я, но парень ничего не ответил.
Я снова перелез через забор, решив оставить дом свободным, чтобы тварь могла бродить по нему и делать, что хочет, а я не буду возвращаться, пока не наступит рассвет. Я тихо прокрался через это место с привидениями. Проходя мимо комнаты, я различил звук, похожий на звук гудящего волчка — непрекращающейся болтовни. Я побежал к входной двери, и как раз в тот момент, когда я выглянул на улицу, бродяга, одетый в лохмотья, прошаркал мимо садовой калитки. Я спрыгнул со ступенек.
— Вот мой добрый человек, — воскликнул я, с трудом выговаривая слова, потому что мой язык казался жёстким и липким.
Он повернулся со странным стоном и зашаркал ко мне.
— Вы голодны? — спросил я. — У вас есть аппетит или упрямое желание съесть нежную закуску из первоклассной валлийской баранины?
Тощий негодяй кивнул и замахал руками, покрытыми бородавками.
— Входите, входите, — закричал я. — Вы должен поесть, бедняга. Как ужасна цивилизация в лохмотьях! Злая судьба! Социализм! Миллионеры! Я вам обязан. Входите, входите!
Я плакал от восторга. Он покосился на меня с подозрением и снова замахал руками. По этим движениям и по его нечленораздельным крикам я решил, что этот человек немой. (Теперь я предполагаю, что он был раздосадован серьёзным препятствием в своей речи). Он проявлял недоверие, шмыгал носом.
— Нет, нет, — продолжал я. — Входи, дружище, и добро пожаловать. Я одинок — представитель богемы. Древние книги — затхлая компания. Идите и садитесь за стол, подбодрите меня честным аппетитом. Выпейте со мной бокал вина.
Я похлопал бродягу по спине. Я схватил его за руку. Более того, в своей трагической игре я напевал песенку, чтобы доказать своё безразличие. Он, пошатываясь, поднимался по моим ступенькам впереди меня — его ботинки были заштопаны обёрточной бумагой, и звук его шагов был похож на шелест женского шёлкового платья. Я беспечно последовал за ним в дом, оставив дверь широко открытой, чтобы чистый ночной воздух мог проникнуть внутрь и чтобы грохот железной дороги, которая проходит за домом доктора, мог доказать реальность мира. Я усадил бродягу в кресло. Я угостил его мясом и выпивкой. Он наслаждался хорошей едой, он жадно поглощал мой кларет, он грыз кости и корку, как голодный зверь, всё время рассматривая меня, опасаясь, что его лишат еды. Он рычал и жевал, он пыхтел, он хватал ртом воздух и жевал. Он был хищной птицей, кошкой, диким зверем и человеком. Его живот был единственной истиной. Он случайно попал на небеса и ждал трубы архангела об изгнании. И всё же в разгар его ненасытной трапезы ужас охватил и его тоже. Полный собственного страха, я наслаждался, наблюдая, как дрожат его руки и как бледность разливается по его грязному лицу. И всё же он бешено ел, пренебрегая своими страхами.
Всё это время я в отчаянии думал об ужасном существе, которое пряталось в моём доме. В то время как я сидел, ухмыляясь своему гостю, побуждая его есть, пить и веселиться, и анализировал каждое прискорбное действие грубияна, испытывая отвращение к его зверству, мерзкое сознание того, что эта тварь по чьему-то тайному поручению что-то вынюхивает здесь, никогда не покидало меня. Это жертва аборта, А-Б-О, — понял я тогда.
Внезапно, как раз в тот момент, когда бродяга, подняв баранью кость, принялся зубами грызть хрящеватый сустав, до моих ушей донёсся звук бьющегося стекла, а затем шелест (как бы обычной) руки, ощупывающей дверь. Но нищий услышал то, что не выразить словами. В тот день я почувствовал себя моложе, чем когда-либо в детстве. Я был пьян от ужаса.
Мой гость, уронив стакан с вином, но всё ещё сжимая баранью кость, вскочил на ноги и уставился на меня бледно-серыми зрачками в побелевших глазах. Его чумазое обесцвеченное лицо было испачкано едой. Грязь покрывала его кожу. Я взял его за руку. Я схватил лампу и поднял её повыше. Мы с бродягой стояли на месте, вглядываясь в темноту; свет лампы едва освещал знакомый коридор и отражался на двери комнаты, окно которой выходило в мой сад. Ручка двери бесшумно поворачивалась. Дверь открывалась почти незаметно. Пульс бродяги бешено колотился; мой локоть был прижат к его руке. И очень худая ненормальная тварь — желтовато-коричневая тень — вышла из комнаты и протопала мимо нищего и меня.
У меня отвисла челюсть, и я не мог её сомкнуть, чтобы заговорить. Я крепче сжал руку бродяги, и мы выбежали вместе. Стоя на верхней ступеньке, мы осматривали улицу; вдалеке тяжёлой поступью шёл полицейский, играя лучом своего фонарика на окнах домов и дверях. Вскоре он приблизился к лампе, где мелькнула чудовищная тень. Я увидел, как полицейский внезапно обернулся. С развевающимися фалдами пальто он яростно побежал по узкому переулку, ведущему ко множеству ярких магазинов.
Мы с бродягой провели остаток ночи на крыльце дома. Иногда он тщетно бормотал что-то невнятное и раздражённо жестикулировал, но в основном мы ждали, безмолвные и неподвижные, как два совиных чучела.
При первом слабом луче рассвета, пробившемся над домом доктора напротив, нищий отшвырнул мою руку, слепо спрыгнул вниз по ступенькам и, не останавливаясь, чтобы открыть калитку, перепрыгнул через неё и сразу же исчез. Я почти не почувствовал удивления. Лампа с зелёным абажуром, стоявшая на пороге, медленно догорала. Солнце радостно взошло, зачирикали воробьи, порхая вокруг и сражаясь за пищу. Я думаю, что мои круглые глаза непроизвольно наблюдали за ними.
Вскоре после восьми утра почтальон принёс мне письмо. Вот, что было в нём написано: "Боже, прости меня, друг, и помоги мне писать здраво. Жалкое любопытство оказалось сильнее меня. Я вернулся в свой дом, который теперь казался мне ужасно чужим. Я не мог уснуть. Теперь оно расхаживает вместе со мной по моей собственной спальне, даже погружённое в свой нечестивый сон, оно всегда со мной. Каждая картина, да и каждый стул, как бы строго я ни старался дисциплинировать свои мысли, наполнились тайным смыслом. Посреди ночи я спустился вниз и открыл дверь своего кабинета. Мои книги показались мне безутешными, обиженными друзьями. Сундук оставался в том виде, в каком мы его оставили — мы, ты и я, когда заперли дверь. Дрожа от страха, я прошёл немного дальше в комнату. Не успел я сделать и двух шагов, как обнаружил, что крышка больше не закрывает это существо от звёзд, она была распахнута настежь. О! Пеллютер, как вы отнесётесь к столь поразительному заявлению? Я видел (я говорю это торжественно, хотя мне приходится энергично трудиться, чтобы
