За Джейком охотятся вампиры. Умора. В последний раз я видел вампира лет двадцать назад. Ошибка? Или новая уловка Охоты? Дротик с транквилизатором служил лучшим доказательством. «Если бы мы не подоспели, ты бы уже сладко спал в пути».
В пути куда? Зачем?
Вот что меня больше всего раздражает в жизни — она словно капризная невеста, которой ты задаешь тысячи вопросов, но она никогда не нисходит до ответа. Вампиры, Джейк. При чем тут вампиры? Давай, включай голову. Надо понять, что происходит.
Где-то в глубине души я знал, что происходит. Более того. Это была лишь вариация одного из тех шести сюжетов. Голливуд утверждает, что их всего шесть — может, двенадцать или девять… В любом случае, мало. Если жизнь таким образом пытается заинтриговать меня и вернуть в игру, пусть не надеется на успех. Я пас. Я в этом больше не участвую.
Я обошел дом и задернул шторы. Темнота за окнами полнилась миллионами звуков. Я прислушался. Это было неустанное бурление жизни, которая с завидным упорством пыталась меня переубедить. Неожиданно я ощутил внутри легчайшую пустоту с оттенком печали — такое бывает, когда ты возвращаешься домой, застаешь жену в постели с другим мужчиной и вдруг понимаешь, что тебе наплевать, что тебе еще десять лет назад было наплевать, и все, что ты теперь можешь, — пожалеть эту парочку и пожелать им удачи.
Я вернулся на диван с новым «Кэмелом» и наполненным до краев стаканом. Скинув ботинки, подставил ноги огню камина и зевнул. Было всего шесть вечера, но выпитый виски и недавняя заварушка выкачали из меня все силы.
Я поддался инстинкту выживания и незаметно погрузился в мысли о своей давней антивампирской деятельности, пытаясь сообразить, кому же из верхнего эшелона кровососов я мог перейти дорогу. Картинка упорно не складывалась. У меня никогда не было трений с домом Мангьярди, и я совершенно точно не встречался раньше ни с обезглавленной Лаурой, ни с ее дружком.
Допив виски, я подтянул ноги к груди и закрыл глаза. Чего бы они ни хотели, пускай проваливаются. Грейнер отдал приказ (да-да, Бог, может, и мертв…), и теперь ВОКС прикрывает мою задницу. Всего неделю назад у меня была самоубийственная встреча с одним из лучших Охотников на оборотней, но я почему-то до сих пор жив. И намерен докопаться до сути.
По-моему, я и сам смог бы убедительно изобразить женщину. Но мне предстояла поездка в Лондон с Харли, так что он настоял на услугах специалиста.
— А это точно необходимо? — осведомился я. — Почему я не могу остаться в штанах? Женщины же носят штаны.
— В штанах ты двигаешься как мужчина. Тебя выдаст язык тела, — ответил Тодд Куртис. Тодд был другом Харли и в настоящий момент депилировал мне воском ноги ниже колена. По плану, я должен был побрить их еще в «Зеттере». Депиляция воском была крайней — и, на мой взгляд, совершенно излишней — мерой предосторожности.
— Слушайте, если они нас найдут, то вряд ли будут смотреть на мои но… О-о-о!
— Еще три полоски, и можешь идти.
Тодд был симпатичным коренастым парнем с черными вьющимися волосами, которые обрамляли тонкое лицо с выражение равнодушной жестокости в лучших традициях мафиози. Он относился к числу геев, о чьей ориентации натуралы не догадываются. Разумеется, пока не узнают об их профессии. Тодд и его команда специализировались на подготовке элитных трансвеститов. Для фильмов, спектаклей и телевидения — а также для богатых клиентов и конкурсов красоты. Он признался мне, что за последний год прибыль фирмы составила почти миллион евро.
— Погода нам на руку, — сказал он, снимая шубу из фальшивой шиншиллы со стойки с вешалками, которую вкатила ассистентка. — Шуба сделает половину дела. Как тебе туфли?
Мы находились в массажном кабинете одного из салонов красоты в Найтбридже. Работать приходилось в суровых условиях: кондиционеры были рассчитаны на людей, не обремененных даже банными халатами. Парик не вызвал у меня раздражения (мои парики не вызывают раздражения, заметил Тодд, спокойный, как бог), но из-за необходимости краситься я испытал что-то вроде легкого приступа клаустрофобии.
От «Зеттера» за мной увязались двое агентов, но мне удалось сбросить хвост на Ковент-Гарден. ВОКС имел доступ почти ко всем камерам наружного наблюдения в городе, но Харли знал слепые места. К тому же по дороге я сменил четыре машины, так что был уверен, что мне удалось добраться до «Счастливых дней» незамеченным. И все же, несмотря на эту уверенность, жизнь Харли была в опасности. Как жизнь Тодда и моя.
