Новалис - Генрих фон Офтердинген

«Что поэзия не должна стремиться к эффектам, для меня совершенно ясно. Эффекты для нее безусловно пагубны, как болезни.

Я убежден, что холодная техническая рассудительность и спокойное моральное чувство скорее приводят нас к истинным откровениям, чем фантазия, которая, кажется, завлекает нас лишь в царство призраков, а это антипод истинного Неба.

Поэзия никогда не должна преобладать, всегда оставаясь лишь Чудесным.

Не следует изображать ничего такого, что не представляешь себе полностью, не созерцаешь совершенно отчетливо, чем не владеешь вполне, — это относится, например, к попыткам изображать сверхчувственное.

Нельзя ценить поэзию достаточно низко (эта фраза, явно парадоксальная для Новалиса, встречается и в набросках к роману).

Поэту нужен спокойный, внимательный дух, а также идеи или склонности, удерживающие его от земной деловитости и мелочных обстоятельств, свобода от забот — знакомство с различными людьми — многообразные воззрения — легкомыслие — память — дар красноречия — способность не прельщаться отдельным предметом, отсутствие страсти в полном смысле слова — многосторонняя восприимчивость.

Стихотворный размер — дело рассудка.

Рассудок и фантазия странным образом соединяются благодаря пространству и времени, и можно сказать, что каждая мысль, каждое явление нашего чувства — особеннейший член своеобразного целого.

Нет ничего полезней для поэта, чем беглое созерцание многих мирских предметов, их свойств, а также многообразие наук».

Колыбель поэзии, Восток… — Восточные корни поэзии принадлежат к любимым идеям Новалиса. В «Гимнах к Ночи» песнопевец, «под ясным небом Греции рожденный», посетив Палестину и предавшись всем сердцем дивному отроку, отправляется дальше на Восток, в Индостан, влекомый этими таинственными корнями. В третьей главе романа король Атлантиды — отпрыск древнейшего восточного рода, чем и объясняется его любовь к поэзии; родословная королевы восходит к Рустаму, любимому герою иранского эпоса, а брак с принцессой, их дочерью, делает поэта королем. Уроженка Востока, выведенная впервые в четвертой главе, занимает почетное место среди других провозвестников поэзии, подготавливающих Генриха к встрече с Клингсором и Матильдой. Этот культ Востока был распространен в эпоху, когда формировался Новалис. Так, Иоганн Готфрид Гердер (1744–1803), оказавший влияние на молодого Гёте, предвосхитивший и навеявший многие чаянья немецкого романтизма, писал в своих «Идеях к философии истории человечества» (книга 19) о поэзии арабов: «Поэзия была древним наследием арабов, дочерью свободы, а не милости халифов. Она цвела задолго до Мохаммеда, ибо поэтическим был сам дух народа, и тысяча предметов пробуждала его. Что только не поощряло поэтические стремления — и страна, и образ жизни, и паломничество в Мекку, и поэтические состязания в Оккаде, и честь, которой удостаивался новый поэт от своего племени, и гордость, которую вызывал у народа сам язык, легенды народа, склонность к приключениям, любви, славе, даже и одиночество, и мстительность, и жизнь странника; Муза арабов отмечена пышными образами, гордыми, великодушными чувствами, глубокомысленными речениями и какой-то безмерностью в похвалах и порицаниях. Выраженные в поэзии чувства и мысли — это словно скалы, угловатые, одинокие, устремляющиеся к небу; в устах молчаливого араба пламя слов — словно молния меча, стрелы острого ума — словно стрелы лука. Пегас его — благородный конь, иногда неприметный, но понятливый, верный, неутомимый. А поэзия персов, которая, как и сам персидский язык, произошла от арабской поэзии, стала более спокойной и веселой, как подобает самой стране и характеру народа; персидская поэзия — дочь земного рая. И хотя ни арабская, ни персидская поэзия не желала, не могла подражать художественным формам греков — эпосу, оде, идиллии, тем более — драме, не подражала им и тогда, когда ближе познакомилась с ними, поэтический дар персов и арабов, и именно поэтому, сказался очень явственно и украсился своими особыми красотами. Ни один народ не может похвалиться столькими покровителями поэзии, сколько было у арабов в лучшие времена их истории, — в Азии они своей страстью к поэзии заражали даже татарских, в Испании — христианских князей и вельмож. Gaya ciencia (прованс. «Веселая наука» — такое название рыцарская провансальская поэзия XI — ХII вв. получила в XIV в. — В. М.) поэзии Лимузена и Прованса словно навязана, словно напета в уши врагами христиан, соседями-арабами, так постепенно, медленно, непослушно Европа училась внимать более тонкой, живой поэзии». (Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества / Пер. и примеч. А. В. Михайлова. М.: Наука, 1977. С. 572). Гердер неосновательно приписывает персидскому языку арабское происхождение, хотя персидский язык относится к индоевропейским, а арабский — к семитским языкам и можно говорить лишь об арабском влиянии на персидскую письменность и поэзию в связи с распространением ислама, но в остальном он довольно точно описывает воздействия восточной поэзии на Европу, и переклички Новалиса с Гердером очевидны, в особенности когда Гердер далее говорит о романтическом характере арабского странствующего рыцарства в соединении «с нежной любовью».

