Саша ничего не сказала, только плечами пожала. Идея добраться до Питера на велосипедах все больше смахивала на неудачную авантюру. И в прежние времена романтики железных коней и открытых дорог имели большой шанс проклясть свою идею, упершись в банду уродов, какие бы те ни были по своей профессиональной принадлежности. Ну а сейчас ситуация, конечно, изменилась. И изменилась в худшую сторону.
День опять начался, загубив все показания часовых стрелок. Асфальт, более-менее ровный, сменился дырами, но не очень большими — машину не спрячешь. Стало быть, хоть дорога и дрянная, но вполне езженая. Дома по краям изменили свою высотность. Они доехали до пригородов, и даже больше — промчались сквозь них, не вспугнув ни одного человека: аборигена, либо пришлого, злобного, или равнодушного. «Мешки» иссякли, наверно близость леса их не воодушевляла.
Макс слез со своего велосипеда, поджидая Сашу.
— Знаешь, Александра, что мне непонятно? — и, не- дожидаясь ответа, продолжил. — На окраинах городов всегда кучковались собаки. Да и в частном секторе их было достаточно.
— Достаточно для чего? — усмехнулась та. — Ну, чтобы вдоль заборов скакать и глотки рвать на- велосипедистов. Теперь же — никого. Словно и не было.
— Были, — уверенно сказала Саша. — Почему ты так считаешь? — изумился майор. — Потому что ты стоишь в свежей куче собачьего- дерьма.
18. Шурик и Иван выходят в свет
Эдик, предложивший свою помощь, тащил Шурика на плечах, как заправский спасатель. Иван, по такому случаю примеривший прибор ночного видения себе на голову, шел в арьергарде. Он примерно представлял направление движения, зафиксировав в мозгу положение городской мэрии, Сенной площади, предполагаемого Исаакия и кинотеатра «Баррикада». Компас, чьему направлению он доверился изначально, отчаянно врал. То есть, не врал, конечно, но север представлял в ином месте, нежели было это во времена иные. Если такое новое положение стрелки постоянно везде, а не следствие какой-то местечковой природной аномалии, то ничего страшного, можно делать поправку и ориентироваться дальше.
Обмен полковника и Шурика прошел в классическом стиле «Мертвого сезона». Правда, наш «Ладейников» не мог передвигаться самостоятельно, его выволокли, как мешок картошки к условленному месту и там бросили. Да и полковник не ограничился презрительным и испытующим взглядом: ему пришлось на руках оттаскивать Шурика в темноту, где Эдик легкими движениями проверил пульс, наличие жизненно важных органов, где им полагалось быть, и дал добро «врагу» на переход.
Полковник со связанными ногами возвращался к своим, пытаясь сохранить соответствующее рангу достоинство. Он шел маленькими шажками, поддерживая спадающие штаны, и очень недовольно шевелил головой из стороны в сторону. Менты, предполагая нацеленность оружия в их босса, замерли в готовности.
Не доходя до ворот метров пятнадцать, полковник упал. Он не споткнулся, не запутался в ногах, просто кончилась веревка, коей, предположительно, тот прикреплялся к мифическим «террористам». Менты потратили некоторое время, требуя из своего укрытия «дать еще слабины», но никто на их слова не реагировал. Понятное дело, ведь эту веревку вообще никто не держал, она была привязана к куску арматуры, любезно выпирающему из стены. Ивану пришлось пожертвовать частью своего стратегического запаса.
Потом, конечно, мелкими перебежками до полковника добежали, веревку безжалостно ножами покромсали, включили загодя подготовленные мощные прожектора и приготовились атаковать застигнутых врасплох злодеев. Но они смогли осветить только безжизненное тело холуя, коченеющее у стены, и никакого присутствия «террористов».
Иван и Эдик с Шуриком уже успели покрыть большую часть расстояния до двери.
Когда группа преследования ее достигла, то дверь была уже намертво закрыта вбитыми с обратной стороны деревянными распорками и железными клиньями. Иван использовал все, что только смог найти, чтобы заблокировать вход.
— Как там Шурик? — вытерев пот, спросил Иван. — Да никак, — ответил даже не особо запыхавшийся Эдик. — Врача ему надо. Или, для начала, полный покой.
— Ничего другого предложить нельзя, кроме как терпеть. — Вот ведь досталось ему в эти дни! — вздохнул Ваньша. — Маньяки какие-то!
