Лицо старика в бурых клочьях бороды. Странная шапка. Вены верёвками, скрюченные пальцы. Кожаная сумка. Другие руки, молодые. Берут сумку. Слова, невозможно уловить смысл, похожи на стишок или считалочку. Молодое лицо, рыжая короткая борода, веснушки. Покой. Молодой мужчина, поднимающийся на холм. Солнце, трава. Коровы на дороге. Облака. Поле. Девочка из баньки. Стоит, прижимая к груди сумку. Молодой мужчина под берёзой. Коровы. Лес. Дорога, поля. Коровы. Лес. Темнота. Одиночество, страх. Темнота. Девочка из баньки. Ничего не видно. Бег без цели и конца. Темнота. Ярость, страх. Голод. Изредка в темноте возникали едва различимые силуэты – люди. На некоторых удавалось напасть и утолить голод, всасывая их жизни как воду из пересохшего ручья. Огонёк точкой темноте. Поле. Мужчина, шатается как пьяный. Краткий взрыв удовлетворения сытостью. Огонёк. Поле. Девушка в одной рубахе. Насыщение. Огонёк. Поле. Крошечная девочка, годика два, рубашонка развивается, Лена потянулась к ребёнку, замирая в предвкушении еды…
– Хватит! – взвизгнула она и почувствовала, что свободна.
Банька торчала справа, сутулая и расползшаяся под лунным светом. Посреди поля стояла согнутая почти пополам старуха, в её руках дрожала свечка. Волк появился из тени между сугробами, мягким длинным прыжком настиг бабку, Секунду возвышался над телом, пастью прильнув к затылку. В следующий момент волка стёрли на картине с полем и нарисовали перед Леной.
Она с отвращением догадалась, что ещё немного, и зверь полезет ластиться. Лапы переминались в приветственном танце, хвост крутился самым заискивающим образом, уши сошлись кончиками внутрь: по человеческим стандартам зверюга рассыпалась в любезностях, хоть и несколько смущённо. Лене не было охоты копаться в тонкостях психологии потусторонних волков. Срывающейся от наслаждения мыслью она приказала давно задуманное: «Слушай, ты! Не смей приближаться ко мне, к Нюсе, Фанте и к Ромке!».
Зверь подёрнулся дымкой, растворяясь.
Лена моргнула. Перед носом маячили чёрный край подушки, шитый чёрной пушистой нитью, и собственная Ленина рука на белом покрывале.
***
– Сработало! – Лена плюхнулась в крутящееся кресло напротив папы, закурила, скрестив ноги.
Иннокентий поднял голову от ноутбука. За время Лениного уединения в спальне на его лице опять возникли свежие царапины.
– Та-а-а-к, – протянула Лена. – Мазь потырил?! Детский сад. Пап, скажи, ты из научного интереса, или в тебе вдруг проснулось рудиментарное желание контролировать мою жизнь?
– Не то и не другое, – улыбнулся ей Иннокентий. – Кроме того, я не брал мазь. Решил проверить, нельзя ли войти в это состояние по памяти – несколько раз я имитировал таким образом воздействие некоторых других препаратов. Не стану отрицать, мне было любопытно, что с тобой происходит, но это не имеет отношения к контролю. Всё равно прости.
– Судя по всему, у тебя получилось, – проворчала Лена.
– Отчасти. Я погрузился в темноту, едва успев сконцентрироваться на эффекте надавливания на глаза. Остальное прошло в точности по предыдущему сценарию, – Иннокентий погладил царапину на лбу, – Думаю, это сопоставимо с тем, что почувствовал бы человек при попадании в голову крупной птицы, летящей с достаточно высокой скоростью.
– Достаточной для чего? – спросила оторопевшая Лена.
– Для того чтобы на какое-то время перестать воспринимать окружающее, так что твоя личная жизнь осталась неприкосновенной.
Лена смотрела на отца, разинув рот. На террасе за его спиной чучелком красовался ворон.
– Пап, ты хочешь сказать…. это не ты Ромку вытащил?
– Он, – Иннокентий отвесил неглубокий поклон в сторону террасы.
Ворон переступил ногами с абордажными крючьями когтей, одарив Лену круглым птичьим взглядом. У неё создалось впечатление, что птица тоже раскланялась.
– Ты оба раза схлопотал вороной по морде, и всё? Офигеть! А я-то была уверена, что это я бессменный чемпион в номинации «самый идиотский трип года».
