уголки рта. Его позабавило очевидное замешательство, которое предвидение его хозяина вызывало у таких вопрошающих. Ему самому это чувство было не чуждо. Если он и чувствовал сейчас, что звонящий удивился способностям его хозяина, то не потому, что понимал тайну Зарнака лучше, чем озадаченный доктор Мейтланд; он просто привык к необъяснимому. Теперь доктор Зарнак возвращал ему телефонную трубку.
— Мы немедленно отправляемся, мой друг. Я счёл за лучшее не требовать, чтобы наш учёный гость покинул свою башню из слоновой кости и отправился в тёмные дворы нашего Восточного Квартала. До Санборнского Института на машине рукой подать, и я подозреваю, что нам обоим будет полезно подышать свежим воздухом.
Акбар Сингх кивнул и отправился за плащом своего хозяина. Действительно, свежий воздух полезен — вот уже несколько месяцев Акбар дышал только дымом от благовоний, частично подозревая, что это должно было привить ему некую психическую чувствительность или защиту. На самом деле ему не хотелось знать ничего сверх этого.
Когда чёрный седан с мурлыканьем выехал из мощёных лабиринтов Восточного Квартала и двинулся вверх по побережью Южной Калифорнии к Сантьяго, водитель с облегчением прибавил газу, пока окружные дороги не привели машину к Санборнскому Институту Тихоокеанских Древностей. В этом заведении знаменитый доктор Зарнак не был чужаком. В действительности именно здесь он получил последнюю из своих нескольких докторских степеней. Его отношения с альма-матер оставались деловыми, хотя он был едва ли не средним выпускником.
Зарнака нередко вызывали для датировки или проверки подлинности некоторых реликвий, купленных институтом у различных сомнительных торговцев на Ривер-Стрит, где на причалы выгружали всевозможные странные грузы, доставляемые из малоизвестных портов Тихого и Индийского океанов. Не было никакого смысла сомневаться в том, как добывались такие реликвии, поскольку законность мало что значила в большинстве мест, где часто бывали эти торговцы. Насколько мог судить любой житель Запада, старинные предметы с таким же успехом могли быть только что эксгумированы из шкафчика Дэйви Джонса. Если тот или иной институт не воспользуется такими возможностями, то не придётся сомневаться в том, что это сделают другие.
В связи с совершенно другим делом Зарнак обратился к Джейкобу Мейтланду, усердному молодому ассистенту, выпускнику Санборна, который как раз заканчивал свою докторскую диссертацию и готовился к её защите перед своим комитетом. Он работал над любопытной древней рукописью из пальмовых листьев под названием «Священное Писание Понапе», которую незадолго до этого принёс в Санборнский Институт злополучный учёный-исследователь Гарольд Хэдли Коупленд. Мейтланд познакомился с Зарнаком в последние месяцы, когда тот работал в Санборне. Он читал диссертацию Зарнака «Новое исследование генезиса Полинезии в соответствии с „Хтаат Аквадинген“». Молодой Мейтланд сразу же понял, насколько полезны некоторые методы его старшего коллеги в применении к его собственному проекту, поскольку подозревал, что неясные страницы «Писания Понапе» могли быть написаны на каком-то утерянном варианте естественного языка легендарного Му. Но когда час назад он позвонил Зарнаку, он думал вовсе не об этом.
История Джейкоба Мейтланда и его мрачные подозрения начали раскрываться, когда он пригласил доктора Зарнака и его слугу в свой крошечный кабинет. Имя Мейтланда было выведено по трафарету на картонной табличке, приклеенной к стеклу двери. Как аспирант-ассистент он имел невысокий статус и мало привилегий, и просторные помещения ему не полагались. Взглянув на массивную фигуру сикха, Мейтланд предположил, что, возможно, клуб преподавателей или даже библиотека могли бы быть более подходящими местами для разговора, но Зарнак настаивал, что уединение — более важно, и Акбар Сингх скромно удалился со сцены, объявив о своем намерении остаться снаружи возле автомобиля.
Похоже, Мейтланд был крайне раздражён обязанностью, возложенной на него начальником, очевидно, потому, что никто другой, имеющий право делегировать это дело, не колебался воспользоваться этим правом. Ему предстояло разыскать какого-то мистера Уинфилда Филлипса, наследника имущества некоего Хирама Стокли, эксцентричного затворника, от которого не было никакой пользы ни одному современнику за исключением знаменитого Гарольда Хэдли Коупленда, самого великого благодетеля Санборнского Института. В какой-то момент Коупленду удалось совершить немыслимое — приобрести у сварливого Стокли две бесценных, старинных книги: «Die Unaussprechlichen Kulten» Ф. В. фон Юнцта и «Текст Р'льеха», с которым, как знал Мейтланд, Зарнак был более чем знаком, а также несколько рукописных страниц из диковинки под названием «Песнопения Юггьи». Никто в институте не мог даже предположить, как Коупленду удалось уговорить старого Хирама отдать эти сокровища, если только, как предполагали некоторые, Хирам не овладел всем тем, чему его научили эти книги.
В конце концов, Коупленд завещал свою собственную обширную коллекцию идолов, рукописей, современных книг, карт, дневников и всего прочего Санборнскому Институту Тихоокеанских Древностей. Как только среди его дневников обнаружилось, что копии фон Юнцта и «Текста Р'льеха» попали к нему из коллекции Стокли, попечители Института, естественно, задались вопросом: что ещё такое же важное для науки могло находиться в библиотеке покойного чудака? Разве нельзя было договориться с наследниками, двумя племянниками старика, Брайаном Уинфилдом и Уинфилдом Филлипсом? Если верить местной газете, они переехали в ветхое поместье ненавистного Хирама Стокли в стиле гасиенды несколько недель назад, чтобы открыто создать гомосексуальную семью, к негодованию белых бедняков из соседнего города Дарнхем-Бич, чьи пуританские угрызения совести, очевидно, не мешали их собственным убогим гомосексуалистам.
Вскоре на смену старому скандалу пришёл новый. Возможно, первоначальная ложь успела устареть, и в народе теперь уже шептались о том, что если раньше молодые люди были неразлучны в тех редких случаях, когда осмеливались выезжать в город, то теперь можно было видеть только Уинфилда Филлипса, чей вид казался зловеще рассеянным, хотя никто, даже сплетники, не мог указать на какие-либо конкретные признаки насилия. Вероятно, какая-то любовная ссора между двумя денди прогнала оскорбленного кузена под покровом ночи, а может быть, он покончил с собой в минуту слезливого отчаяния, как это обычно делали гомосексуалисты (или считалось, что они так поступают).
Джейкоб Мейтланд нашёл эти сообщения наполовину правдоподобными, прочитав где-то о живом интересе Филлипса к декадентам. Он никого не осуждал за личную жизнь, но сплетни о Дарнхем-Бич были для него интересны просто потому, что ему предстояло важное дело — войти в доверительный контакт с Уинфилдом Филлипсом, и Мейтланд опасался на основании этих сообщений, что данный человек может вести себя неразумно. Когда Мейтланд вскоре обнаружил, что Филлипс в течение ряда лет был связан с Мискатоникским Университетом в том же качестве, как и сам Мейтланд с Санборном, он начал опасаться, что его коллега может пожертвовать все свои ценные книги Библиотеке Хоуга в Мискатонике, и таким образом
