И только подъезжая к кладбищу, я понял, что могу вот прямо сейчас, буквально через пару минут, увидеть Мириам.
Было около десяти утра, апрельское солнце не собиралось баловать нас своим ранним присутствием, но на кладбище пели птицы. Они резвились в ветвях вековых дубов и осин, прыгали по памятникам, по подметённым дорожкам, чирикали на оградках… Такое создалось впечатление, что здесь собрались все птицы города — голуби, галки, воробьи, чёрные вездесущие афганские скворцы с желтыми, похожими на долото, клювами, стрижи, даже парочка гордых, надменных поморников. Среди них мелькали крошечные трясогузки, ослепительной молнией промчалась голубая сойка…
— Саша? Что вы здесь делаете?
Передо мной стояла Мириам. В одной руке она держала корзинку, другой помахивала в воздухе, рассыпая зерно. На голове, плечах, локтях и запястьях у неё сидели птицы.
Что характерно: ни на чёрном пальто, ни на просто заколотых сзади волосах, не было видно ни единой точки помёта… То же самое я отметил с памятниками и оградами. Везде было чисто. Я мысленно усмехнулся. Иногда разум отмечает такие детали, сосредотачивая на них внимание. Чтобы не думать о чём-то ещё. Не думать о главном.
Например о том, что я, еще десять минут назад, сам не свой от беспокойства за Алекса, сейчас, в данный миг бытия, был безмерно, безыскусно счастлив.
— Я пришел к вашему отцу, Мириам, — сказал я, взяв себя в руки.
Чувствовал себя семилеткой, которому впервые в жизни понравилась девочка. И вот она стоит рядом — тонконогое существо в бантиках, а ты не можешь сказать ничего путного, и только глупо лыбишься, демонстрируя щербатый рот — вчера вечером выпал молочный зуб…
— Какая жалость, — огорчилась она. — Отца нет дома.
Я моргнул. Фига всё-таки вылезла. Мир вокруг словно померк, воздух сгустился и придавил плечи невыносимым бременем.
— Но может, я смогу чем-нибудь помочь? — спросила Мириам, участливо беря меня за руку. Птицы что-то клевали у её ног, не обращая на меня никакого внимания.
— Боюсь, что нет, — еле выдавил я. Конечно же, мне хотелось выложить ей всё, как на духу. Но памятуя нежелание шефа впутывать крестницу в свои дела…
— Это насчёт Алекса, да? — спросила она сама. — Не упрямьтесь, Саша, просто скажите. Я же чувствую. Он пришел к нам под утро, отец только встал. Они о чём-то быстро пошептались на кухне и ушли. И с тех пор я в жутком беспокойстве.
Воздух снова потёк в лёгкие, и я смог вздохнуть. Какое облегчение…
— Так значит, ваш отец с ним? С моим шефом?
Ну всё. Миссия выполнена. Можно возвращаться в постельку…
— Да. И с ними ещё один. Он пришел с Алексом… — Мириам наморщила лоб. — Кажется, его зовут Хафизулла. Отец не велел мне выходить, и я слышала далеко не всё. Что-то про ночь равноденствия…
Последнее имя пробудило во мне смутное беспокойство.
— Хафизулла? — переспросил я. Да нет, не может быть. Не бывает таких совпадений. Наверняка это кто-то другой. — Курд? Шепелявый? Вместо «р» говорит «л»?
— Насчёт курда не знаю, — Мириам поджала губы. — Но он действительно говорил как-то странно. «Лавноденствие». Но оно уже прошло, весеннее равноденствие было двадцать первого марта…
— Мириам, — я взял её за руки обеими руками. По коже побежали мурашки. — Пожалуйста, помолчите минутку. Я должен подумать.
Она послушно замерла, не отнимая у меня своих рук. За что я был отдельно благодарен.
Руки её были сухими, тёплыми, и дарили покой.
Хафизулла. Года два я не слышал этого имени… Конечно, если это — тот самый Хафизулла, курд по происхождению, наш связной в ставке Игил в Сирии. Он смог продержаться под прикрытием целый год. Поверьте, для тех мест и того времени — это запредельно много. В конце концов его тоже вычислили, и приговорили к смерти. Разумеется, после пыток.
