Голова болит, боль расходится, словно тающий кубик льда, из того места черепа, на которое ночью падал лунный свет. Через пару минут приедет Луэллин, чтобы отвезти меня в Беддгелерт. Я не смог заснуть, так что несмотря на ломку перед полнолунием, все же принял душ, побрился и постриг ногти на руках и ногах. Чистой одежды у меня не было, я постирал носки и трусы шампунем и высушил на батарее. Эллис сказал, что парни из его команды сразу схватят меня, когда я сделаю то, что должен. Я выпил последний стакан «Талисакера» в полдень. С тех пор только пью кофе и курю «Кэмел», иногда еще пропускаю стакан воды из-под крана. На улице моросит. Это место у окна уже кажется мне грустным домом. Унылый городской пейзаж: дорога, проезжающие машины, старушки, закутанные в шарфы, хозяева с собаками, иногда видно тех, кто вышел на пробежку. За всем этим тянется длинная серая стена, а за ней — тонкая полоска берега и блестящая водная гладь пролива Менай в Англси.
Но скоро это кончится.
У моих мертвых внутри молчаливое собрание. Арабелла, их вечная жрица, исчезла, так что они в замешательстве. Я очень тонко ощущаю ее отсутствие, как когда на месте вырванного зуба остается мягкая, налитая кровью десна. Я убил и сожрал свою любимую жену и нашего нерожденного ребенка, а теперь снова влюблен — разве это не признак того, что на Земле нет справедливости и что ты обязательно должен жить, если можешь жить с этим?
Но довольно. Нервы уже сдают. Размышления о любви изводят меня.
Вот и Луэллин уже приехал. Что бы ни было впереди, время действовать.
Никто меня не насиловал. Во-первых, потому что все боялись Поулсома, а он уж точно не одобрил бы такого. Во-вторых, если бы кто-нибудь меня изнасиловал, им пришлось бы меня убить: одно дело, если тебя выслеживает женщина, которой ты причинил боль, а совсем другое — если она оборотень. Когда меня первый раз похитили, я перестала волноваться на этот счет, хорошенько все взвесив.
Когда меня похитили во второй раз, я снова начала этого бояться.
Мне было тяжело видеть Джейка. Он выглядел ужасно. Эти царапины на лице были как оскорбление. Стоя у окна в отеле, он смотрелся таким одиноким и несчастным, будто окружающее его пространство смеялось над ним с садисткой ухмылкой. Он криво застегнул рубашку, на одну пуговицу ниже. То, что я накрасилась, в эту секунду показалось мне отвратительно пошлым. Помимо миллиона других мыслей, я хотела выглядеть симпатичной, когда увижу его, и Вселенная отреагировала на мое желание в своей извращенной манере: утром, в том месте, где они меня держали — про себя я назвала его «белой тюрьмой», — одна из моих охранниц передала мне бумажный пакет с косметикой. Подводка, тушь, блеск для губ и румяна. «Я слышала, ты сегодня увидишься с своим парнем, — сказала она, — только не рассказывай, кто тебе это дал». Она была смущена. Я удивилась, потому что до сегодняшнего дня она вела себя очень строго. Я даже дала ей прозвище — Ледышка. Я опешила и не знала, что сказать. А после, когда она ушла, расплакалась. Я где-то прочла, что дети плачут из-за человеческой жестокости, а взрослые — из-за доброты. До этого момента я даже не понимала, насколько привыкла не ждать от людей ничего хорошего. А когда увидела Джейка, такого измотанного и одинокого, весь этот макияж показался пошлой дешевой девчачьей уловкой. (Да, девочка все еще живет где-то глубоко под литрами выпитой крови и сожранных кишок моих жертв. Наверное, рано или поздно найдется что-то, что убьет эту девочку, но сейчас я даже не представляю, что это может быть.) «Ты в порядке? Да. А с тобой все нормально? Да, нормально». Недели ожидания, а когда наступает главный момент, на ум приходят лишь самые глупые слова. Его близость жгла сердце, грудь, живот, я чувствовала, как волк заметался внутри, отчаянно пытаясь вырваться. Воспоминание о нашем убийстве в Калифорнии вспыхнуло так резко, как разливается вдруг по телу тепло от крепкого спиртного, от сердца к рукам и ногам, тайная эйфория в кончиках пальцев и зубах и мурашки по коже. Поулсом сказал: «Тише, ты поранишь себя». Он имел в виду наручники. Я даже не поняла, что все это время с силой сдавливала их.
Я бы хотела сейчас быть с тобой.
