— Перед Пятью Сотнями! — кричал Колби, но вдруг запнулся и чуть не выронил череп. — Перед Пятью Сотнями…
Голос его пресекся, как будто говорить было трудно. Тварь на алтаре вскинула свою укутанную голову, и во внезапной тишине ужасный плещущий звук заполнил все нечестивое место вкупе с далеким эхом неумолкавших флейт.
Затем Колби с воплем пал на колени, череп выскользнул из его рук. Он боролся с удушьем, а из лестничной тьмы позади него выскользнула новая фигура, маленькая и стройная, — она нагнулась подобрать священный череп страшного предка, правившего этим местом.
— Игнаиих, игнаиих Йог-Сотот! — воскликнула женщина высоким и сильным голосом, насытившим мерзкую полость; на миг почудилось, что тьма, проталкивавшаяся к незнакомке, вот-вот настигнет ее, как сомкнулась вокруг старика на алтаре, — затем мрак отпрянул.
Благодаря странному актиническому свечению черепа я мог разглядеть лицо женщины и понял, что это Джудит Делапор, племянница и внучка безумцев, управлявших Дипуотчем. Но как же оно отличалось от милого спокойного лика на миниатюрном снимке Колби! Маска богини, сработанная из слоновой кости, исполненная сосредоточенности; взгляд упал на пучившийся водоворот кошмара, ее окружавшего, и даже не коснулся возлюбленного, который задыхался и корчился у ее ног. Высоким, твердым голосом она повторяла ужасные слова своих заклинаний, ни разу не отшатнувшись и не отмахнувшись от жутких тварей, порхавших, прыгавших и ползших в темноте.
Молодая женщина опустила череп, лишь когда ритуал был окончен и чудовищная свора втянулась в угол, образованный внутренними стенами. Освещенная блеском селитры, женщина высилась в своей черной мантии и всматривалась в бездну, откуда явились эти богомерзкие создания, едва ли замечая, как я сходил с последней ступени.
От тела старика, возлежавшего на алтаре, ничего не осталось. Камень толстым слоем покрывала слизь, стекавшая на пол, покрытый, как можно было определить в неверном голубоватом свете селитры, дюймовым слоем коричневой жижи. Я видел, как эта подвижная тьма поглотила Бернуэлла Колби, и теперь брел к месту, где он лежал, в бредовом намерении помочь ему, но, когда опустился на колени, узрел лишь комковатую массу полурастворившихся костей и плоти. Я в ужасе поднял взгляд на женщину с черепом, и ее глаза встретились с моими — чистые, золотисто-ореховые, похожие на другие, которых я вспомнить не мог. Они расширились и наполнились лютой ненавистью.
— Ты! — прошептала она. — Итак, ты все же не взял его?
Я лишь помотал головой в смятении, будучи не способен понять женщину, а она продолжала:
— Как видишь, дядюшка, отныне здесь распоряжаюсь я, а не дед — дед, которого не существовало более полувека.
И, к моему ужасу, она простерла руку к тому самому омерзительно неправильному углу, где таилась и выжидала тьма.
— И’бфнк нг’хаййе…
Я закричал. В тот же миг на лестнице, что уходила наверх в невинный и ни о чем не подозревающий мир, вдруг вспыхнул свет — сине-белого накала, подобный молнии, и в затхлом воздухе треснул озон.
— Дорогая мисс Делапор, — сказал Холмс, — прошу простить за вторжение, но боюсь, что вы трудитесь, не вполне понимая происходящее.
Он сошел с лестницы, держа в одной руке металлический прут, искрившийся электричеством, которое струилось назад, к такому же пруту в руках Карнаки, шедшего следом. Карнаки нес на спине ранец вроде тех, какими пользуются носильщики в Константинополе; тот был соединен с прутом дюжиной проводов, и молнии, слетавшие с оконечности, соединялись с прутом Холмса, так что обоих мужчин окружало кольцо мертвенного свечения.
Взглянув на меня сверху, Холмс осведомился, как будто мы сидели на Бейкер-стрит за чашкой чая:
— Какой был любимый цветок у вашей жены?
Опешившая мисс Делапор открыла было рот, но я возопил в приливе скорби:
— Как вы можете, Холмс? Как можно говорить о Мэри здесь, после всего, что мы видели? Ее жизнь была сама доброта, сама радость — и ради чего? Все впустую, вам ясно? Если в основе нашего мира скрывается это… это богохульство, то как сохраниться добру и счастью? Все насмешка — любовь, забота, нежность… в них нет никакого смысла, а мы дураки, если верим в это…
— Ватсон! — загремел Холмс, и вновь мисс Делапор обратила к нему удивленный взор.
— Ватсон? — прошептала она.
Сурово глядя на меня, он повторил вопрос:
— Какой был любимый цветок у вашей жены?
