В газете я наткнулся на статью, в которой говорилось о том, что на следующей неделе намечается эпохальная встреча главаря коммунистов Ванадия Блювалова с лидером вновь созданной, но пока нигде не зарегистрированной Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) — ВКП (б). Имя лидера не сообщалось.
Предметом обсуждения будет вероятное объединение партий с целью создания новой партии со старым названием — КПСС. Будут также обсуждаться вопросы, говорилось в статье, связанные с посмертной реабилитацией вождей и восстановлением памятников, несправедливо и беззаконно сброшенных с пьедесталов пособниками псевдодемократов и антикоммунистов во время событий начала девяностых годов.
В газете содержались прозрачные намеки на работы неких ученых в области клонирования выдающихся политических деятелей прошлого, причем автор утверждал, что клонирование будет осуществляться под неусыпным контролем со стороны соответствующих органов.
Тон статьи был с одной стороны напористым, а с другой — вопросительным, и ее смысл укладывался во фразу, вроде той, которую В.И Ленин вывел в названии одной из своих самых одиозных работ, а именно: "Что делать?"
— Почему вы такой нелюдимый? — кокетливо спросила одна из барышень, кажется, Христина. — О ком это вы все время думаете?
Мне ужасно хотелось послать ее подальше, но вместо этого я с чувством невыразимой грусти сказал:
— О вождях мирового пролетариата…
Девушка захохотала. У нее был свежий, яркий рот, лиловые распутные глаза. Длинные светлые волосы лежали на открытых плечах. Девушка была очень красива.
Мне вдруг неудержимо захотелось напиться.
— О, невеселые же у вас мысли… Пойдемте к реке! — так же кокетливо предложила она.
Прихватив бутылку вина и пару стаканов, я поднялся и пошел вслед за Христиной.
Или — Светланой?!
Спускаясь по пологой тропинке, вьющейся среди цветущего большими розовыми цветами кустарника, я залюбовался походкой девушки, которая легко и грациозно, по-детски размахивая красивыми руками, шла передо мной.
Вот она, бессмертная истина древних греков, во всей её первородной прелести. Как она греховна и одновременно невинна в своей неосознанной и естественной жажде нравиться, эта восхитительная, хмельная и порочная натура вита! Как она соблазнительна и желанна! Кто способен устоять?
Лидочка, Лидочка, где ты?.. Что со мной происходит? Я пропадаю от безнадежной любви к тебе. Зачем твой призрак тревожит мое сердце?..
Я сейчас пьян, но одна трезвая мысль осталась в моей голове — никакой Лидочки нет. Мне все приснилось. Не было вечеринки у Полховского, не было прогулки по ночным московским переулкам. Не было и не могло быть печального прощания на подмосковной железнодорожной станции.
Лидочка давно умерла. Мои сны — такая же выдумка, как и сама жизнь…
…Мы с Христиной, полагаю, что девушку все-таки звали Христиной, стояли на берегу широкой, спокойной реки и молча пили вино, пока не опорожнили всю бутылку.
Размахнувшись, я бросил ее в воду. Туда же полетели и хрустальные стаканы. Раздалась серия булькающих звуков. Девушка то ли удивленно, то ли восхищенно засмеялась. Мои руки были свободны. Я привлек Христину к себе и нежно поцеловал в губы. Она ответила мне долгим волнующим поцелуем.
…Минут через десять мы вернулись к столу.
— Где вас носит, черти проклятые? — взревел Алекс, ревниво поглядывая на нас. — Руби концы! Свистать всех наверх! Наливай!
Казалось, его голос был повсюду — так громко он орал!
— Хочу петь! Во-о-о-т ктой-то с го-о-орочки спусти-и-и-лся-я-я!.. Где соус? Ага, вот он, сладкий мой! Ах, какой соус, — проговорил Алекс и приник к соуснику, — вот это соус! Это не соус — это поэма! — его лицо налилось кровью, он с трудом перевел дух. — Вот это я понимаю! Как будто литр принял!.. Справа по борту шашлык! Ура! Ура! Ура!
Алекс сидел, развалившись, в кресле Светланы, а та — у него на коленях. Тихая нежная мелодия из неведомого источника сменилась громким, яростным рэпом.
