Здесь было много паутины. Целые простыни, занавеси из набитой пылью паутины. А пол покрывали грибы. Серые потрёпанные шляпки вздымались на могучих белёсых ножках целыми колониями. А над ними кружились всё те же ленивые хлопья.
— Странно, откуда здесь пепел? — спросил я вслух.
— Может, из печки? — предположила Мириам. — Чистили, и просыпали золу… А потом просто замели в подпол.
— Но это же не баня, возразил я. — Вы же видите: здесь погреб.
— Да, — с усилием кивнула она. — Простите, я забыла.
— С вами всё в порядке? — мне не понравилось, как она тёрла глаза.
— Да, наверное, — кивнула девушка. — Свет от фонарика слишком резкий. У меня просто разболелась голова, ничего серьёзного.
— Всё-таки давайте выбираться, — я потянул её обратно к лестнице. — Здесь ничего нет.
Она ошиблась, — думал я. — Дом, несомненно, правильный, тератосы в бассейне — тому доказательство… Но здесь никого. Это просто погреб.
Несмотря на такие мысли, в спине продолжало неприятно свербеть. Я передёргивал лопатками, словно хотел сбросить чужую руку с холодными пальцами, которые водили вдоль позвоночника. Но сбросить не удавалось.
Я ступил на первую — теперь уже снизу — ступеньку, и пошел. Рука Мириам вновь была в моей, я держал её крепко, словно боялся, что если отпущу — она так и не сможет выбраться…
На третьем или четвёртом шаге мне показалось, что ступенька ушла из-под ног. Как на эскалаторе.
Я шагнул на следующую, но она тоже заскользила, провалилась куда-то вниз. Я заработал ногами быстрее. Почти побежал. Рядом пыхтела Мириам, её рука в моей взмокла от пота, сделалась скользкой.
Но ступеньки продолжали проваливаться, и я, побоявшись потерять Мириам, сжал её руку ещё сильнее.
Ноги загудели. В груди поселился раскалённый ёж из рыболовных крючков, в лёгких заперхало.
Не снижая скорости, я продолжал карабкаться по ступенькам. На вскидку, мы уже преодолели половину подъёма на Эверест…
— Саша, стойте, — взмолилась Мириам. — Так ничего не выйдет.
Как только мы остановились, ступеньки застыли, как вкопанные. Фонариком я высвечивал их все, до самой двери: одна, две, три… всего семь.
Что характерно: дверь, которую я предусмотрительно оставил открытой, и даже подпёр половинкой кирпича, найденной на крыльце, захлопнулась.
— А как? — спросил я, тяжело дыша. Дверь была совсем рядом, почти на уровне моих глаз.
— Не знаю, — стащив с шеи шарфик, она вытирала пот. Волосы надо лбом слиплись, глаза в свете фонарика казались воспалёнными и испуганными.
— И всё-таки, давайте попробуем еще раз, — сказал я. После секундной паузы Мириам кивнула. — Готовы? — спросил я. — Один… Два… Три…
С первых же шагов я понял, что ничего не выйдет. Бежать стало ещё труднее: воздух словно сопротивлялся, толкал нас назад, и через пару минут мы сдались.
Усевшись на перевёрнутые ящики, прижавшись друг к другу, мы потушили фонарик — нужно беречь аккумулятор — и уставились во тьму.
— Нас сюда заманили, — шепотом сказала Мириам. — Как детей, которых поймала злая ведьма, — я нервно усмехнулся. — Теперь мы сидим в сыром подвале и ждём, пока ведьма растопит печь…
По спине побежали мурашки. Рук мы так и не расцепили, и только ощущение её тёплой ладони останавливало от того, чтобы с истеричным визгом броситься колотить в стены.
— Я обожаю детские сказки, — сказала Мириам. — Ганс и Гретель, Розочка и Беляночка, Ивасик-Тулесик… С героями сказок всё время происходят чудеса.
Я вспомнил, как увидел Мириам впервые, в кладбищенском парке. На неё падал один-единственный луч солнца, делая похожей на статую из тончайшего мрамора. Или вот сегодня. Когда над её головой кружили стаи птиц…
— Мне кажется, чудеса окружают вас не только в сказках, Мириам, — сказал я медленно, подбирая каждое слово. — Чудеса составляют вашу жизнь.
