ждал, не начнется ли галлюцинация какая, поглядывал на деда, но тот ел себе и ел. Потом заметил нервозность гостя, посмотрел пристально, с хитрецой.
— Мару поджидаешь? Не будет севодня. Не жди.
Валерий даже не удивился. Ему все надоело. Он уже давно ничего не понимал, а все попытки разобраться в происходящем приводили к еще большей запутанности.
— Мисос говорил — днем нельзя баню топить, — вспомнил Валерий.
— Отчего ж. Можно, коды туман. А таперича, по перворетию завсе туманы будут. Дненочно.
— А почему так? — не удержался от вопроса гость.
— Туман почему?
— Почему топить нельзя, если нет тумана?
— Старики велели, а мы блюдем.
— Понятно. Старики понимали, что по дыму их найти можно. А этого они почему-то не хотели.
— Опять вздор кулемесишь.
Препирания прекратились, только когда пришла Лида.
— Все цапаетесь, — сказала она, подсаживаясь к столу. — И как вам не надоело.
— А чего это он наши порядки обессуживает? Слушать вырно. Вот я и возражаю.
— Я спросил: почему, если тумана нет, днем нельзя огонь разжигать?
— А правда, почему? — вдруг удивилась Лида и посмотрела на Сома.
— И ты туды ж, — рассердился дед. — Сказано, порядки такие и не нам их нарушать!
— В любых порядках должна присутствовать логика, — сказал Валерий.
— Логика! — взвился дед. — Слово-то, какое! Умное, видать. Как у профессора. Тот тоже все пытал поначалу. Че, да как. Зачим, да почему? И мамка твоя такая же была… Дура…
Лида встрепенулась. Ее подбородок задрожал, из глаз брызнули слезинки.
— Все вы такие, — продолжал Сом запальчиво. — Лесомыги. Нет, чтоб жить себе личиво, так нет, все озлоречут.
— Чего вы кипятитесь? — сказал Валерий. — Мне например многое здесь нравится. Вы же сами к каждому моему слову цепляетесь.
— Ай, — махнул рукой Сом. — Базанить с тобой невсутерпь боле. Пустое пересердие. Понеже все одно не разговор получается, а раздобары.
— Может, вам еды жалко, так скажите прямо. Могу не приходить. Сами ведь зовете. Да и не обедать я к вам шел — иголка мне нужна. Карман оторвался. — Валерий показал надорванный шов. Одолжите до завтра.
— Вот долбень, — покачал головой Сом. — Да никому тут еды не жалко. Ешь, хоть лопни, а иголку из дому, ни ногой. Тут зашивай. Еще обронишь где. Ищи ее потом…
Задуманное дело расстраивалось. Требовалось искать новый подход. Валерий зашил карман. Потом достал магнит и приложил к нему конец иголки.
— Гляди, что у меня есть, — подозвал Сома. — Это, чтоб не терялась и, коль уронишь, очень легко найти. — Валерий кинул иголку на пол. Поднес к ней магнит. Щелк, игла подскочила, прилипла.
— Ух, ты, — подивился старик. — Кудесы какие!
— Закон природы, — осмелился поперечить Валерий.
Дед не стал спорить, он поиграл с магнитом, все время восхищенно цокая, дивясь и робко поглядывая на гостя: неужто отнимет?
— Дарю, — сказал Валерий. — Только пользоваться им вот так надо, а то испортится. Он прилепил иглу к магниту одним кончиком, чтобы при намагничивании игла приобрела четкую полярность.
— Ясно дело, — согласился старик.
По дороге домой Валерий подошел к старому дубу, отколол ножом кусок коры, выстругал поплавок. Во дворе его поджидали Василий с Герасимом. На крыльце стоял кувшин с вином, из которого было уже порядком почато.
— А мы по делу. Мучицы смолоть, — сказал Герасим.
Валерий удивился, обрадовался, позвал всех в дом.
