Казалось, в погребе мы провели много часов. Семь, восемь, может, больше. Но светило едва перевалило зенит. Часа два всего пополудни.
И хотя такого шока, как в первые мгновения тогда, в погребе, свет не вызывал, находиться на солнце было чертовски болезненно. Будто меня поставили под софит, от жара которого плавится и течёт грим… Только грима не было. Казалось, это течёт и плавится моя кожа.
Прищурив глаза, я шагнул под дерево — хоть какая-то тень.
— И что… со мной будет?
— Загоним тебе кол в грудь, отрубим голову и вырежем сердце.
— Сердце?
— Да ладно, я пошутил, — сжалился шеф. — Просто кремируем. Так намного чище.
В глазах помутилось. Небо потемнело, сделалось пурпурным и тяжелым, как ватное одеяло. Сквозь него вновь проступили желтые пламенники, и паря перед лицом, они звали, манили…
— Смирно, кадет! — небо прояснилось. — Не отключайся. На вот, пососи конфетку, — шеф протянул мне леденец. Зелёный, мутный, с прилипшими табачными крошками. — Бери, не стесняйся, — он чуть не насильно запихнул леденец мне в рот.
В нёбо ударила волна свежести. Чистая и холодная, как сосулька, она пронзила мозг, проколов остриём седьмую чакру Сахасрару, которая, как верят индийцы, находится на макушке…
— Полегчало? — в отличие от бодрого тона, глаза шефа полнились тревогой.
— Спасибо. Да, — я было замолчал, но всё же не выдержал: — Мириам говорила, от вампиризма есть лекарство.
— Для того, что может предложить Гиллель, уже поздно, — вздохнул Алекс. — Часа три-четыре назад — возможно. Но не сейчас.
— И… Сколько у меня времени?
— Чуть меньше семидесяти часов. Почти трое суток.
Целая вечность, — подумал я. — Правильно говорили греки: ожидание смерти хуже самой смерти…
— Вы его поймали? — я имел в виду Лавея. Если Алекс поймал колдуна, значит, не так уж всё бесполезно.
— Ушел, гад. Запутал следы.
К нам шел Котов.
Пространство продолжало играть со мной шутки: газон, сам дом с колоннами, тропинка желтого песка, что вилась от дома к погребу — то приобретали кристальную четкость, то размывались, делались далёкими и эфемерными.
Мне трудно было судить: особенности ли это данной местности, или моего нового состояния…
Так и с Котовым. Сначала я увидел далёкую, озарённую голубым пламенем фигуру. Она была громадной — даже на расстоянии. В одной руке у гиганта было длинное, выше роста, копьё, в другой — щит, направленный острым концом в землю. Копьё и щит тоже светились.
Как ни странно, по мере приближения фигура становилась всё меньше, и когда достигла обыкновенного человеческого роста, я понял, что майор держит в одной руке пистолет, а в другой — свою полицейскую бляху… Свечение вокруг него потухло, и оказалось, что он в своей обычной кожанке и кургузой кепке на лысой голове.
— Сука, — сказал Котов, ни к кому конкретно не обращаясь. — Поймаю — убью. Придушу вот этими руками… Там все наши висяки по пропавшим без вести, — он мотнул головой назад, на бассейн, скрытый от глаз углом дома. — За последний год.
— Значит, он здесь давно, — тыкая влажную землю концом трости, проговорил Алекс. — Никому не показывался, собирал силы, готовился…
— Третьего дня ограбили несколько станций переливания крови, — пожаловался майор. — Взяли много: что-то около пятисот литров. Мы думали — грёбаные экологи. Ну, которые шубы поливают, из натурмехов…
— А он поил кровью тератосов, — сказал я.
Котов посмотрел на меня так, словно пытался что-то вспомнить.
— Слушай, тебя же ночью покусали… ты как?
— Всё норм, — отмахнулся я.
— Где-то должны быть ещё тератосы, — поспешно вставил Алекс. — Пятьсот литров — это действительно много. А здесь, в бассейне — десятка два особей. Значит, где-то должны быть остальные. Просто он их еще не активировал.
— Ищем, — кивнул Котов. — Всех подняли, курсантов на поиски бросили…
— И что вы им сказали? — ехидно спросил Алекс.
