Конечно, современное общество заставляет приспосабливаться, и прочее, и прочее. Но представить коммунальщика, прячущегося в туалете, причём прячущегося по своей воле, чтобы напугать владельца квартиры (не настоящего владельца, конечно, домовые точно знают, кто в доме хозяин) или охотника – нет, увольте. Какой кайф от засады? Одни неудобства.
Домовые-бояре с трепетом вспоминают средние века, да и другие времена, в которых отхожее место размещалось на улице. Подальше от дома. Брезгливость-то ведь не к себе любимому, а к людям.
К человечкам.
Ну и к другим домовым, зачастую. Чего уж тут.
В нашей работе мелочи важны. Всё можно использовать, обратить в оружие. Ходишь по квартире с криком «У меня тубик!», и «ребята» сами съезжают или взрываются от приступа брезгливости. Несколько раз срабатывал и такой блеф.
Пуск кадр.
– Ты первый, – сказал Лёха, мусоля взглядом ручку кухонной двери.
– После вас.
– Уступаю.
– Переуступаю.
– Дети и дамы вперёд.
– Только следом за…
Позади меня что-то ухнуло. Громыхнуло с потолка. Напугало до чёртиков.
Нельзя так с порядочными охотниками. Слишком топорно и банально. Да и нутро сжимается, точно гармонь на выдохе.
Я развернулся. Лёха развернулся и подпрыгнул. Или подпрыгнул и развернулся. Возможно, оба манёвра он проделал одновременно. Его острый локоть клацнул по остеклению двери, но оно выдержало. Только обиженно дзинькнуло.
Перед нами сидело мохнатое существо с лицом владельца квартиры. Обычная метаморфоза – домовые перенимают черты тех, с кем живут. И рады бы сохранить индивидуальность, но с собственной природой не поспоришь.
Лицо коммунальщика выглядело сонным и немного ошалелым, словно тот рухнул с висящего над печкой лаптя. Впрочем, недалеко от истины. Сверху поскрипывали двери антресоли. Я покачал головой: ведь предупреждал сам себя…
– А-а, – сказал домовой.
– Что – «а-а»? – спросил Лёха, доставая из кармана моток верёвки.
– А-а-а.
– Ты стонешь или пытаешься испугать? – уточнил я.
– Задумывалось второе, – сказал домовой, продолжая сидеть на пятой точке. – Чёрт, со сна всегда неубедительно выходит.
– А какого подпечья ты спал?
– Я – не домовой, что ли? Уже и заснуть не могу? Пока вас из комнат выманишь, и помереть от скуки недолго.
– Значит, засада, – кивнул Лёха каким-то своим мыслям. Конец верёвки, на которой красовались шишки узлов, касался протёртого пакета.
– Засада, – признался домовой со вздохом.
– Люблю неудачные засады, когда сам в них не сижу. – Лёха поднял руку над головой. – Значит, нам повезло, а тебе нет. – Он дёрнул кистью, качнув верёвку в сторону коммунальщика. – Домовой, домовой, поиграй, да отдай.
Тот сразу схватился за один из узлов. Волосатая ладошка сжалась, в глазах мелькнул страх, азарт и неспособность что-либо изменить. Верёвка поймана, ловушка захлопнулась.
Попался.
– Гады, – сказал напоследок домовой, – что ж вы…
Договорить он не успел. Не в этом мире. Лёха рванул на себя, и хулиган на конце верёвки вспыхнул, как солома, и исчез, как зуд. Сгинула и сама верёвка. Вынужденные потери: гранату два раза не взорвёшь.
– Печёт, а-а, – Лёха подул на ладонь. – Всегда боюсь перепутать концы. Вот смеху будет, если когда-нибудь меня выкинет вместо коммунальщика.
– Обсмеёшься, – мрачно сказал я. – Может, безопасней завести кошку или хранить пасхальные яйца?
– Шутишь?
– Шучу.
– Давай. – Лёха кивнул на кухню. – Ты первый.
– После вас.
– Усту… а, чтоб тебя!
Он повернул ручку и открыл дверь.
На кухне буянили два домовых: носились по стенам, сбрасывая с полок банки и коробки, словно больных старух с печей. На нас они не обратили ровным счётом никакого внимания.
– Да их тут группировка! – почти с восхищением произнёс Лёха. – Три коммунальщика в одной квартире. Вот так редкость.
– Помнишь, что он сказал? – спросил я.