— Эх, жаль, угостить мне вас нечем, — сказал сокрушенно.
— Знамо, нечем, — кивнул Василий. — Да ерунда это. Гостинцами вожаться потом будешь. А приспешку мы с собой захватили.
— И винца, — поддакнул Герасим.
Притащили жернова, Василий распаковал мешок с зерном, сыпанул горсть в дырку верхнего камня. Покрутил деревянную ручку, потрогал получившийся помол, что-то подрегулировал.
Стали молоть. Работа спорилась. Впервые Валерий видел, как происходит превращение зерна в муку. Подивился гениальности предков. Он тоже покрутил ручку. Василий отошел разлить вино по кружкам, порезал сало и колбаски.
Закончив работу и ссыпав муку в мешок, присели к столу.
— Вы, правда, летчик люфтваффе? — спросил Валерий Герасима.
Тот смешался, глянул на Василия.
— Если вам неприятно вспоминать что-то, можете не говорить. Просто интересно.
— Да что ж. Чего это неприятно? Просто пока не любопытствовал никто.
— Значит, я первый.
— Может, и летчик, — начал Герасим и замолчал, то ли сомневаясь в своем рассказе, то ли припоминая. — Давно все было. Забылось уже. Как будто и не было. Кажись, лет восемнадцать мне тогда сполнилось. Точно, восемнадцать. Мальчонка совсем. Только летать научился. В бой не посылали. Опыта мало. А вот листовки разбрасывать — это годилось. Да вот на первом задании меня и сбили. Парашют, слава богу, выручил. Приземлился в болоте. Тонул уже. Да спасли меня. Василий… вот, да Иван такой был. Хороший человек. Только помер давно.
— А язык свой забыли?
— Какой язык? Вот он. — Герасим высунул кончик и попытался рассмотреть его, неимоверно скосив глаза.
— Немецкий.
— Говор?
— Ну да, говор немецкий.
— Ах! — махнул рукой Герасим, — Сначала никто меня не понимал. Я им: «Я. Я». А они: «Ты. Ты». А потом как-то пообвыкся и стало все понятно.
— А звали тебя как раньше?
— Так и звали, Герасим.
— Нет, когда ты на самолете летал.
— А-а-а… тогда… Гер… Ган… Ганс, кажись. Точно, Ганс, — обрадовался бывший летчик. — А я и запамятовал уже. Вот интересно! Мне ночесь другие слова иногда снятся. Я что запомню, бывает, на другой день Василию говорю. А он на меня руками машет. — «Отзинь, анчихрист! — ругается, — Кончай ведьмовать!».
— Дак он и молится какому-то Хитлеру. — Василий с нескрываемой иронией кивнул на Герасима. — Синец, он и есть синец. Супостат, одним словом.
— Так кому ж молиться еще! Христу твоему, что ли? Так не знаю я такого. Гитлера вот… помню. Все мы ему молились. Фюрер он наш. Отец и заступник. А коли я ведьмак какой, так не живи рядом.
— А не я ж к тебе жить явился. Сам пришел. Подселился под боком.
— Могу и уйти. Домов много.
— Ладно-ладно, не злись. А то сголомя и прямь уйдешь куда. Человек-то ты вожеватый, только вот Хитлеру твоему не могу мирволить. Не Бог он. И Аркадий Аркадьевич говорит, что не Бог.
— Твой Аркадий Аркадьевич ни в кого не верит. Ни в Христа, ни в Царя, ни в Сталина с Лениным. Ересник настоящий.
— Да лучше уж ни в кого, чем в анчихриста. Хотя я так непщую: вера ваша, видать, блазн такой бесовский. Кто вам чего наобещал, тому вы и готовы молиться. Словно недомыки какие.
— Ой, ой, — будто твой Христос ничего не обещал.
— Трудности он обещал. И борьбу с искушениями. Ты вот подумай башкой своей. Деды говорили, ни в одном доме раньше, окромя
