мать принялась рассказывать ей смешные истории из своего детства. Лерка отмалчивалась.
Поужинав, Юля снова не позволила дочери сбежать во двор. Взяв за руку помрачневшую девочку, она отправилась с ней на детскую площадку. Лерка обреченно плелась за матерью, опустив голову и разглядывая свои туфельки. Но на площадке она вроде бы оживилась и с удовольствием включилась в игру. Юля облегченно вздохнула.
На пятачке, как всегда, было людно — там сидели и мамочки, выгуливавшие детей, и туда же потихоньку начали стекаться пожилые жители, дабы поразмяться и обменяться новостями. Как всегда, разговоры постепенно свернули на излюбленную всей деревней тему. Жители почему-то считали своим долгом поведать девушке истории о том месте, где она жила.
Юля слушала в пол-уха, периодически со смехом продолжая начатые истории на свой лад. Наблюдавший за ней дядька Павел, вздохнув, устроился поудобнее на лавочке.
— А вот ты скажи мне, девк, Бог сильнее нечисти? — задал он провокационный вопрос.
— Я вообще-то атеистка… — улыбнувшись, ответила Юля.
— Пусть так. Но как думаешь — черти там всякие святой воды да креста боятся? — хитро прищурился дядька Павел.
— Я не знаю… Но, наверное, да, — задумчиво ответила девушка, пытаясь понять, в чем подвох.
— А Аринка, ежели она ожила — нечисть? — слегка улыбаясь и склонив голову набок в ожидании ответа, поинтересовался дядька Павел.
— Ну… Я не сильна в подобных материях, дядь Паш, — с улыбкой ответила Юля. — Но, если верить всяким фильмам, то да, нечисть. И ее вроде положено изгонять молитвой и святой водой, и крестами, кажется… — наморщив лоб, пыталась вспомнить Юля. — Ну да, им крест суют, и они боятся и уходят.
— Ага… Ну а в храм или там в монастырь они зайти могут? — допытывался мужчина.
— Ну, если следовать логике, то нет, — улыбнулась Юля. — Погодите… Я, кажется, поняла, к чему эти вопросы, — широко улыбнулась Юля. — Игнатовы же и дом освятили, и икон везде понавешали, и крестов, — дядя Паша с улыбкой кивал, подтверждая слова девушки, — и молились они старательно, и в церковь ходили. Значит, всех чертей оттуда повывели, и проклятие давно сняли, а они уже психологически зависели от него, и все, что бы с ними не случилось, списывали на проклятие, — дядька Павел, по мере того, как девушка говорила, все шире открывал рот от изумления, и, наконец, подавившись воздухом, закашлялся.
— Даа, девк… — прокашлявшись, протянул мужчина. — Умеешь ты выворачивать… Не то я хотел сказать… А то, что не черти то, а колдовки, и не померли они вовсе, а так и продолжают жить, и плату берут жизнями за жизни загубленные.
— Ой, дядь Паш! Ну тогда Игнатовы сильно переплатили. Загублена-то только одна жизнь была, а сколько их уже померло? Опять у Вас не сходится, — рассмеялась Юля.
— А ты не смейся, девк, не смейся. Лучше послушай, что Аринка Ульяшке-то сказала… — остановил развеселившуюся девушку дядька, серьезно глядя на нее. — Ульянка-то младшей самой дочерью была. Меньше ей только Глеб был. Года три ей было, когда Аринка-то утопла…
* * *
Аринку Ульяшка помнила очень смутно. Да и то сказать — помнила! По рассказам родителей да братьев с сестрами больше представляла ее себе, чем пыталась достать воспоминания. Полуголодная, практически нищенская жизнь ее тоже не особо пугала и совсем не раздражала — не помнила Ульяшка другой жизни. И родителей счастливыми и здоровыми не помнила, и Глеб на ее глазах рос… Вот Глеб хорошо в памяти отложился. И смерть Маринки тоже. Большенькая она уж тогда была, десятую зиму уж видала.
Тогда она крепко сердцем к Боженьке да к церкви прикипела. Отца боялась — только и слышала от него с малолетства:
— Молись, Ульянка, шибче молись. Проси у Господа прощения за глупость нашу да за грех великий. Великое множество душ загубленных за нами. Нет нам прощения, и кара грузом тяжким на нас легла. Но то мы. А ты дитя пока, авось услышит Бог молитвы чистые, искренние, детские, да пожалеет хотя б тебя…
И Ульянка молилась. Искренне, по-детски испрашивая у Господа милости всей семье. Исправно посещала храм, выстаивала службы, много разговаривала с отцом Михаилом. Тот учил дитя старательно — а как иначе, ежели душа младая к Господу всеми силами тянется? Добро то… Благость великая.
Потому и выросла Ульянка тихой да задумчивой. Вечно погружена в молитвы была — сперва за родителей молилась, потом за братьев да младенчика и тех детей, что Глебушка загубил… А как сорок дней со смерти Егора, старшего брата, минуло, поняла она, что не может больше в миру оставаться — тянется ее душа к Богу, в монастырь душа просится. Подумала еще маленько, с отцом Михаилом переговорила — тот поддержал ее всецело, и монастырь хороший посоветовал.
Вернулась после беседы с ним домой Ульянка окрыленная, искренне веря, что судьба ее — Господу служить, прощение для брата с сестрами вымаливая, да слово Его неся в души людские. Не откладывая, в тот же день и с братом переговорила, но понимания и радости не встретила.
— Ульянка, ты что, совсем сдурела? Какой монастырь? Загубить себя хочешь? И думать не смей! Вот подрастешь еще маленько, станем женихов тебе искать, замуж выдадим, детки пойдут, — пытался отговорить младшую сестренку Петр.
— Не хочу я замуж, Петенька! Ты вон сестренкам лучше женихов подыскивай, а меня отпусти. Не вижу я своей жизни без служения Господу, — смиренно просила разъяренного брата Ульяшка.
— А ну как запру я тебя в каморке Глебовой, покуда вся дурь из твоей головы не вылетит, — с угрозой в голосе проговорил брат.
— На то воля твоя, братик. Все исполню, как скажешь. Что каморка Глебушки, что келья монашеская — все едино. Вот только храм далече будет в каморке-то… — склонив голову, произнесла Ульяшка. — Свези меня в монастырь, братик, Христом Богом тебя молю. Душа просит служения Господу. Больше пользы я там принесу, нежели в каморке запертая.
— Да что ты заладила — монастырь да монастырь! Ты жизни не видела! А ну как полюбишь кого? Нет, Ульяшка, и не проси — не дам я тебе жизнь свою угробить, — пытался достучаться до сестры Петр. — Лучшая служба Господу — семью создать да деток рожать, да мужа любить. Потому выбрось эту блажь из головы, да начинай мужа себе присматривать, — сердито выговаривал ей брат.
— Не могу я в миру, не мило мне ничто. Братик, отпусти, век Господа за тебя молить стану!
Петька убеждал ее, убеждал, даж к отцу Михаилу отправился, чтоб вразумил девку-то, но, поняв, что оттуда помощи ждать не приходится, плюнул да свез
