захрипел, как смертельно раненный зверь. – Сын!
Женька был за стенкой, за обломками стены, совсем рядом… но недостаточно близко, чтобы Сергей смог его защитить. Это его вина, только его…
Голоса. Живой крик ужаса. Звали, искали кого-то, наверху или внизу, с улицы или из завалов – не разобрать. Надрывно плакал ребенок.
– Жень… – Сергей закашлялся от пыли.
– Пап, меня привалило, – донеслось откуда-то снизу, словно из квартиры этажом ниже.
– Женька, господи… – задохнулся Сергей. – Ты как, цел?
– Руку не могу вытащить… шкаф упал на кровать…
Сергей пытался понять по голосу сына, как сильно тому больно.
– Пап…
– Да? Что?!
– Началась война?
– Что?
– Этот взрыв…
– Нет. Это газ или толчки… землетрясение… Женька, ты потерпи, хорошо? Я что-нибудь придумаю.
– Пап, где мама?.. Где мама?.. Мама…
Сергей сглотнул, заморгал.
Шерстяной носок на белой ноге. Короткая череда кадров, дикая анимация: падение потолка, хруст позвоночника и уродливая неестественность, с которой человеческое тело складывается и исчезает под железобетонным прессом.
– Женька… ты только не волнуйся, не двигайся… Я сейчас!
– Папочка, давай отсюда уйдем… пожалуйста…
Тело сковало судорогой. Всего секунда перед ответом, но целая жизнь, огромная и самая тяжелая ее часть, неожиданно поднялась в памяти Сергея. Почему он не сказал Тане правду, что ушел с работы не по решению медкомиссии… что разрушил свою жизнь ради нее и Женьки. Как же тяжело ему было молчать об этом, но еще тяжелее сказать. Ведь смелость бывает разная: одно дело лезть в пылающий завал, черную пасть обрушенной шахты, и совсем другое – смотреть в глаза человека, любимого, родного, обманутого и преданного тобой, когда говоришь о своем обмане и предательстве. Видеть, как меняется ее взгляд, как холодеют ее слова и руки, как ваше счастье становится прошлым. И уже не важно, что ты сам наказал себя и что твердишь о том, что хотел их спасти. Потому что спасение это – тоже обман, потому что спасал ты их – от самого себя.
Трус. Ты – лживый трус. Думаешь, это землетрясение разрушило твою жизнь и твой дом? Нет – это сделал ты. Твои осколки скрипят под ногами, твоя кровь омывает бетон, твои крики сотрясают небо. И твой сын – последнее, что связывает тебя с миром живых. Спасатель.
– Давай… давай отсюда уйдем, – с болью в пересохшем горле ответил Сергей.
Он дотронулся до затылка, отнял руку, упер в пол, на мокрую от крови ладонь тут же налипла пыль. Во рту тоже была кровь, кровь и строительная пыль. Холодный ночной воздух проникал в щели, облизывал кожу.
Между ним и Женькой была преграда, он видел и ощущал ее – внутренности искалеченного дома, но не собирался просто лежать и ждать.
Ощупал обломки перед собой. Пустота – слева есть пустота, проход, шанс.
– Женька, я иду… арх! – Он прикусил язык и прижался лицом к полу.
Яркая, ослепительная боль. И только потом, в довесок – скрежет бетона, треск дерева, сработавший капкан.
Швейная машинка не выдержала веса плиты.
Сергей пошевелился – бедро словно прожгло насквозь.
– Папа… пап… пап, что с тобой?..
Он лежал щекой на остром камешке и старался пересилить эту черную боль. Открыл рот и закашлялся. В глазах все качалось. Он чувствовал, как из него вытекает кровь. Голова была слабой, чужой. В ушах стоял тонкий гул.
– Пап… не молчи!.. Пап, мне страшно…
Сознание ускользало.
«Нет, нельзя… Теперь точно нельзя…»
– Помогите… – позвал Сергей бессильным голосом и лишился чувств.
Очнувшись, он увидел, что лежит под низким растрескавшимся потолком. Подумал, что у кого-то в гостях, с похмелья, в могильной тишине, и отключился.
Когда вновь пришел в себя, услышал далекий разговор. Лежал, прислушиваясь.
Приподнял голову: в сумерках бетонного капкана нога выглядела скверно. При каждом движении бедро отдавало резкой пульсирующей болью. Простреливало насквозь. Ныла каждая мышца, даже те, о которых он не догадывался.
Он с трудом отплевался кровью и пылью и позвал сына.
Женька не ответил.
Раздирая сухое горло, Сергей позвал громче.
Ничего.
Далеко гудели машины, долбил молоток, визжала болгарка.
Несмотря на холод, лицо было мокрым от пота. Сергей закрыл глаза и увидел живую Таню. В памяти Таня была счастлива, она улыбалась, бежала с парашютным ранцем к самолету, то и дело оборачиваясь.
