— Не надо так… Андрюшенька, не надо!
— Надо! Кстати, я и сам почти такой же. И единственное отличие, которое разделяет нас, это то, что ты смирился, придумав себе религию, а я думаю еще побороться. Я сохранил остатки веры в себя.
— Как ты бываешь, однако, жесток, как несправедлив! Что ты обо мне знаешь? Тебе хорошо, ты человек творческий. Художник! А что прикажешь делать мне? С моими колоссальными амбициями и моими весьма и весьма скромными способностями? Я верчусь как белка в колесе. И так изо дня в день. Из года в год! У меня даже нет времени остановиться и подумать. И прекратим этот разговор, он мне неприятен…
Мы занялись поисками закуски. Наконец, я обнаружил остатки салата и долго нюхал его. Потом вынес вердикт:
— Есть это нельзя. Но закусывать этим можно.
— Недавно я был за границей. Во Франции. В Ницце.
— Начало хорошее. Продолжай…
— Общался я там с разными людьми и людишками. Двое молодых людей, парень и девушка, из Калифорнии, с которыми я познакомился во время завтрака, поначалу просто очаровали меня. Представь себе, утро, ресторан, с террасы которого видна полоска моря такой пронзительной синевы, что хочется поселиться здесь навсегда! Парадиз! Рай земной! И эта восхитительная пара. Оба высокие, белокурые, спортивные, современные. Она на него смотрит влажными глазами, он отвечает ей тем же: видно, перед завтраком занимались любовью и еще находятся под впечатлением ощущений от близости. Оба подчеркнуто вежливые, любезные. И со всеми — от официанта до соседей по столу — необыкновенно доброжелательны. Их лица светились, они всем улыбались, и им все улыбались. Очень милые молодые люди, которым хорошо вместе, и они этого ни от кого не скрывали.
Алекс замолчал. И молчал довольно долго. Я не вытерпел:
— Ты не на сцене! Дальше что?
— А то, что эти молодые люди выросли в богатых семьях, оба успешно закончили школу, университет, встретили друг друга, поженились и… Понимаешь, они всегда были, есть и будут благополучны. И они знают это! С ними не может произойти ничего плохого.
— Тебе бы порадоваться за них.
— Один их близкий знакомый, с которым…
— С которым ты познакомился…
— С которым я пропьянствовал всю ночь, рассказал мне кое-что об этих благополучных молодых людях. Что у нее и у него случаются встречи на стороне, но они оба такие чистые, благополучные и порядочные, что грязь к ним не пристает…
Алекс опять замолчал.
— Ну и?..
— Понимаешь, они относятся к той породе людей, которым очень уютно в нашем свинячьем мире. И к ним не прилипает грязь, они постоянно чистые, умытые и причесанные, потому что регулярно принимают душ и пользуются дезодорантом. У них все промыто до аптекарской чистоты. Даже души… Они больше похожи на роботов, чем на людей. И все время, пока я их видел, я испытывал острое желание набить им обоим морду. Таких, как они, я встретил там немало. Они черно-белые. Без полутонов. Когда его молодая жена однажды не вышла к завтраку, он сказал, что она не в порядке. Но завтра, сказал он, она будет в порядке. И действительно, на следующее утро она уже сидела за столиком во всей своей юной чистоте и прелести. В порядке… не в порядке… Будто речь шла не об очаровательной девушке, а об автомобиле, который требует ремонта. Я тогда понял, что я не самый плохой человек на земле. Ты согласен?
— Да, согласен. Согласен, бывают и хуже. А в тебе сейчас заговорила зависть. Не можешь спокойно смотреть на счастливых людей… да еще и молодых и красивых.
— Нет. Тут дело в другом…
— Давно хотел спросить тебя, зачем у тебя даже в сортире люстры?.. Странное представление о роскоши…
— Темноты боюсь. А так светло…
…В понедельник я самолетом вылетал в столицу нашей великой родины — Москву.
В аэропорту Алекс хмуро обнял меня на прощанье:
— Не сердись, старче, ты ведь знаешь, меня исправит только могила, — он улыбнулся вымученной улыбкой, и мне стало его жаль. — И потом, ты ведь отвлекся, развеялся немного… Мне тебя будет очень не хватать… Вот ты уезжаешь… Опять эта пустая жизнь.
— Со мной тебе было весело.
— А что? С тобой хоть поговорить можно…
— Ты бы побрился… свинья!
