— По крайней мере, МЫ… — Страхоборец делает такой мощный акцент на этом «мы», что даже даёт маленького петуха, но тут же поправиляется:
— Мы отнюдь не собираемся нападать. Но мы намерены защищать! И самым решительным образом.
— Кого и от кого? — осведомляется Хан Автандилович, делая шаг в сторону, чтобы рукой опустить все-таки к полу никелированный ствол непреклонного Семена.
— Вы прекрасно знаете кого и от кого, — объявил Страхоборец высокомерно, — Не притворяйтесь! Всем же все известно. Вы лучше скажите мне, пожалуйста, ведь вы сегодня весь день встречаетесь с мелкими, но омерзительными неприятностями, сударь? Не так ли?
— Так, — говорит Хан Автандилович, помедлив лишь самую малость.
— Я надеюсь, у вас хватило сообразительности понять, что это отнюдь не случайные совпадения?
— Так это — ва-аша работа… — тянет Хан Автандилович с некоторым даже удовлетворением.
— Представьте себе, да.
— Господи, но зачем⁉
— Мы хотим, чтобы вы оставили в покое нашего друга.
— Вы имеете в виду Вадима Даниловича? Но у меня нет к нему никаких претензий! Мы с ним в прекрасных отношениях. И я глубоко уважаю и ценю его…
— Это что-то новенькое, — цедит сквозь зубы Страхоборец и вопрошающе смотрит на Юрку-Полиграфа. Юрка-Полиграф (трезвый как стеклышко и напряженный, как перед большой дракой) уже нацеливается на Хана Автандиловича, словно пойнтер на вальдшнепа. Он перехватывает взгляд Страхоборца и кивает, — коротко и отчетливо, — будто гербовую печать ставит на заверенный текст. И тогда Страхоборец глядит уже на Вадима, недоуменно поджавши губы самым комическим образом.
СЮЖЕТ 28/4
— Мать вашу наперекося, — говорит ему Вадим пересохшей глоткой. Голос у него наконец прорезается, — Защитнички хреновы…
На этом разборка (она же стрелка, она же, если уж на то пошло, терка) благополучно закончивается, и высокие разбирающиеся стороны расходятся вроде бы довольные собой и вполне вроде бы удовлетворенные. По крайней мере, внешне все это выглядит именно так.
Хан Автандилович, раскланявшись со всеми остающимися, следует в сопровождении Семена и Алеши вниз (к своему «Мерседесу»), а навстречу им, демонстративно не спеша, с чувством большого достоинства поднимаются: Вельзевул, имеющий вид насмешливо-победительный, и Матвей — легкомысленно крутящий на указательном пальце цепочку с автомобильными ключами и никого не желающий видеть в упор. Тут уж обходится без каких-либо поклонов-реверансов, хотя и вполне на уровне упрощенного дипломатического протокола (то есть прохладно, но без взаимных грозных выпадов, окриков и обнажения стволов).
А потом вся компания дедов с грохотом, с шарканьем и победными возгласами вваливается в квартиру, сметя собою хозяина с порога его собственного дома. Напряжение боевой схватки слетает с них, жить им становится легко и хорошо, отпускает — они разом все делаются румяные, веселые, громогласные и дьявольски доброжелательные ко всему на свете.
— Какие тут у нас натюрморты зелененькие! — восклицает Вельзевул, едва только оказавшись в гостиной, — Где такие надыбали, Вадим Данилович?
Вадим молча показывает ему фигу и прячет пачки в задний карман джинсов (который с молнией). Шершней на столе уже нет. Словно их никогда и не было вовсе. Но они — были.
СЮЖЕТ 28/5
— Как тебе мои питомцы? — продолжает Вельзевул, сбрасывая с себя куртку и швыряя ее в пространство, — Как тебе мои Vespa crabro? Произвели необходимое впечатление? Аятолла наш, я полагаю, в штаны надундолил? Очаровательные существа, не правда ли? У Брэма, между прочим, сказано:
«Гнезда их достигают очень почтенных размеров — почти величины ведра». Но старина Брэм не видел нынешних шершней-мутантов!
Вадим хочет спросить его, где эти впечатляющие Vespa crabro отсиживаются в данный момент и не могут ли они пожаловать к нему, Вадиму, ночью, но Вельзевул его не слушает — с тем же азартом он уже рассказывает (всем желающим слушать и не желающим — тоже), как утром устроил Аятолле «маленький уютный балаганчик» с отборными мокрицами (Oniscus asellus) в главных ролях. И тоже мутантами, разумеется.
