— раненая ель затряслась словно живое существо, а из насечки медленно засочилась зелёная липкая жижа.
С внезапно потемневшего неба тоже закапали редкие капли — где-то высоко пронеслись гарцуки, привлечённые происходящим действом.
Вокруг встревоженно зашептало, деревья взмахнули ветвями. Зарычав, древяница рванулась из норы, собираясь защищать своё обретённое убежище, и тогда тёмным роем на неё спланировали шешки, облепили со всех сторон, не позволили наброситься на бабку.
Нужно было спешить, успеть справиться со всем до дождя.
И Гана примерилась, еще сильнее ударила по стонущей ели. Раз, и ещё раз, и снова…
Кастет входил в древесину как в масло и с лёгкостью рассёк ствол напополам.
Под преисполненный боли и гнева вой древяницы кора начала скручиваться, чернеть, оставляя после себя лишь пепел. И когда последние хлопья спланировали на землю, Яся лишилась чувств.
Гана и сама едва держалась на ногах — кастет вытянул из неё немало сил. Хотелось прилечь и забыться, но нужно было докончить начатое.
Черпнув пепла, бабка подошла к распростёртой в беспамятстве Ясе, постояла, прикидывая что-то и, выбрав место на руке, легонько ткнула в него кастетом. Дождавшись появления зелёных капель, присыпала ранку пеплом, прижала сверху, останавливая кровь.
После этого, жестом отпустив шешков, прилегла здесь же, прямо на пожухлые листья, зарылась лицом в прохладную влажную прель.
Прындик суетился возле неё, пытался перевернуть, подсунуть под голову старую Игнатову майку, гундел встревоженным баском и даже один раз ткнул бабку молоточком.
Гана хотела сказать ему, чтобы отстал, чтобы полетел за своими, но мягкие волны забытья подхватили её, плавно качнули и повлекли в темноту.
*ёлуп — дурень (бел.)
— Баба Гана! Проснитесь! Проснитесь! — встревоженный девичий голос не отставал, пытаясь пробиться сквозь заслон забытья.
Гнусавый басок перебивал его, выкрикивал с надрывом: «На кого ты нас бросила-а-а, как мы теперя-я-я…», и бабке немедленно захотелось его заткнуть.
Она резко села, и лес покачнулся, но чьи-то руки тут же поддержали её, приобняли за плечи.
— Баба Гана! — всхлипнуло над ухом. — Как же вы нас напугали!
— Я думал — всё, выжрала тебя эта штуковина, — прындик ткнул молоточком в кастет, и тот откликнулся яркими искрами.
— Не тронь его, дурань! Вспыхнешь как спичка! Даже рожек не останется. — припугнула прындика Гана и потянулась к Ясиному лицу. — Опамятовалась, прыгажуня*? И короста сошла. А красноту да царапины мы травками выведем, приготовлю для тебя особую мазь.
Яся обняла бабку и неуклюже поцеловала, у неё просто не нашлось слов, чтобы выразить свои чувства.
Пусть грязная, пусть растрёпанная и измученная, но она снова стала человеком! Обрела не только тело, но и память, ощущения — обрела всю себя прежнюю.
— Я помню костер… а потом — провал, пустота… — шепнула она невпопад.
— Потому, что потеряла себя, считай, что пропала. — Гана мягко отстранила Ясю и медленно поднялась.
— Ты почти до корней добралась! Если бы не баба Гана!.. — прындик возбуждённо взмахнул молоточком и попал себе по лбу.
— Что я, это кастет помог! — поправила крохотуна бабка да начала собирать в корзинку разбросанные вещицы, последним положила кастет, с благодарностью прошептав ему что-то.
— Что значит — до корней? — Яся посмотрела на свои руки, перепачканные в подсохшей земле, на обломанные ногти с черной густой каёмкой.
— Древяница связана со своим деревом. — объяснила ей Гана. — Поэтому ты сразу к корням полезла, к месту силы.
— Не я — она полезла! Другая!
— Пусть так, — согласилась бабка. — Главное, что теперь всё позади. Тебя малёк сейчас ко мне отведёт. Малинка отогреет, накормит. Поспишь, восстановишься…
— Нельзя мне к вам, — Ясю вовсе не обрадовала такая перспектива. — Нужно Игната спасать! И помочь Кате!
— Мало было тебе приключений? Не боишься снова к Христе соваться? — Гана жестом подозвала к себе метлу, погладила тёплое древко.
— Боюсь. — честно призналась Яся. — Очень боюсь. Но ведь выбора нет. Люди в беде.
— Сябрук мой в беде! Помочь ему надо! — тут же затянул-заныл прындик, и Гана шикнула на него, чтобы замолчал.
— Одной ты уже ничем не поможешь. А Игнашу… — бабка махнула рукой и завозилась с корзинкой, пристраивая ей среди прутьев метлы. — Если поцелуется с Христей — всё, конец. Выпустит ведьма яд. Отравит душу. Привяжет его к себе навсегда.
— Но они уже целовались! И много раз!
— То не в счёт. Она ведь другой притворялась. Он не её целовал, не её желал. А теперь она больше не скрывается. И новый поцелуй изменит для Игнаша всё.
— Вы думаете, что он поцелует её… такую?
— Добровольно — вряд ли. Колдовством здесь нельзя, значит возьмёт угрозами. Она ведь ведьма, придумает что-нибудь, если уже не придумала.
— Так что же мы время теряем? Полетели к ним, скорее!
— Ух, прыткая какая! Прилетим — а дальше что?
— У вас есть кастет! Он может уничтожить ведьму?
— Предлагаешь её убить? — Гана прищурилась на Ясю. — Только я не смогу. Слишком давно её знаю и помню хорошее. Да и вообще не смогу убить человека.
— Она не человек. Она — ведьма!
— Пусть так. Только это дела не меняет. Да и не выход — убийство. С Игнаша праклён нужно снять. А для этого живая Христя нужна.
— Вы знаете, как снять проклятье?
— Думаю, что знаю. Его ведь Христя сама наложила, через русалкино платье. Если платье надеть на неё — праклён вернётся, понимаешь? С неё пошёл — на ней окончится.
— Но платье сгорело! Я сама видела!
— Сгорело! Сгорело! — истово подтвердил прындик. — Прах его в костре запалил.
— Знаю, знаю. Только… — Гана вытащила из корзинки облезлую потемневшую ленту и продемонстрировала Ясе. — Узнаешь узор? Помнишь его?
Яся всмотрелась в бледные, плохо различимые линии и ахнула — они были в точности такими же, как на русалкином платье.
— Откуда она у вас?
— Игнаш хранил. Как и кастет. Думаю, это от прадеда осталось. Он, видно, хотел всё исправить, хотел перехитрить ведьму, да не успел.
— Это кусочек от платья?
— Скорее лента, от косицы русалкиной. Теперь только на неё надёжа и осталась.
— Что вы собираетесь делать?
— Повязать её на Христину. По-другому не сработает.
— Но как это сделать?
— Не знаю, дзейка. На месте будем решать. Ты готова? Тогда полетели. Что время попусту растрачивать.
Всю дорогу Яся переживала, что они опоздали. Перелёт прошёл для неё, всегда боящейся высоты, незаметно — мыслями она была с Игнатом.
Прындик пристроился позади, и войдя в азарт, тоненько покрикивал, погоняя метлу.
Направляемая уверенной бабкиной рукой, метла спланировала прямо к дому Привратницы.
Гана предпочла действовать в открытую — не таясь, поднялась на крылечко, требовательно ударила