Наша группа по извлечению успела в последний момент. В смысле — пока Хафизуллу еще не успели превратить в кричащий от боли обрубок… После долгого лечения и восстановительной физиотерапии у него осталась лёгкая шепелявость — сказывалось отсутствие кончика языка, а также неизлечимая соматическая перемежающаяся хромота.
Я слышал, что его отправили куда-то в глубокий тыл, под Смоленск или в Рязань, куда он смог даже вывезти семью…
Пока что я не понимал, каким удивительным образом моя прошлая жизнь сплетается с нынешней. Встреча с Седьмым Ахмедом могла быть случайностью. Но вот появляется Хафизулла… Что это — именно он, я почему-то не сомневался.
— Мириам, — сказал я через минуту. — Мне обязательно, просто жизненно необходимо знать, куда они поехали.
— Простите, Саша. Об этом они не говорили, — я смотрел в её глаза, не отрываясь. — Но зато я точно знаю, где находится отец.
— Что? — до меня не сразу дошел смысл её слов.
— Видите ли… Я всегда знаю, где он, — повторила Мириам. — Так же, как отец всегда знает, где нахожусь я.
— Так что же вы сразу не сказали!..
Чмокнув её в щеку — на большее я не решился — я как сумасшедший побежал к Хаму.
— Саша!
Останавливаться так не хотелось. Хотелось вскочить на сиденье, вдавить педальку и гнать…
— Что?
— Вы ничего не забыли? — она уже была рядом, открывая дверцу с пассажирской стороны. Я хлопнул себя по лбу. А потом пригорюнился.
— Знаете, а ведь меня не похвалят за то, что я вас втянул.
— Переживёте, — отмахнулась Мириам. — Тем более, что это я сама себя втянула.
Глава 15
Уже выехал за ворота кладбища, и только готовился набрать разгон, как на меня накатило. Вдруг неудержимо, до помутнения в мозгу, затошнило, ноги сделались ватными, а руки, лежащие на руле, отнялись. Я их видел, но совершенно не ощущал.
По скачкам пейзажа за лобовым стеклом понял, что Хам чудовищно виляет. Попытался сосредоточиться, но от усилий лишь помутнело в глазах.
— Саша, что с вами?
Голос прорезал тьму, и в тот момент, когда мою руку накрыла прохладная ладонь, тьма отступила.
Потеря крови, вот что это такое. На восстановление кровяных телец требуется время, и несмотря на капельницу и волшебное зелье Амальтеи, я всё ещё был очень слаб.
— Всё в порядке. Простите, Мириам, я задумался. Так куда ехать?
— Ничего у вас не в порядке. Я же чувствую. С вами что-то случилось прошлой ночью, и теперь вы… В вас есть что-то постороннее.
Антигона сказала: сепсис. От трупного яда на клыках вурдалака…
— Это пройдёт, — как можно увереннее пробормотал я. — Сейчас меня волнует совсем другое. Так где ваш отец, Мириам?
— Вы правильно едете, — она смотрела вперёд, не отрываясь. Предполагаю, для того, чтобы не смотреть на меня. — Когда нужно будет свернуть — я скажу.
В голосе Мириам появилась отстранённость — как у человека, который сильно обижен, но старается этого не показать.
А что я мог сделать? Сказать: — ночью меня покусали упыри… Бред собачий. Самому смешно.
Тошнота до конца не прошла, и в мозгу нарастала вязкая муть. Я время от времени встряхивал головой, чтобы её прогнать.
— Мне кажется, будет лучше, если вы пустите за руль меня, — вдруг сказала Мириам.
— А вы умеете водить?
Она посмотрела так, что я сразу пожалел о сказанном.
— Когда я вас увидела, — произнесла она. — Я надеялась, что вы не такой. Как Алекс и мой отец… Которые почему-то считают, что меня от всего нужно оберегать. Будто я — хрустальная ваза редкой ценности.
— Мне тоже хочется вас оберегать, Мириам, — признался я. — С той секунды, что мы встретились. Мне кажется, что вы — самое удивительное существо на свете.