— Ищем банду сектантов, которые приносят человеческие жертвы.
— Умно, — кивнул Алекс. — Только…
— Что только?
— Если они найдут тератосов уже ПОСЛЕ того, как их напитают?..
— Мы успеем раньше, — в голосе майора было гораздо больше уверенности, чем в глазах.
Когда мы садились в Хам, рядом с воротами как раз затормозил чёрный Эскалэйд. Из него, как горошины, посыпались пожилые тётеньки во вдовьих платках и чёрных платьях. Вели они себя деловито и бодро. Распахнув ворота, загнали джип на участок, рассыпались по газону… Вокруг бассейна ходило несколько человек в белых комбезах химзащиты и с планшетами, неуклюже зажатыми в перчатки…
— Они здесь управятся и без нас, — кивнул на тётенек Алекс и завёл двигатель.
Он сел за руль. Я не стал спорить: несмотря на живительный леденец, в голове временами мутилось, руки начинали дрожать, а в животе делалось голодно и пусто. Но при воспоминании о еде начинало тошнить.
Ни Гиллеля, ни Мириам я не видел, а спрашивать у шефа постеснялся. Возможно, они уехали ещё раньше.
— Вы его найдёте? — спросил я, глядя на залитый солнцем город. Мимо, как в замедленной съёмке, проплывали улицы, дома, пешеходы…
— Конечно найдём, — уверенность, которую излучал шеф, можно было запасать впрок. — Никуда он от нас не денется.
— Если он выпустит тератосов на свободу… — меня эта уверенность ни капельки не обманула. Я помнил, что случилось в ночном клубе.
— До темноты ничего не будет, — убеждённо сказал Алекс. — Всё-таки мы хорошенько его потрепали. А вот ночью…
— То есть, до наступления темноты он не появится.
— Ночь — время колдунов и чародеев, — усмехнулся шеф. — Во всём должен быть стиль.
— Ерунда какая-то, — я закурил. Дым показался отвратительным, словно жженые тряпки. Но я всё равно делал затяжку за затяжкой — помогало держать мысли. — Почему бы не поискать его лёжку, пока светит солнце? Нежить ведь днём должна спать?..
Алекс посмотрел на меня искоса, как бы сомневаясь: стоит мне сообщать, или нет. Но не решился. Уставился на дорогу.
— Лавэй не тератос, — наконец сказал он. — Точнее, не вурдалак, не упырь. Ему не надо пить кровь.
— Я помню, — хотел кивнуть, но шея под повязкой горела огнём. Казалось, что голова, как воздушный шарик, болтается на тонкой ниточке… — Он тянет энергию из жертв. Вот если их убить? Оборвать связь. Он стал бы слабее?
— Мы не будем этого делать, — отрезал шеф. — Найдём другой выход.
— И всё-таки… — я неловко поёрзал на сиденье. — Я ведь — тоже его жертва, верно? Так же, как из близнецов — Петьки с Пашкой, и тех девчонок, он тянет энергию и из меня… Если что — я готов. Днём раньше — днём позже… А убив меня, вы его ослабите.
Алекс фыркнул. Как совсем недавно — Мириам.
— Экий ты. Поперёк батьки в пекло… Не ссы. Разберёмся.
— Да я вовсе не…
— Я понял тебя, кадет, — он крутанул руль, закладывая вираж, и нас кинуло в бок. — Хочешь погибнуть смертью храбрых — одобряю. Сам такой, — он заложил вираж в другую сторону. — Но всему своё время.
Подъехав к крыльцу, мы увидели такую картину: святой отец и кладбищенский сторож сидят рядышком, на ступеньке, и о чём-то вдумчиво беседуют. Отец Прохор одет как всегда: в потёртую косуху, кенгурушку — ярко-оранжевую, с надписью «Моторхед», в прорванные на тощих коленках джинсы… Кладбищенский сторож выглядит рядом с ним, как пророк Моисей: ослепительно-белый балахон, подпоясанный вервием простым, на ногах — мягкие ичиги, заправленные в блестящие лаковые галоши…
Посоха не хватает, — подумал я, и тут же улыбнулся: любимая лопата, разукрашенная буквами иврита, стояла рядом, воткнутая лезвием в землю… Интересно, Мириам тоже здесь?
Но что-то подсказывало, что — нет.
