— Сие именно так, — довольно кивнул Морис Клау. — Разум ваш восприимчив, сэр Джеймс; стоило бы вам заняться привидениями — вы им понравитесь. Пред восприимчивым охотником на привидений научное раскроется будущее, ибо — по секрету шепну вам — бедные привидения порою рады, что на них охотятся! Столь одинока жизнь привидения!
— Призрак Грейнджа — существо общительное, — заверил его сэр Джеймс. — Горестные вздохи в часовне или что–либо подобное ему не по душе; он часто наведывается в бильярдную, его нередко можно встретить здесь, в обеденной зале, а в последнее время он привык со мною спать!
— Слышал я о том, — громыхнул Морис Клау. — О да, слышал. Странно, странно. Продолжайте же, друг мой.
Глаза Изиды Клау были прикованы к сэру Джеймсу. Он продолжал:
— Традиционно считается, что в Грейндже обитает привидение в виде серого монаха, который в определенные ночи — я позабыл, какие именно — выходит из часовни за садом, опираясь на длинный посох, приближается к контрфорсам западной стены и исчезает в ней в том месте, где раньше находился потайной вход. В свое время там находился тайный проход со ступенями, ведущий к комнате, сооруженной одним из древних Лейландов эпохи Генриха VIII, печально знаменитым распутником и повесой. В последний раз комнатой пользовался сэр Френсис, конфидент Карла II. Следующий наследник приказал перестроить весь корпус, и проем старинной двери заложили кирпичами.
— Да, да, — произнес Морис Клау. — То мне известно, но рассказываете вы хорошо. Чрезвычайно любопытный дом, этот Грейндж. Я писал о нем, о том сером монахе; не удивительно ли, что новое привидение явилось пастись на его угодьях! Поведайте нам о последних событиях, сэр Джеймс.
Сэр Джеймс прочистил горло и оглядел стол.
— Курите, не стесняйтесь! Я и сама не прочь закурить! — сказала Изида.
— О да! — согласился Морис Клау. — Останься здесь, дитя мое; все мы останемся; не сдвинемся ни на дюйм. Обеденная зала хранит множество психических отпечатков. Закурим же и обратим умы наши к загадке.
Подали кофе и ликеры; зажглись красноватые огоньки сигарет. Полагаю, присутствие Изиды Клау помешало хозяину угостить нас сигарами; девушка, однако, закурила предложенную сэром Джеймсом египетскую сигарету с беззаботностью давней поклонницы миледи Никотин. Дворецкий покинул нас, и мы, точно путешественники в нашем освещенном оазисе, остались посреди темной пустыни громадного, населенного призраками дома.
— С тех пор, как я вернулся из Австралии, случилось много невероятных происшествий, — начал сэр Джеймс. — Конечно, я не стану говорить, что раньше такого никогда не бывало: дело в том, что последние семь или восемь лет жизни мой дядя безвыездно провел в Лондоне, тогда как Грейндж находился на попечении экономки. Забавно, не правда ли, что экономки и прочие достойные леди никогда не замечают ничего необычного в семейных поместьях, с которыми связывает их судьба? Но как бы то ни было, меня выкорчевали из буша и, пока завершались все формальности, старина Климент начал приводить дом в порядок; прибыв, я обнаружил, что Грейндж сияет чистотой от пола до потолка. Были наняты и новые слуги, хотя экономка и дворецкий, прослужившие здесь десятки лет, естественно, остались в Грейндже, как и кое–кто из числа старой прислуги. Итак, все было в полном порядке.
— Включая привидение! — со смехом вставил его кузен.
— В том–то и беда! — воскликнул сэр Джеймс и ударил кулаком по столу. — В первый же вечер, когда я обедал здесь, в зале, потустороннее показало характер! Мы с Климентом сидели за столом; мы пообедали — вполне скромно, не сомневайтесь — закурили и принялись болтать, как вдруг -
Он внезапно прервал свой рассказ: могло показаться, что кто–то с силой захлопнул тяжелую дверь и рассказчик остался за нею. В тот же миг напряженная тишина взорвалась. Кровь будто застыла у меня в жилах; безумный, сверхъестественный ужас приковал меня к стулу. Отзываясь со всех сторон гулким эхом, по громадному древнему дому прокатился раскат демонического хохота! Я не мог понять, откуда он доносился. Он был везде — вокруг, над нами, под нами. То был безумный, дьявольский, адский звук, который невозможно описать словами. Хохот звучал то громче, то тише, то снова громче — и оборвался так же резко, как начался.
— О Боже! — прошептал я. — Что это?
Призрачное явление заставило всех замолчать; мы сидели за столом и прислушивались. Сэр Джеймс заговорил первым.