О боже, Лу, я…
Нам обещали тридцать секунд. Они пролетели как три. Пшик. Мгновение. Взгляд. Шутка над ценностью любви. Машина тронулась, и я выгнула шею как только могла, чтобы увидеть через заднее стекло, как Джейк в открытом окне становится все меньше и меньше. Отдаляется. И наконец исчезает. Я почувствовала то же, что и в первый день в школе — пустота в желудке и ком в горле, потому что мама видела, как я плачу, но все равно развернулась и пошла к машине, серебряному «Вольво», который я после этого ненавидела. Мы сталкиваемся с ужасным чувством потери еще в детстве. А потом всю жизнь пытаемся забыть его.
Джейк говорил, что перестал анализировать. А я, видимо, только начала. Писать все это нелегко. Я не вела дневник со времен университета. Тогда все девчонки вели дневники, километры девчачьей писанины с излишней драматичностью, словно колючая проволока. Я больше не стану его слушать. Этот козел воспользовался мной ПОСЛЕДНИЙ РАЗ!
Я думала, что из Карнарфона они повезут меня обратно в «белую тюрьму» (под словом «они» я имею в виду Поулсома и двух охранников — Мерритта и Дэйсона), где бы она ни находилась. Я знала, что она точно в Уэльсе, но это все. В географии Европы, как настоящая американка, я совсем не разбираюсь, так что названия мест, которые мы проезжали — Лландовери, Райядер, Долгелай — звучали, будто из Страны Чудес. С той самой секунды, когда меня поймали, я знала, что должна что-то предпринять, но я ничего не могла, и это меня изводило. Я, конечно, не купилась на обещание, что меня отпустят, как только Джейк, если получится, убьет Грейнера, но у меня не было выбора, так что я делала вид, что верю. Когда нам с Джейком разрешали созваниваться, он без конца повторял: сиди тихо, я скоро вытащу тебя. В хорошие минуты эти слова были как талисман в кармане. В мрачные — некий голос (тети Сильвии, той сучки, которая любила разрушать детские мечты, словно кислотный дождь) издевался надо мной: «Он не придет, ты глупая маленькая девчонка, тебе конец». И теперь, после того как мы увиделись, наступила одна из самых плохих минут. Он выглядел таким уставшим. И эта неправильно застегнутая рубашка, царапины на лице…
Мы минут двадцать ехали по узкой петляющей дороге с густым лесом по сторонам, пока не встали в пробке, которая образовалась из-за автокатастрофы. «Скорая помощь» грустно озаряла мигалкой деревья, двое медиков нагнулись над мотоциклистом в шлеме на земле, мотоцикл лежал на одном боку на обочине.
— Хм… — сказал Поулсом. Он сидел со мной и Дэйсоном на заднем сиденье. Мерритт был за рулем.
— Как не вовремя, — сказал Дэйсон.
— Разворачивайся, — сказал Поулсом, — сейчас же.
А дальше все произошло очень быстро. Я услышала звук пули, пробивающей лобовое стекло, и в ту же секунду голова Мерритта обмякла и прислонилась к подголовнику.
Потом я помню все как в очень насыщенном и быстром сне: Поулсом выдергивает пистолет из кобуры на плече, Дэйсон переползает через нас к противоположной дверце, чтобы удрать, и я пытаюсь — хотя и знаю, что это невозможно — высвободиться из наручников. Если бы кто-нибудь мог это видеть, то сказал бы, что мы похожи на комическое трио. Дэйсон навалился на меня всем весом, одним ботинком оттолкнулся от моего бедра и уже вылез из машины, чтобы скрыться за деревьями.
Но у него не получилось. Выстрел свалил его в нескольких метрах от нас. Наступила полная тишина, и я почувствовала, как тело Поулсома обмякло в грустном смирении.
— Поулсом, вылезай медленно, — произнес мужской голос, — и руки держи так, чтобы мы их видели.
Я взглянула на тело Мерритта в кресле водителя. Врачи и мотоциклист теперь стояли у открытых дверей кареты «скорой помощи», вооруженные винтовками. Пошел дождь.
— Что ж, Талулла, — тихо сказал Поулсом, — кажется, меня не ждет ничего хорошего.
Он вышел из машины. Я сидела как вкопанная. Впрочем, у меня не было особого выбора: в своей камере в «белой тюрьме» я могла двигаться свободно, но для перевозки они надевали на меня оковы в стиле Гуантанамо: браслеты на запястья и лодыжки, соединенные железной палкой, в которых можно было делать только очень маленькие шаги. Браслеты на лодыжках также были соединены с основанием сиденья.
— Брось оружие, — приказал голос Поулсому, — ляг на землю лицом вниз. Живо.
Я видела, как Поулсом выполняет все, что ему говорил голос. Он занял нужную позицию, в поле зрения попал накачанный парень в черном кожаном костюме. Судя по одежде, охотник ВОКСа, с темными волосами, стриженными под ежика, и усталыми глазами. Он наклонился к Поулсому, надел на него наручники и помог встать на ноги.