— Нет, — очень серьезно ответил Эдик. — Маньяки действуют- для личного удовлетворения, да к тому же, как правило, в одиночестве. Они — как звери. А эти, что истязали твоего друга — люди. Они удовлетворяют зрелищем коллектив. В одиночестве каждый из них — прекрасный семьянин, детям по вечерам про белочек сказки читает, жене ласковые слова на ушко шепчет, о родителях своих заботится. А в жизни, правильнее, наверно — профессиональной жизни — забьют дубинкой до инвалидности любого, кто попытается не проявить должного почтения. Им важно доказать свою значимость и никчемность прочих. Да чтобы коллеги видели и оценили!
Дабы хоть как-то разрядить обстановку, да отвлечься от совсем черных дум, Иван поведал Эдику про знаменитого одесского стармеха по фамилии Бастрюков.
На голландском флоте про этого пережитка командно-административной системы знали многие. Некоторым довелось пересекаться по работе — те дополняли образ былинного старорежимного председателя райисполкома причерноморского города, нашедшего себе применение не в анналах новой власти, а на судах, да под капиталистическим флагом.
Каким образом ему удалось заполучить лицензию — это тайна. Но о ней никто не задумывался, у каждого был свой подход для получения и подтверждения диплома. Вот поступки, творимые Бастрюковым, точнее, объяснение их — были овеяны грифом «секретности», если такие грифы еще где-то летают на просторах былой супердержавы.
Бастрюков пил, но в очень умеренных количествах. Про таких говорят «умеет пить», и некоторые алкоголики могут даже позавидовать. Две банки по 0.33 пива крепостью 5.2 оборотов, или сто грамм серьезного алкоголя — он в ауте. Нет, на ногах держаться мог с легкостью, но вот что-то с головой делалось не того. При протрезвлении — никаких воспоминаний и мук совести. Только легкое похмелье. Бухать с ним отказывались все, но этому предшествовал чей-нибудь печальный опыт.
В далеком и нищем Белизе опыт совместного потребления алкоголя с Бастрюковым приобрел капитан Николас Зеггерс. Шестидесятилетний голландец выглядел достаточно зверски, почти по-упыриному. Может быть, такое впечатление складывалось, потому что он был лыс, как колено, рост — два метра, широченные плечи и никакого намека на жир, только мышцы и сухожилия. А, может быть, из-за его пронзительного взгляда, полуприкрытого кустистыми бесцветными бровями.
В неизвестной белизской деревне к ним прибился одесский капитан с другого судна, с греческого. Николас обрадовался встрече с коллегой, Бастрюков — с земляком, тот — с коллегой и земляком. Купили полуторалитровую бутыль неразбавленного местного рома и пошли обратно, чтоб слиться в братской попойке. Было жарко, поэтому постепенно вливаемое в тело каждого из троицы пиво способствовало обильному потовыделению и хорошему настроению.
И тут стармеха накрыло. Проходная была поблизости, так что лучшего места и придумать было нельзя. Бастрюков гневным пролетарским взглядом окинул голландца, пробормотал что-то, типа: «понаехали тут всякие» и ударил Зеггерса в лицо. От удара он упал. Не Николас — тот вообще не понял про агрессию против себя и даже помог подняться Бастрюкову на ноги. Однако стармех сдаваться не привык, он потер ушибленный кулак и со словами «такие, как ты позорят Украину» лягнул земляка. В этот раз взаимопонимание было достигнуто, капитан с греческого судна, полубог, по определению, отвесил оппоненту могучий подзатыльник. Стармех снова оказался в партере, а страж с проходной, учуяв для себя, латиноамериканской морды, поживу, с криком рассерженного павиана бросился к ним из своей будки.
Охранник, увешанный медалями за победу над всем прочим миром, вытащил пистолет и стал им дирижировать, словно силясь удержать равновесие, но тщетно. Зеггерс вытащил оружие из его цепких рук и положил к себе в сумку. Наверно, таким образом, по простоте душевной предложил свои услуги в переноске тяжести обессиленному стражу Законности. Все оглянулись на лежащего в грязи Бастрюкова, но того там уже не оказалось. Его вообще нигде не оказалось. Растворился вместе со своей книжицей украинского моряка. Уполз, гад, в траву к скорпионам.
Охранник был очень недоволен, мечтал арестовать голландца и хохла, но для этого, вполне вероятно, нужно было бы привлечь помощь остальной милитаризированной военной мощи этого суверенного государства, кроме него самого. Все равно перевес сил был за моряками. Про Бастрюкова забыли: был, да сплыл.
Они подошли к проходной и добродушный Николас вытащил из сумки пистолет и бутылку пива. Пиво было самым дорогим по местным понятиям, именовалось Colt 45, и выглядело очень холодным и заманчивым. Ну, а пистолет ничем особо примечательным не отличался, просто кольт — и все. Охранник, словно поставленный перед выбором, взял потную банку и в два глотка ее осушил.