– Хоть в чём-то ты унаследовала мою завышенную самооценку, однако справедливости ради должен отметить, что ты даже не в первой тысяче номинантов. А вот я могу претендовать на это звание, особенно если учесть, каким уникальным средством был достигнут столь своеобразный результат. В этой связи мне бы очень хотелось, чтобы ты как можно более подробно рассказала, как всё прошло у тебя. Если не трудно, начни с момента, когда ты съела мазь в первый раз.
– Учёный не дремлет? – сузила глаза Лена.
Иннокентий улыбнулся просительно.
– Сделай мне подарок. На день рождения. Ты не против провести этот вечер в моём обществе? Я созвонился с Ромой, он заберёт Нюсю у няни и посидит с ней до твоего возвращения.
– Надеюсь, Фанта вовремя скушает Ромку, и никто не успеет пострадать. Сколько тебе… э-э-э… стукнуло?
– Шестьдесят три. Отличный возраст, чтобы на нём остановиться.
– Глупости говоришь! Гм. Поздравляю.
Лена встала, села, повозилась в кресле и снова встала. Бочком приблизившись к отцу, она чмокнула его в щёку. Тот поцеловал её в ответ, угостив запахом табака и мятных леденцов.
– Как ты смотришь на предложение перекусить? Внизу неплохой ресторан.
– Рестораны – отстой, – скривилась Лена. – Сейчас сгоняю к метро, куплю тортик, водки с соком…
Порывшись в ворохе журналов и книг возле дивана, Иннокентий протянул ей бархатную папку.
– Меню, – пояснил он. – Ужин принесут сюда.
Лена рассеянно пролистала страницы.
– Закажи чего-нибудь. Кроме свёклы.
Позвонив, Иннокентий перечислил в трубку много всего и принялся скручивать сигарету.
– Отличный способ сократить потребление никотина, – подмигнул он. – Лишний раз лень возиться.
– Смешно, я первый раз на твоём дне рождения, – выпалила Лена. Уши у неё всё ещё горели.
– Я тоже, – ответил Иннокентий.
– В каком смысле?
Иннокентий удовлетворённо затянулся, на улицу поплыли завитки дыма, распространяя не вонь жжёных тряпок, как Ленины сигареты, но густой аромат подвяленной осенней травы. Лена отметила про себя, что запахи кажутся приглушёнными, хотя ни малейших признаков насморка она не замечала. Кроме того, Лена жизнедеятельность соседей со всех сторон света и рёв города впервые в жизни не оглушали Лену, привыкшую существовать на грани головной боли. Звукоизоляция, конечно. С другой стороны, двери на лоджию открыты, внизу дорога… она просто редко бывала так высоко.
– Каждый год двадцать седьмого июля дедуля дарил мне шоколадного зайца, – рассказывал Иннокентий. – Когда дедуля умер, соседка отвела меня в милицию. Документов на меня не оказалось, сейчас невозможно установить, по какой причине: соседка их не нашла, их не было в принципе, или дедуля счёл нужным их уничтожить. Я называл его «дедулей», но он мог быть и другим родственником, а то и попросту добрым человеком. Фамилию с отчеством я получил в детдоме, там же врач определил примерный год моего рождения, зато день и месяц я назвал сам – двадцать седьмое июля.
– Ничего себе! – воскликнула Лена. – Всю жизнь живу с фамилией, и вдруг выясняется, что её выдумали какие-то детдомовские тётки! Погоди, почему детдом? Ты же был в крутом интернате для математически одарённых…
– Меня туда перевели вскоре после поступления в детдом. Возвращаясь к праздничной теме: несмотря на то, что я самостоятельно избрал дату своего рождения, она портила мне настроение, когда я натыкался на неё в календаре, и у меня не возникало желания привлекать к ней внимание, даже своё собственное. Как ты понимаешь, отмечать день рождения не вошло у меня в привычку. Впоследствии выяснилось, что машина родителей сорвалась с горной трассы. Это случилось летом, полагаю, именно двадцать седьмого июля.
– Как же ты всё это раскопал, если не знаешь своей настоящей фамилии? Или знаешь?
– Не знаю. Существуют неплохо работающие методики, позволяющие воссоздать события, относящиеся к доречевому периоду. На момент аварии мне было около года. Я лежал в яркой зелёной траве под ярким синим небом, следил за кружащей надо мной птицей и знал, что всё со мной будет хорошо. И никогда с тех пор в этом не сомневался. У него, кстати, сегодня тоже день рождения.