Она фыркнула, совсем по-детски.
— Скажете тоже. Чудеса… То, что делаем мы с отцом — совсем не чудесно. Это наша работа, в конце концов. Я говорю совсем о другом чуде.
— Расскажите мне, — я медленно и нежно поглаживал её руку. Словно это было живое существо, пугливый зверёк, неожиданно доверивший мне свою свободу.
— Я говорю о чуде спасения, — она повернула голову и белки глаз сверкнули во тьме. — Когда уже нет никакой надежды, и всё потеряно — спасение приходит с совершенно неожиданной стороны. Это и есть чудо.
Я рассмеялся.
— Это вовсе не чудо, Мириам. — Это стечение обстоятельств. Иногда тщательно подготавливаемое, иногда — спонтанное… Но это всего лишь заведомо выверенный ход часов. Случайностей, как и чудес, не бывает.
— А вот и бывают!.. — жар, сила убежденности в её голосе поражала. — Когда я была маленькая… Впрочем, не надо. Отец говорит, что Каббала имеет две стороны: магическую и абстрактную, то есть, мистическую. Магическая может подчинить себе абстрактную, но этому никогда не бывать. Я понимаю это так: магия — всего лишь навык, практика. Ей можно обучиться с помощью наставника, или по книгам… Многие раввины были магами. Сотворить из Слова и воздуха живую материю — например тельца, и накормить им сотню людей — для них было в порядке вещей. Но абстрактная, мистическая сторона даётся не всем. К ней можно прийти лишь самостоятельно, принеся в жертву всю свою жизнь и весь свой опыт.
— Вы хотите сказать, что стать магом, не будучи мистиком, может всякий, — сказал я. — Но стать мистиком, не будучи магом — невозможно.
— Магия — это и дар, и проклятье, — кивнула Мириам. С её помощью можно легко творить как добро, так и зло. Но чтобы понять мистику, надо выбрать путь нелёгкий, но правильный. И не всегда он оканчивается.
— Э… оканчивается… где?
— Оканчивается вообще. В смысле — перестаёт быть.
— Вы говорите о бессмертии?
— О, бессмертие — лишь побочный эффект, — легкомысленно отмахнулась Мириам.
Не знаю, сколько прошло времени. Мириам спала, подложив под голову мою куртку. Я вставал, ходил на пятачке перед дверью, чтобы не затекли ноги. Пытался ещё несколько раз взобраться по ступеням, но они начинали убегать сразу, стоило поставить ногу…
Я обследовал все доступные уголки погреба — груды картошки и прелого лука с бледными стрелками, штабеля банок с сантиметровым слоем пыли, бутылки… Трогать ничего не стал. Придёт время — и придётся открыть некоторые из них, чтобы напиться и утолить голод; но пока большую часть сил я посвящал игнорированию настойчивых позывов мочевого пузыря…
На меня всё чаще накатывала слабость. Та плитка гематогена, что заставила съесть Мириам — была единственным, что попало в мой желудок после ночи в клубе. Теперь, верно, уже вечер следующего дня, а с потерей крови…
Укус под повязкой тоже чертовски болел. Шея ныла так, словно из неё тянули жилы. Боль отдавала в горло, мешала говорить и даже глотать слюну. Я объяснял это тем, что Амальтея дала мне какое-то зверское обезболивающее. И теперь его действие начинает ослабевать…
Когда Мириам проснулась, я тоже попытался подремать. Это не было похоже на сон. Как только я опускал веки, перед глазами проступали желтые пламенники, больше всего похожие на козлиные зрачки. Глубокий зычный голос начинал стучать в ушах, читая заклинания на незнакомом языке, но сердце моё билось с ними в такт…
Потом мне показалось, что я очнулся. Мириам рядом не было, зато сам я сидел, привязанным к стулу, руки стянуты за спинкой, ноги расставлены и примотаны к ножкам скотчем.
Передо мной лицо, которое я иногда видел в снах. Безумные глаза, окруженные снизу — чёрной бородой, а сверху — белоснежной чалмой. Лицо раскрывает обветренный рот и кричит что-то, мне на кожу падают капли слюны. Потом рядом с лицом появляется кривой нож, мне становится нестерпимо больно…
