— Если вы будете так орать, испортите Лавею весь сюрприз, — сказал я, не оборачиваясь.
— Милый, ты думаешь он о нас до сих пор не знает? — отец Прохор в своей кенгурушке смотрелся посреди туннеля дико и неприкаянно.
— Это на нас расставили ловушку, помнишь? — легкомысленно добавил Алекс.
Мне стало немножко стыдно. Увлёкся. Надо почаще напоминать себе, где я, и зачем…
Я виновато посмотрел на Хафизуллу. Но курда, похоже, подобные мелочи не волновали. Слегка пожав плечами, он канул во тьму, спрятав в рукаве любимый пчак — острый нож, больше всего похожий на тесак для разделки мяса. Собственно, для этого он и был предназначен. Но мясо ведь бывает разное, верно?
Я было дёрнулся за ним, но отец Прохор неимоверно быстро схватил меня за локоть.
— Погодь, малец, — и повернулся к Гиллелю: — Вишь, как рвётся? Невмоготу ему…
Я хотел возразить, что вовсе меня никуда не тянет… но чудо-отрок уже стаскивал с себя тяжелый крест. Вытянув всю цепь, целиком, из-за пазухи, а затем встав на цыпочки, он повесил панагию — сантиметров двадцать, не меньше — мне на шею.
— Это лишнее, святой отец. Я в Бога не верю, — сказал я.
— Зато Он верит в тебя, — подросток подмигнул. На миг показалось, что ему всего-то лет четырнадцать.
И вдруг я почувствовал, как мир прояснился. Словно с головы моей стащили марлевый мешок, набитый изнутри пылью.
— Спасибо.
— Обращайся, — подросток с жиденькой бородёнкой покровительственно похлопал меня по локтю — выше не дотягивался. — Только не потеряй, ладно? А теперь иди.
— Отец Прохор, стоит ли пускать его одного? — услышал я голос Алекса.
— Он не один, — откликнулся чудо-отрок. — С ним крёстная сила.
— И Хафизулла, — добавил прагматичный Котов.
Сто метров, двести, пятьсот… Дорожка крысиных следов всё так же бежала вперед, как бы показывая дорогу. Кроме неё в толстом слое пыли ничего не было. Я уже начал сомневаться: а вдруг я ошибся? Вдруг в туннелях мы не найдём ничего, кроме сохлых крысиных косточек, а Лавей в это время ударит по городу…
Хафизулла остановился. Я тоже.
— Ты что-то заметил? — говорить я старался как можно тише, но эхо всё равно заметалось под потолком.
— Не знаю, — прошептал курд. — Меня словно не пускают. Ерунда какая-то, — он топтался на пороге невидимой преграды, не решаясь её перешагнуть. — Чую: если сделаю ещё один шаг — я уже буду не я…
— Это морок, — сказал я. — Он специально рассчитан на то, чтобы отпугивать любопытных. Но ты же не просто любопытный, Хафиз. Ты пришел сюда по делу.
Странно: я никакой преграды не чувствовал. Напротив, приближаясь к цели, я ощущал всё большее облегчение. Даже радость — словно бы предвкушая встречу со старым другом.
— Верно, — кивнул курд. — Я пришел по своей воле и не поверну назад. Просто дай мне минутку.
Я кивнул и сделал пару шагов вперёд. Скорее всего, не будь у меня панагии святого отца, я бы точно так же топтался перед невидимой преградой, как и Хафиз.
А может, я её не чую, потому что уже — наполовину один из них…
Он ведь не знает о том, что меня покусали, — мелькнула мысль. — Или знает? Раз Хафизулла появился здесь, в Питере, в компании моего нового шефа и всех остальных — наверняка в теме. Возможно, больше, чем я сам. Подмывало спросить, как он во всё это вляпался, но я не стал. Не время.
— Слушай, ты можешь подождать остальных, — я уже слышал скрип колёсиков и сдержанную ругань Котова. — Наверняка у Алекса или отца Прохора найдётся, чем проткнуть это непотребство.
— Нет. Всё. Я уже собрался.
— Тогда пошли…
Хафизулла двигался так, словно шел по дну океана. Я видел, что каждый шаг даётся ему неимоверным трудом. Я же рвался вперёд — как пудель, которому не терпится по маленькому…
Но метров через пять курд пошел ровнее, легче. Выпрямился, перестал загребать руками успокоился.