— Наглядный пример, мистер Клау! — сказал он. — И такое происходит каждую ночь!
— Ах, — загромыхал Морис Клау. — Каждую ночь, говорите вы? Сей хохот? Вы исследовали причину — да — нет?
— Пытался. Правда, говоря по чести, я даже не знаю, с чего начинать, — ответил баронет.
Мы постепенно начинали приходить в себя.
— Слышен сей хохот лишь в данной комнате? — осведомился Морис Клау.
— Он всегда раздается во время обеда; в другое время я не слышал его, — был ответ. — Хохот разносится по всему дому. Слышали его и слуги. Все они, за исключением экономки и дворецкого, собираются в ближайшее время уволиться.
— А! канальи! — проворчал Морис Клау. — Трусливые свиньи! Всегда так с ними, с теми слугами. Не нашли вы того, кто хохочет, полагаю?
— Нет, — ответил сэр Джеймс. — Но хохотом он не ограничивается, не правда ли, Клем?
Климент Лейланд покачал головой. Его лицо, как мне показалось, было бледнее обычного: очевидно, происшедшее сильно встревожило его.
— Что еще? — вскричал Морис Клау. — Серый монах забыл о правилах приличия; становится он груб, тот серый монах, а?
— В доме стало невозможно жить, — с горечью сказал баронет. — Полная коллекция общеизвестных явлений. Двери у нас сами собой закрываются, то и дело доносятся звуки призрачных шагов и, если верить слугам, по ночам половина адских сил устраивает здесь банкет!
— Что испытали лично вы? — вмешался Клау.
— Мои впечатления вкратце сводятся к следующему. По вечерам, за обедом, я почти каждый день и порой несколько раз подряд слышу этот ужасающий хохот. В бильярдной, которая выходит вон в ту галерею, я постоянно ощущаю на лице или шее дуновение леденящего ветра, будь то в безветренную погоду или при закрытых окнах. Третье место, где происходят эти беспорядки — комната, которая примыкает к бильярдной слева и отделена от нее дверью. Там хранятся охотничьи ружья; ночью, когда дверь заперта, в комнате раздаются выстрелы — такое случалось на протяжении пяти ночей!
Морис Клау извлек из кармана цилиндрический пузырек и увлажнил вербеной свой высокий желтоватый лоб.
— Волнительно сие, — заявил он. — Следует остудить мозг.
— Последнее, что достойно упоминания — призрачный голос, который часто будит меня по ночам, — добавил сэр Джеймс.
— Голос! — громыхнул Морис Клау. — Голос какого рода? Что говорит тот голос?
— Я ни за что не соглашусь повторить! — сказал баронет, покосившись на Изиду. — Он произносит непристойности, мне кажется; это тихое, отвратительное бормотание, словно голос неживого и бесконечно порочного существа.
Морис Клау поднялся на ноги.
— Мы можем заключить, что дух сей имеет мысли, а мысли суть вещи, сэр Джеймс, — произнес он. — Нынче стану я спать в одном из прибежищ его, здесь ли, в бильярдной комнате или в оружейной. Изида, дитя мое, принеси мою одически стерильную подушку. Очаровательное дело! достойно оно тонких методов.
Он положил руки на плечи сэра Джеймса, который также встал из–за стола.
— Мысли, что проникнуты злом, живые, сэр Джеймс, — сказал он. — Не сумею объяснить вам, сколь сложно убить их. Немногие добрые мысли выживают; но в подобном древнем обиталище, — он сделал характерный жест руками, — живут мыслительные формы, что сохранились с темных веков. Раскрыл я внутреннее око, друг мой. К счастью, скажу я, закрыто внутреннее око у большинства из нас; у других слепо оно. Но раскрыл я то око и научил его видеть. Во сне, — Клау вдруг понизил голос, — приходят ко мне мыслительные формы. Нелегко жить с сим даром, о да; ибо здесь, в Грейндже, окажусь нынче ночью я в зловещей компании. Забытые давно злодеяния вновь свершатся пред моим внутренним взором! Утону я в крови! Подбираться станут ко мне наемные убийцы, крик жертв раздастся в ушах, блеснет потаенный нож, честный топор сделает свое дело; ибо в момент свершения сих деяний создаются две нерушимые мыслительные формы — то мысль убийцы, что выживает, напоенная кровью и местью, и мыслительная форма жертвы, мысль та, что также длительно живет, будучи мыслью безнадежного отчаяния, последним сбиранием духовных сил, какого не бывает обычно при жизни, во имя последнего мучительного сетования!
Клау смолк и огляделся вокруг.
— В сообществе призраков, — сказал он, — должен избрать я того, что помышляет о хохоте, ружьях и отвратном шепоте. Непростая задача! Сколь чудесна наука ментальных негативов!