Стоило открыть глаза – и он видел мертвую ногу, нелепо торчащую из сомкнутой бетонной пасти.
– Же… Женька!
Он орал, звал сына, бился, цеплялся руками, но не мог сдвинуться.
Обессиленно затих, полуживой, оглушенный болью в потревоженной раненой ноге. Лицо горело.
В проем между досками проникал серый свет и неясный шум.
«Какой сейчас день?»
Он узнал этот шум. Это был шум спасения.
– Женька, не бойся… нас скоро откопают…
Он закрыл глаза, надеясь снова увидеть живую Таню, но увидел кучи мусора на месте поселка: ни одного целого здания.
– Есть кто живой? – спросили откуда-то из космоса.
Он хотел ответить, но зашелся кашлем.
На противоположном краю острова другой голос умолял помочь, доказывал, что он жив, кричал, почему его не слышат.
Сергей уже почти не чувствовал раздавленную ногу.
Земля пыталась наладить связь. Кто-то спрашивал, какой инструмент брать. Кто-то звал на помощь. Кто-то рыдал.
Потолочная плита, косо застывшая над ним, мелко вибрировала.
«Не падай… пожалуйста, держись…»
– Помогите… – просипел Сергей, – мы здесь… помогите нам…
Закрыл и открыл глаза. Прислушался.
– Я вас слышу! – крикнул кто-то совсем рядом. – Потерпите немного! Я вас вытащу!
Загрохотало, заскрежетало, стихло. Только мелкие камешки бесконечно сыпались вниз.
– Мой сын… – уронил Сергей в эту сыпучую тишину и снова провалился в беспамятство.
Вынырнул. Услышал другой голос, отвечающий за него. Такой знакомый, родной голос:
– Я здесь… здесь… и папа за стеной…
Бурчание, скрежет, вой пилы, грохот, «Тяни!», «Еще!», снова грохот, невнятные усталые голоса, деревянный стук носилок.
– Видишь, тут… плита на соплях… еще сантиметр – и пацану крышка.
– Зацепилось за что-то…
– Ну-ка… а ну, взяли…
Широкий черный лом воткнулся в щель между серыми плитами, и четыре спасателя навалились, приподнимая едва не раздавившую мальчика стену. Под ней лежал бывший спасатель.
Ирина Невская
Фулл-хаус судьбы
He deals the cards as a meditation
And those he plays never suspect
He doesn’t play for the money he wins
He doesn’t play for respect.
Sting
1. ОН
– Две пары. Поздравляю, вы выиграли.
Слегка улыбнуться, отсчитать чипсы [3], перемешать колоду. Новая раздача.
Покер – простая игра, особенно если играть – только твоя работа.
– У дилера [4] две дамы. Вы снова выиграли, поздравляю.
– Третий, – негромко в ухо.
В игре полчаса пролетают мгновенно. Жест чистых рук и:
– У вас новый дилер. Удачи.
– Ну не-е-е-ет, – ноет гость, – уже? Илья, ты же только пришел. Я с этой играть не буду, мне вечно с ней не везет.
Бурча, собирает со стола фишки и идет к третьему столу, на блек-джек, следом за мной.
Вечер тянется своим чередом.
Блек-джек, рулетка, брейк [5]. Опять блек-джек, покер, еще покер.
Можно и перекусить.
– Илюх, будь другом, сделай кофе, – Марго сидит на диванчике, уткнувшись лицом в ладони, и стонет оттуда, как призрак из старого замка. – Сил моих больше нет.
– Что, опять твой мучитель явился? – протягиваю кружку, сажусь напротив и сочувственно смотрю.
– Угу. Все соки из меня за полчаса высасывает, сволочь. Ну не нравлюсь я тебе, так уйди за другой стол, хватает же их. Нет, он будет сидеть со мной и все полчаса рассказывать, какая я дрянь, что не даю ему выиграть.
Я понимающе вздыхаю. Наша профессия лучше других учит разбираться в людях. Эти качели, когда за одну ночь человек может взлететь и так же внезапно рухнуть вниз, – натуральная ментальная хирургия, позволяющая разглядеть каждого изнутри. И сказать по правде, любоваться особенно-то и нечем. Практически все реагируют одинаково. А винить в своих проигрышах дилера – классика жанра.
– Марго-о-о-о-о, – в тесный отсек, именуемый комнатой отдыха, влетает взлохмаченный Марк и томным голосом с порога заводит: – Марго, ты нужна мне как женщина!
– Сам гладь свою рубашку, – бурчит Марго в кружку с кофе.
– Ну ты же знаешь, я так не смогу! Стас потом опять за складки штраф выпишет.
– А ты учись, – Марго сегодня неумолима.
– Шухер, – из кухонного отсека заглядывает Бивис. – Стас идет.
Марк ныряет за дверцу шкафчика и начинает лихорадочно срывать с себя