Веселье разгоралось… Я пил красное вино и пьянел все сильней и сильней. Шаловливая рука Христины под столом проявляла невиданную активность… На ее губах бродила блудливая улыбка. Она поминутно прислонялась ко мне и жарко шептала на ухо:
— Пойдем опять к реке…
…Дальнейшее вспоминается, как плохой театр или калейдоскоп черно-белых картинок.
Помню, что далеко за полночь, когда вокруг пиршественного стола зажглись сокрытые в кустах светильники и стало светло, как днем, когда все, и я в том числе, были пьяны, а белоснежное поле стола покрылось кровавыми винными ранами, на нашей пирушке внезапно появились новые действующие лица.
Их было человек пять или шесть, все в масках. Вырываться было бессмысленно: парни были крепкие, рослые. Мы были захвачены врасплох. Действовали налетчики быстро и слаженно. Через мгновение я оказался намертво прикрученным к креслу капроновым шпагатом.
Алекс, побелевший, с выпученными глазами, был в сходном положении. Рот нам заклеили скотчем. Местное хулиганье? Но почему — в масках?..
И что им нужно?.. И хотя я сразу же протрезвел, на меня нашло нечто, похожее на состояние каталепсии, как когда-то в детстве, на вершине трубы, когда ты хочешь сделать какое-либо движение, но ни руки, ни ноги тебе не повинуются.
В какой-то момент мне показалось, что меня здесь, среди этой дикой нелепости, нет и что я слежу за всем мерзким действом со стороны — как бы с наблюдательной вышки, бессильный в это действо вмешаться.
Христина и Светлана, бледные от ужаса, безмолвные, с лицами, сведенными судорогой отчаяния, тоже пораженные оцепенением, даже не сопротивлялись, когда негодяи стали срывать с них одежду.
Я с нечеловеческой силой рванулся, пытаясь освободиться от пут, но привязывал меня, видимо, не только силач, но и профессионал, и у меня лишь лопнула кожа на руках.
Я выдавил из себя жалкий всхлип и мог теперь только наблюдать за тем, как потерявших сознание девушек бандиты на руках понесли куда-то в сторону, подальше от яркого света, и я, сколько ни вертел головой, уже не мог их видеть.
Мы обменялись с Алексом страшными взглядами. Потом я услышал один болезненный вскрик, это кричала Света, потом — другой… Глаза мои сами собой закрылись, и действительность перестала для меня существовать…
…Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я открыл глаза и начал что-то соображать.
Сначала я ничего не слышал, потом издалека стали долетать какие-то обрывки человеческой речи и… смех!.. Даже не смех, а громкий хохот!
Я сидел в своем кресле. Мои руки и рот были свободны. Я огляделся. Рядом стояли Алекс, Христина и Светлана и реготали во все горло. Я через силу улыбнулся:
— Не понимаю…
— Выпей, герой, — Алекс поднес мне стакан с вином. — Вот не думал, что нервы у тебя настолько ни к черту. А говорят, что обмороки отменили еще в девятнадцатом столетии…
Машинально я взял стакан, и тут заметил, что с пальцев стекает кровь. Христина опустилась на колени и приложила салфетку к моим рукам.
— Не прикасайся ко мне, ты… шлюха! — я отдернул руки и резко встал. Голос мой дрожал.
Нижняя челюсть онемела. Казалось, лицо сковано железным обручем. Я открыл рот… Но из глотки вырвался опять какой-то жалкий звук. Ни на кого не глядя, я поставил стакан на стол и, провожаемый неловким молчанием, побежал к реке.
Я долго стоял на берегу, куря одну сигарету за другой. И чувствовал себя страшно несчастным и одиноким. Господи, подумал я, не прощай этим людям их зла.
Постепенно я успокоился. Перед собой я видел большую реку, лунную дорожку, которая протянулась почти до противоположного берега, где в прохладном ночном воздухе мерцали, как бы подмигивая луне, огни большой деревни…
Я вдохнул сырой воздух полной, внезапно остро занывшей грудью и впервые за всю жизнь подумал о себе, как о постороннем человеке, которому скоро предстоит умереть.
Что мне до этих пустых людей, которые потешают себя жестокими, глупыми шутками? Все исчезнет вместе со мной, и не будет ни меня, ни этих людей, даже если они и будут еще некоторое время разгуливать по земле, оставляя после себя грязные следы.
С горечью я подумал: а представление удалось, Алекса и его подружек можно поздравить. Интересно, кто исполнял роли бандитов? Охранники? Или местная шпана, купленная Алексом за ящик водки?