— С мутантами получается лучше всего, они послушные, вялые, на все согласны, ты меня понимаешь? Тут уж он в портки точно надундолил! Гарантирую! Жалко, что никто этого не видел, но я и так знаю: надундо-олили его святейшество, надундолили от всей души!
Конечно же, он сегодня герой, наш Вельзевул — тощий, голенастый, костлявый Повелитель Мух, он же Рмоахал, он же Главатль, он же Тольтек, достойный наследник расы древних атлантов, силой слова и мысли повелевавших животными и растениями. Он находит управу на непобедимого владыку. Он принуждает его отказаться от злобных замыслов. Он заставляет его надундолить в портки. Но слушают его все равно невнимательно, потому что он трепло. Его обнимают за костлявые плечи, похлопывают по сутулой спине, треплют ему и без того растрепанную гриву (желтую, как у льва), Матвей, расчувствовавшись, пытается его даже облобызать.
СЮЖЕТ 28/6
Но, главным образом занимаются все не Вельзевулом, а подготовкой пира победителей: откупоривают принесенное с собой пойло, раскладывают по тарелкам снедь, требуют у хозяина вилки-ложки…
Они галдят и веселятся — победители. Они ни черта не понимают, что происходит. Им кажется, что отныне все задачи благополучно разрешены и что именно они эти задачи разрешили. И вообще все они сегодня герои. Все как один.
Они выслеживают Аятоллу и ведут его по городу с самого утра.
Герой-Матвей вцепляется в его ослепительно белый «Мерседес», как бульдог в штанину, и не отпускает гада от себя ни на шаг — и это у него получается вполне профессионально, если не считать случая на углу Московского и Фрунзе, где он, увлекшись преследованием, чуть не впиливается юзом в белую роскошную корму, однако же Бог спасает.
Герой-Андрей проводит переговоры с противником на недосягаемой для обыкновенного человека дипломатической высоте: давит гада личным превосходством и, вне всяких сомнений, переигрывает матершинника Семена с его сраным пистолетом.
А что касается героя-Юрки-Полиграфа, то он как всегда точен, однозначен и чисто конкретен. За все эти подвиги выпито с бурным энтузиазмом и даже с некоторой жадностью, вновь наполнено и вновь выпито же. В головах шумит теперь уже и от спиртного тоже. Матвея тянет спеть, и он незамедлительно поет — старинное, давно уж всеми позабытое и вышедшее из употребления, но вечно прекрасное:
— По дороге в Бигл-Добл (по дороге в Бигл-Добл!), Где растет тенистый топ’л, — и Вельзевул тотчас же подхватывает («четвертым голосом»), — Шел веселый паренек, не жалел своих сапог, Веткой вслед ему махал топ’л.
Выясняется вдруг, что песню эту знают все, и все почему-то встают (со стаканами наизготовку), торжественно и разом, словно при исполнении любимого гимна.
— Знал веселый паренек: ждет любимый городок, Ждет его родной Бигл-Добл!
«Что за чертовщина, — думает Вадим, старательно выводя энергичные синкопы, — Что это нас разобрало вдруг? Что за всеобщая, внезапная и взаимная любовь?»
Мысли у него цепляются друг за друга и путаются, превращаясь в «бороду», знакомую каждому рыболову. Из какой-то неожиданной петли вдруг выползает:
«Эволюция уничтожает породившие ее причины»
СЮЖЕТ 28/7
Это надо бы обдумать. А, впрочем, зачем? Может быть, наоборот, ничего не обдумывать, а лучше еще раз выпить и потом снова налить. В конце концов, плевать мне на эволюцию. Вообще. Главное, что все мы здесь братья навсегда.
«А где вы все были, когда я корчился от страха? — спрашивает он, сводя брови самым грозным образом, — Где? Неделю назад всего? И вдруг — словно просветление на Вас нашло»
И сразу же, строго: не надо так думать. Это дурно. Это недостойно. О друзьях так не думают. О братьях.
— Не суди, брат! (Это, кажется, Юрочка вмешивается, Полиграф.)
— А кто, собственно, судит? Я? И не думаю даже. Страшный суд. Районный.
«Решение районного Страшного суда утверждено в городском Страшном суде и теперь будет опротестовано в Верховном Страшном суде», а-ха-ха!