…воителями втайне движет романтический дух… — Поэзия войны — сокровенная тема романа. Она связана с поэтизацией смерти и восходит к древним арийским мифам, полагающим, что бессмертие даровано человеку героической смертью в бою. В творчестве Новалиса намечается обратная связь: война — поэзия, поэзия — война. В набросках к роману есть ряд парадоксов на эту тему:

Все элементы войны в поэтических красках. Великая война, как единоборство, — исключительно щедра — философична — гуманна. Дух древнего рыцарства. Рыцарский турнир. Дух вакхического томления.

Люди должны убивать друг друга сами, это благороднее, чем пасть жертвой судьбы. Они ищут смерти.

Честь, слава и т. д. — упоение воителя и жизнь. В смерти и как тень живет воитель.

Упоение смертью — дух войны. Романтическая жизнь воителя.

На земле война у себя дома. Война должна быть на земле.

…удел вестника Божьего… — Таким образом, к Новалису восходит «дар вестничества», которому Даниил Андреев посвящает существеннейшие страницы своей «Розы мира»: «Вестник — это тот, кто будучи вдохновляем даймоном, дает людям почувствовать сквозь образы искусства в широком смысле этого слова высшую правду и свет, льющиеся из миров иных» (Андреев Д. Л Роза мира. М., 1991. С. 174).

…в поэзии всегда нужен хаос… — Этим высказыванием Клингсора явно предвосхищен Ф. И. Тютчев, который был знаком с поэзией Новалиса:

Сюда же (к Новалису и к Тютчеву) восходят мысли В. С. Соловьева о хаосе: «Но Бог любит хаос в его небытии, и Он хочет, чтобы сей последний существовал… Поэтому он дает свободу хаосу… и тем выводит мир из его небытия» (см.: Зенковский В. В. История русской философии: В 4 т. Л.: Эго, 1991. Т. 2. С. 46).

Сам помню… — Немецкие комментаторы относят самокритику Клингсора к ранним поэтическим опытам самого Новалиса. Высказывание Клингсора о собственной юношеской поэзии перекликается с критическим отзывом Фридриха Шлегеля по поводу юношеских стихов Новалиса: «Крайняя незрелость языка и версификации, постоянные беспокойные отклонения от истинного предмета, в большой степени длинноты и чрезмерное изобилие полузаконченных картин, как при переходе хаоса в бытие мира, согласно Овидию, — не мешают мне почуять в нем нечто сулящее хорошего, может быть, большого лирического поэта — оригинальную и прекрасную манеру чувствований и восприимчивость ко всем их оттенкам». Отзыв написан в январе 1792 г. (Новалису еще не исполнилось 20 лет). Знаменательно в этом контексте упоминание хаоса, переходящего в бытие мира.

…упоение, которым живет поэзия. — К этому высказыванию Генриха восходят некоторые философские построения Мартина Хайдеггера: «Высказывание мышления переводится лишь в диалоге мышления с высказываемым. Мышление — сочинительство, и при этом не только сочинительство в смысле поэзии и песни. Мышление бытия — первоначальный лад сочинительства. В нем язык прежде всего обретает себя, то есть свое существо. В мышлении высказывается диктат истины бытия. Мыслить изначально — значит возвещать (dictare). Мышление — первичное сочинительство, предшествующее всей поэзии, а также поэтическому в искусстве, насколько искусство действует в области языка. Всякое сочинительство в этом более широком и более узком смысле поэтического есть в своей основе мышление. Сочиняющее существо мышления сохраняет господство истины бытия» (пер. мой. — В. М.) (Heidegger Martin. Holzwege. Frankfurt am Main, 1994. S. 328–329).