А через минуту вытащил из-под просторной ветровки Узи, и повёл стволом поперёк туннеля.
— Там кто-то есть, — сказал он. — Видишь?
Да. Я тоже видел смутную тень в жемчужном тумане. Думал, это зрение играет шутки: такое бывает от сильного нервного напряжения. Вдруг начинает казаться, что ты отчётливо что-то видишь, перед глазами мелькают вспышки…
Моргнув несколько раз, я всмотрелся во туннель. Фонаря зажигать не хотелось. Он не столько поможет рассеять тьму, сколько выдаст наше местоположение.
— Идём, — я уже слышал, как позади шуршат шаги наших спутников. — Посмотрим, что это такое.
Еще метров за десять я понял, что вижу стоящего на коленях человека. Поза его выражала мольбу. Он словно ждал, что кто-нибудь придёт, и поможет ему встать…
Человек был мёртв. Не упал он лишь потому, что его мышцы и сухожилия ссохлись, стали жесткими, как проволока. И это не было трупное окоченение. Казалось, тело человека высосали изнутри, лишили всякой влаги. Или мумифицировали.
Мумии я видел только в музее — обёрнутые ветхими пеленами коконы, в которых с трудом угадывались фигуры людей, кошек и даже собак. Но почему-то казалось, что на ощупь они должны быть именно такие: сухие, твёрдые и прохладные, с лёгким ощущением пыли под подушечками пальцев.
Ни выражения лица, ни цвета волос было не различить. И неясно было, отчего он всё-таки умер — в такой нелепой позе, стоя на коленях и свободно опустив руки вдоль тела.
К сожалению, дальше стало хуже: высохшие трупы попадались один за другим. Они стояли в причудливых позах: воздев руки над головой, присев на корточки, замахнувшись, словно собираются бросить невидимый мяч…
Тератосы, — догадался я. — Вдруг они сделались не нужны, и колдун высосал из них всю энергию.
Значит, не нужно опасаться, что они полезут в город?
Как бы не так, — решил я в следующий миг. — Это знаки. Предупреждение для моих товарищей: вот что с вами будет, если осмелитесь двигаться дальше…
Сам я лишь ощущал радостное предвкушение. Встреча с Мастером!.. Наконец-то я увижу его, смогу припасть к его ногам, облобызать ботинки, и отдать всю свою силу, без остатка.
Я схватился за крест. Сжал так крепко, что углы перекладины больно впились в ладонь. А потом, втянув воздух сквозь зубы, сжал ещё крепче. Почувствовал, как лопается кожа на ладони… И тут же отдёрнул руку. Вряд ли отцу Прохору понравится, что его вещь вымазали в крови.
Достал из кобуры дезерт-игл. Холодная тяжесть железной рукоятки помогла прийти в себя. Напомнила, кто я такой и зачем здесь нахожусь.
Из глубин живота, из самых кишок поднялась волна ярости. И я ей был рад: ярость смыла наваждение, эту искусственную щенячью радость, оставив лишь предвкушение боя.
Наверное, Лавей почувствовал перемену моего настроения. Иначе, чем еще объяснить волну ненависти, настолько ощутимую, что её хотелось сорвать и выбросить, как грязную занавеску?
Хафизулла тоже что-то почувствовал. Он бесшумно крался где-то впереди, осторожно и почтительно обходя мёртвые фигуры — мы словно брели по какому-то сюрреалистическому музею, дикому перформансу, где живые люди претворяются мёртвыми. И вот он уже стоит рядом со мной, выставив в темноту ствол Узи.
— Калибр не мелковат? — я кивнул на крысиные следы. Как чёткая нить, уходили они во тьму…
— У меня не совсем обычные пули, — я хотел пошутить, но Хафизулла, как всегда, был совершенно серьёзен.
— Чеснок? Нитрат серебра?
— Разрывные.
Этот обмен простыми словами помог прийти в себя. Напомнил, что мы — всё ещё люди, а не голодные призраки…
И тут на нас что-то налетело. Хафизулла выпустил длинную очередь — пули высекли искры из потолка.
Я успел выстрелить всего два раза — ду-думмм, ду-думмм… А потом понял, что мы целимся в пустоту.
— Побереги выстрелы, — сказал я. — Это тоже морок. Он с нами играет.