— Свиньи не бреются… Вот приеду к тебе в Москву, тогда и побреюсь. Примешь?
— За выпивку отвечаю.
— Девушки будут?
— Будут… Если привезешь с собой. Послушай, — вспомнил я, — в первый день, на вокзале, при встрече ты произнес какое-то непонятное изречение из Священного писания: кажется, что-то о сыне и дочери…
— "Исчезнувший во мраке да уведет во мрак ночной и дщерь свою, и сына своего…"? Это? Какое там Священное писание!.. Не знаю, пришло как-то на ум само собой, не знаю, как-то сдуру… А потом привязалось и запомнилось. Я много такого насочинял.
— Ты ведь знаешь, у меня есть дочь. И сын. Понимаешь, у меня есть дети, и мой долг…
— Что ты несешь?! Долг? Перед кем? — взвыл Алик. — Дети… Да у кого же их нет? Хорошенькое дело! Да если покопаться, у каждого найдется, что вспомнить… Если бы не незаконнорожденные дети, то людей на свете совсем бы не осталось. Успокой свою великодушную совесть, ты ни в чем не виноват. Господи, как трещит башка!.. Можно привыкнуть к чему угодно, только не к похмелью!
На том и распрощались. Из замечательного города цветов, фруктов и красивых девушек я увозил дрожащие черные точки перед глазами, потные подгибающиеся колени и еще большую, чем до приезда, неуверенность в завтрашнем дне.
…Сын. И дочь… Ах, грешен я, грешен! Наблудил в молодости, и от разных женщин… Молодость шальная моя… Где они, дети мои?..
Ну, допустим, не обманывал я их матерей. Чего не было — того не было. Не говорил красивых слов, не клялся, не обещал, не сулил, так сказать…
Случайные встречи, приведшие к рождению маленьких людей, к которым я никогда не испытывал отеческих чувств. Все это так, но с возрастом червяк сомнения рос, рос и вырос в удава! Запоздалое раскаяние? Наверно. Но кому оно, кроме меня, нужно…
Несколько лет назад, в пивной, я коротал время в одиночестве за столиком, уставленном пустыми пивными кружками и оскверненном яичной скорлупой и отходами от воблы.
Я уже подносил ко рту шестую кружку, когда ко мне без разрешения подсел слишком красивый, как я установил, недовольно скосив глаза в его сторону, молодой человек лет двадцати, который без предисловий выпалил:
— Здравствуйте, Андрей Андреевич, я ваш сын Петя.
Я поставил кружку рядом со скелетом воблы и вытаращил глаза. Вот так компот!
Только этого не хватало! Сын Петя! Я молча придвинул ему полную кружку и внимательно стал разглядывать претендента в сыновья. Кого-то он мне напоминал…
— Вы помните мою маму? В восьмидесятом году вы познакомились с девушкой…
Я кивнул. Очень может быть… Я тогда со многими знакомился. И в самых разнообразных местах. Даже в лифте, даже в библиотеке… Что поделаешь — такой уж я тогда был. Общительный.
— … девушку звали Надей…
Что ж, и это возможно. Я опять кивнул и пододвинул ему тарелку с воблой.
— …и через год родился я.
Я понял, кого он мне напоминал. Недавно я от нечего делать листал альбом со старыми фотографиями и нашел там групповой снимок студентов Академии художеств выпуска одна тысяча девятьсот какого-то там лохматого года. Там я третий слева во втором ряду. Этакий задумчивый, слишком красивый, молодой человек с чрезвычайно наглыми и ласковыми глазами…
Снимок мне так понравился, что я вставил его в рамочку и повесил на стене у себя в кабинете.
— Поздравляю, — сказал я грустно, продолжая разглядывать парня.
— И вот я родился, — повторил юноша, слегка повысив голос.
— Я слышал… — сказал я и зачем-то посмотрел по сторонам. — То есть, я хотел сказать, что я все помню. Мы тогда с твоей мамой мирно разошлись и…
Я был не трезв — сказывались многочисленные кружки пива, переливавшиеся у меня в животе и с урчанием гулявшие по кишечно-желудочному тракту — и наговорил мальчику с три короба пошлых банальностей о превратностях судьбы и несовершенстве мира.
Он кротко слушал меня, аккуратно пил мое пиво и посасывал ребрышки воблы.
Обессилев от собственной глупости, я, наконец, недовольно замолчал, а он, сделав паузу в добрые пять минут, вежливым голосом сообщил мне, что лишь хотел посмотреть на своего отца.