— Вау, — только и сказал я, разглядывая себя в огромном зеркале. — Кажется, у меня не будет проблем с тем, чтобы добраться до отеля.
— Да ты вообще красотка, — заметил Тодд без видимых эмоций. Он работал над моим преображением с отстраненной сосредоточенностью, и теперь я поймал себя на мысли, что наверняка есть другие места, где его ждут, другие мужчины, которых нужно превратить в женщин. — Пройдись немного, чтобы привыкнуть к каблукам.
Цвет парика совпадал с естественным цветом моих волос. Из зеркала на меня смотрела несомненно женщина — хоть и несколько ширококостная, переусердствовавшая с косметикой и не вызывающая желания немедленно затащить ее в постель. Впрочем, легкое возбуждение она все же вызвать могла. Колготки на удивление приятно обтягивали ноги. Я ощутил несмелое приближение эрекции. Дорогой Харли, ты будешь счастлив узнать, что…
В дверь просунулась голова ассистентки.
— Машины прибыли.
Корнуолльское нападение вампиров вызвало в ВОКСе переполох, хотя Харли так и не удалось ничего выяснить. Головной лондонский штаб отправил запросы Пятидесяти, но все Дома, включая Мангьярди, настаивали на своей непричастности — а может, и правда были непричастны. Лаура Мангьярди якобы была изгнана из клана и лишена всех прав из-за связи с изгоями — незаконно обращенными вампирами, которые уклонялись от ежегодной чистки. Доны утверждали, что их эта ситуация потрясла так же, как и ВОКС. Внимание будет удвоено, контроль усилен. Прискорбное недоразумение, к счастью, обошлось без вреда, многолетние традиции взаимного уважения, бла-бла-бла… Харли, конечно, не поверил. Не имеет значения, сказал я ему. Ничто уже не имеет значения. Через семь дней… Ты не мог бы заткнуться, пожалуйста! Вот и все, что он мне ответил.
Увидев меня, парень на ресепшене «Лейланда» сделал два вывода. Первый — что я проститутка, потому что, проходя к лифтам, я смотрел ему прямо в глаза. Второй — что я проститутка, согласная на любые извращения, потому что красавицей меня назвать было сложно.
— Твой консьерж принял меня за уличную шлюху, — сказал я Харли вместо приветствия. Он стоял, тяжело опираясь на трость. — Специалист по копрофилии… И еще эти чертовы туфли. Я тебе не сказал, но они меня бесят.
Харли улыбнулся, хотя мы оба понимали, что в моем тоне нет даже намека на боевой настрой. Я вошел пять секунд назад, а воздух уже начал потрескивать от напряжения. (Не надо ждать на платформе, говорим мы провожающим, зная, что дальше будет принужденная веселость, не клеящийся разговор и мысль, что нельзя же оставить пустыми эти несколько минут до отправления поезда.) Обстановка огромного номера поражала безвкусицей: шторы, постельное покрывало, даже вельветовые диваны были одинаково темно-синими. За окном виднелись грязные крыши, воздухозаборники и задний двор с пабом. Тенты были закрыты, пластмассовая мебель промокла. Несколько ошметков тающего снега вызывали раздражение, напоминая об огромной белоснежной мечте, которая могла сбыться, но не сбылась.
Новые документы хрустели и чуть ли не светились глянцевыми обложками. Я не нашел в них ни единого изъяна. Но когда Харли бросил их мне на кровать, мы даже об этом не заговорили. Эти бумажки были его последней надеждой, талисманами, которые должны были вдохнуть жизнь в умершую магию. Он сделал все что мог, — и понял, что этого недостаточно. Казалось, прошло несколько минут, а мы все так же молчали: я — сидя на краю кровати, скрестив затянутые в нейлон ноги, он — стоя в профиль у окна, окруженный серо-молочным сиянием зимнего заката.
— Что будешь делать? — спросил он.
— Поеду в Уэльс. В Сноудонию. Ты знаешь, я не вернусь.
Он открыл рот в порыве протеста, но сдержался. Мы оба думали о том, что нам есть что сказать друг другу, что мы должны сказать эти слова — но Харли по-прежнему стоял, разглядывая мокрые крыши. Я знал, что в эту секунду он впервые пробует на вкус жизнь, в которой мне нет места — такое же резиновое послевкусие ощущаешь, выходя из зубоврачебного кабинета. Все эти люди, которых убил Марлоу.
— Я представляю тебя в Южной Америке, — сказал я. — Белая льняная пижама. Манговые деревья. Пыльный двор. Раскаленное синее небо и десяток облаков, которые часами висят на одном месте. Наконец-то ты там, где красиво. Ты думал, что Бог тебя никогда не простит, но единственный настоящий бог — это красота, а красота прощает всегда. Она прощает с бесконечным равнодушием.
