил доплестись до кафе; злобные мелкие бесы буквально висели у них на полах сюртуков, тянули их назад, и все совали им под нос какие-то кассации и ходатайства. Был там, кажется, и мой отец, он все занят одним бесконечным конкурс-процессом, все участники которого давным-давно уже померли. Прошу вас, дорогой Кузен, возьмите все в свои руки, вы-то хоть душу отведете, а я, право же, слишком слаб». — «Позвольте, — воскликнул Кузен, — туда, к Воротам, в тамошние кафе ходят по воскресеньям судейские — советники, писцы, заседатели — и с ними их жены и дети». — «Вот и извозчик тоже сказал мне, что это детишки тянут их за полы, — продолжил Майоратс-херр, — но у подобных людей, у людей столь убогих не может быть детей; нет, это маленькие злые духи, которым поручено терзать их за нерадивость. Дорогой мой Кузен! Окажите услугу покойному моему отцу, вашему дяде, несчастной сей душе!»
Кузен боязливо оглядел полутемную комнату, ему показалось вдруг, что духи, словно пылинки нюхательного табака, толкутся суетливо в воздухе. «Я всё, всё устрою, как вы того пожелаете, любезный кузен, — едва не выкрикнул он: да я просто сам не свой, когда у меня нет под рукой какого-нибудь этакого дела. Процессы мне милей любовей, и вскоре все ваши дела будут в столь же образцовом порядке, как моя коллекция гербов». С этими словами он вывел Майоратс-херра в прихожую, надеясь отвлечь и успокоить его показом изящных, натертых до блеска ящиков, в которых хранилась уникальная его коллекция гербов — часть из них тиснена была киноварью, а имена владельцев он вывел готическим шрифтом. Оказалось, что и в геральдике, как и в прочих областях, Майоратс-херр разбирается неплохо, и довелось Кузену выслушать несколько дельных весьма замечаний. Но стоило ему только приоткрыть шкаф с гербами французскими, Майоратс-херр тут же схватился за голову: «Боже мой! что за шум! Будто армия древних рыцарей ищет наощупь свои шлемы, а шлемы им давно уже малы, гербы их поедены молью, щиты проржавели насквозь, и все рушится, рушится; я этого не вынесу, у меня голова идет кругом, а сердце разрывается от горя!» Кузен захлопнул злополучный шкаф и отвел Майоратс-херра к окошку, глотнуть свежего воздуха. «А кто это едет?» — воскликнул тот, едва подойдя к окну. «Смерть восседает на козлах, тянут колымагу Голод и Боль; одноногие и однорукие духи летают вокруг катафалка и требуют у Безжалостной отнятые члены свои назад, а та с каннибальскою жадной ухмылкой глядит на них; обвинители бегут за дрогами с криком, это души тех, кого она отправила раньше времени на тот свет… дорогой Кузен! что же вы стоите! неужто здесь нет полиции?» — «Я позову, пожалуй, человека, любезный кузен, пусть он пощупает вам пульс, — отозвался Кузен, — вы говорите о лучшем нашем диагносте и хирурге. Такие уж у него дрожки, узенькие, одноместные; кучер его и впрямь отощал, и лошади — доходяги, но только кружатся над ним — воробьи, а бегут за дрожками следом собаки из переулка». — «Нет! — сказал тут же Майоратс-херр, — не зовите, Бога ради, врача! Стоит врачам пощупать мой пульс — а пульс мой то скачет без ритма и меры, а то и вовсе застынет — как тут же принимаются они кричать в один голос, будто я уже умер, и ведь по большому счету они правы; я и жив-то еще только лишь благодаря флюидам доброй одной души, да и та больна неизлечимо. Впрочем, на сей раз вы напрасно обо мне беспокоились, дорогой Кузен, слова мои относились собственно к французской аристократии, вернее, к тем опасностям, которые вскоре ее ожидают; я просто представил себе, сколько хлопот, должно быть, доставляют сейчас во Франции призраки владельцам фамильных замков; в вашей же коллекции духу взяться неоткуда. Я вполне способен различить то, на что мне стоит посмотреть истинной, духовной парой глаз от игры фантазии, моей или вашей; смею вас уверить, я сам в состоянии последить за собой; что же до физики духов, она всегда была излюбленным предметом моих штудий».