– «А-а». А потом: «гады».
– Да не домовой, а ты-из-прошлого.
Лёха почесал лоб. Домовые продолжали бесноваться, улюлюкать и сыпать на пол крупу.
– Что-то про твою машину?
– Да нет же. Он спросил, на «той ли мы хате с коммунальщиками», или как-то так. С коммунальщиками. Во множественном числе, понимаешь? Можно было сразу догадаться!
– Ну уж извини. Проворонили. Пропала подсказка века.
– Хватит ёрничать.
– Хватит трепаться.
Но меня уже донимала иная мысль.
– Как ты… то есть он попал в сортир этой квартиры, если он из будущего? Мы что, тут поселились?
– Может, он попал в прошлое из другого сортира, в другой квартире?
– Это как?
– А вот так. Временное наложение тебя не смущает, а пространственное, значит, да?
– Ладно. Проехали.
От гонок по стенам у меня начало рябить в глазах.
– Веник? – спросил Лёха.
Я кивнул. Лёха расцвёл:
– Люблю по старинке.
Лёха открыл дверцу, достал веник и ударим им по воздуху. Куда-то в эпицентр движения.
Кривоногий домовой отлетел к батарее, шерстяная шапка слезла на волосатое ухо.
– Выметаю, выгоняю! – завёл пластинку Лёха. – Выметаю, выгоняю!
Второй домовой – чёрный, лохматый – замер на карнизе над окном и зашипел.
– Лёх…
Зашипел и тот, что в шапке, кривоногий, сбитый веником. Оба смотрели на меня.
– Лёх… – снова позвал я. Слюна во рту загустела, руки похолодели.
– Выметаю, выгоняю!… Чего тебе? Не видишь, делом за…
Они смотрели на меня. Почти одинаковые лица. Почти…
– Похоже, настоящая нечисть в этой хате – наш заказчик.
– Что?
– Их лица.
– Ну?
Я сорвался:
– Да присмотрись ты к ним! Это же не просто копии человеческого лица! Это копии определённых эмоциональных состояний!
Лёха опустил веник.
Домовой в шапке смотрел на меня. Его лохматый «брат-близнец» пялился на Лёху.
– Твою ж… – выдохнул Лёха. – Похоть и ярость?
– Похоть и ярость, – подтвердил я.
Это было на лицах коммунальщиков. Не временная эмоция, а застывшая, константная. Вечный слепок.
– У нашего нанимателя жёсткое растроение личности.
– Как минимум, – сказал я.
– Как минимум «жёсткое»?
– Как минимум «растроение».
– И что делать? – спросил Лёха.
– Это должно быть нашей проблемой?
– Не думаю. Это – проблема людей.
– Тогда – заканчивать работу.
В открытом навесном шкафчике виднелась уходящая в темноту лестница.
– Вы больше не сможете там прятаться, – сказал я домовым, изуродованным человеческими пороками.
В ответ – рык. Возможно, они даже не умели говорить. Как и потаённые личности нашего нанимателя. Темноте не нужны голоса, достаточно – звука.
Лохматый бросился на меня и попытался укусить за лицо. Я схватил его за плечи и откинул назад. Он ударился головой о батарею, заскулил, обратил лицо к лестнице в полумраке шкафчика и прыгнул туда.
Шмяк!
Он словно врезался в невидимую преграду. Упал на линолеум.
– Мы знаем о чёрных тайнах. Теперь их не спрячешь в темноте. Теперь в ней не спрятаться самому.
Лёха достал из кармана небольшую коробочку, открыл, взял мел и вывел на стене два слова.
«УБИЙЦА»
«НАСИЛЬНИК»
Домовые закричали.
Убивать словом не так просто как кажется, и не так комфортно, как могло бы.
Слишком много шума.
Последние домовые этой квартиры превратились в сияющие шары голубого света, которые взорвались яркими, как новенькая иномарка в солнечный день, искрами. В некоторых местах начал тлеть линолеум. Я набрал в стакан воды и залил чёрные точки водой.
Последняя неприятность.
Если не считать мыслей о лопнувшей машине…
В топку будущее! И кто сказал, что даже намёк о ещё не свершившемся – это круто?
Стоп кадр.
Охотники на домовых и сами домовые.
Мы как писатели и неграмотные читатели. Мы с Лёхой пишем, а они не понимают наших произведений. Фыркают, противятся, не принимают. И, в конце концов, самоликвидируются, подальше от наших рукописей.