— Ландыш, — ответил я и спрятал лицо в ладонях. Даже за столь короткий миг я разглядел — таково было сверхъестественное свойство моего сна — руки человека преклонных лет, худые и изуродованные артритом, а обручальное кольцо, которое я продолжал носить вопреки смерти Мэри, исчезло. — Но все это теперь не важно и никогда не станет важно, коль скоро я знаю истинную природу нашего мира.
Рыдая, я расслышал негромкие слова Карнаки:
— Придется отключить электрическое поле. Иначе мы вряд ли поднимем его по лестнице.
— Вас не тронут, — изрекла мисс Делапор. — Отныне я повелеваю Ими — как правил мой дед, или существо, многие годы выдававшее себя за него. Я знала, что его целью — целью этого существа — было захватить тело Бернуэлла, как было захвачено пятьдесят лет тому назад тело деда. Он презирал моего дядю, презирал моего отца и презирал меня как женщину, считая нас слишком слабыми для противостояния силе, вызванной ритуалом из Книги Эйбона. Зачем еще ему было забирать меня из пансиона домой, как не с целью предать этого несчастного американца его судьбе?
— При помощи письма, закапанного слезами, — сухо отозвался Холмс. — Даже по краям и в чистом месте над адресом. Девичьи слезы едва ли туда упадут, но трудно не разбрызгать капли, когда они стекают с пальцев, которые намочили в кувшине.
— Не напиши я письмо, — возразила она, — тогда я, а не дед, была бы отдана нынче ночью Тому, Кто в Капюшоне. Притянув Бернуэлла к себе, я хотя бы могла подсунуть яд — паучий глаз,[7] который действует спустя много дней. Дед так или иначе схватил бы его — он не привык отступать.
— Выходит, за Бернуэллом послали вы, чтобы устроить ему встречу с дедом в Брайтоне?
— Нет. Но я знала, что это случится. Когда дед… когда вампирский дух лорда Руперта вошел в несчастного Бернуэлла, тот уже умирал, хотя никто не знал об этом. Мне известно, что дядя Карстерс тоже владел искусством переселения из тела в тело — я полагаю, его целью были вы, а не ваш товарищ.
— Вот даже как, — молвил Холмс с ледяным спокойствием. — Он недооценил меня — и оба, полагаю, недооценили вас.
И в ее тоне, когда она отозвалась, мелькнуло презрение:
— Таковы мужчины. Включая вас, похоже.
Электрическое потрескивание пресеклось. Открыв глаза, я обнаружил, что в темной пещере все они окружили меня и стоят на коленях: Холмс и Карнаки, прикладывающие свои электрические прутья к моим рукам, и мисс Делапор, заглядывающая мне в глаза. Каким-то образом я видел ее четко, невзирая на тьму, — мне, как во сне, были видны ее золотые зрачки. Я не помню, что она мне сказала: все сгинуло под действием шока и холода, когда Карнаки повернул выключатель…
Я поднял веки, стояло летнее утро. Голова болела; когда я хотел приложить к ней руку, мои запястья оказались израненными, как будто меня связывали.
— Вы почти всю ночь бредили, — сообщил Холмс, сидевший у постели. — Мы боялись, что вы себя изувечите, — ох и намучились же мы с вами.
Я обвел взглядом простые обои и белые занавески спальни. Мы находились в Хай-Кламе, в гостинице «Золотой крест».
— Не помню, что произошло, — проговорил я сбивчиво.
— Лихорадка, — сказал Карнаки, входя в номер в сопровождении стройной юной леди, в которой я моментально узнал мисс Джудит Делапор с фотографии. — Я в жизни не видел столь резкого подъема температуры; у вас был сильнейший озноб.
Я помотал головой, не понимая, что было такого в изнуренном спокойствии мисс Делапор и ее ореховых глазах, что наполнило меня неизбывным ужасом.
— Я ничего не помню. Сны… По-моему, здесь побывал ваш дядя, — добавил я, когда Холмс представил юную леди. — По крайней мере… мне кажется, что это был ваш дядя…
Откуда взялась эта уверенность, что иссохший скрюченный человечек, явившийся — будто бы явившийся — накануне в мой номер, был именно Карстерс Делапор? Я ничего не помнил из его слов. Только глаза…
— Это был он, — подтвердила мисс Делапор, а я, взглянув на нее вновь, заметил, что она носит траур. — Вы совсем не помните, зачем он приходил? Прежде чем он успел рассказать о визите в приорстве, — она посмотрела на Холмса, — он упал с лестницы и тотчас умер.
Я ответил, что чрезвычайно шокирован, и выразил соболезнования, одновременно пытаясь подавить чувство глубочайшего облегчения, которое как-то связывал со снами, одолевавшими меня в бреду. Благодарно кивнув, мисс Делапор повернулась к Холмсу и протянула ему коробку из плотного красного картона, перевязанную веревкой.
