— И вы не измените своего мнения?
— Вы еще об этом спрашиваете! Вот уже четыре года прошло с тех пор, как меня не покидает эта мысль.
— Что ж, я попробую.
— Когда?
— Очень скоро.
— И вы вернете мне их?!
— Не знаю… К тому же я не могу вернуть вам всех.
— Почему же?
— Ваш сын умер в сражении, а чтобы действовать, мне нужно иметь тело.
— Да, я понимаю, — со вздохом сказала бедная женщина, поняв, что не всем ее надеждам суждено сбыться. — Но что же мои дочери?
— Я постараюсь вернуть вам последнюю дочь, так как она умерла только что. Возможно, мне удастся… Две другие умерли слишком давно: земля уже разрушила органы, необходимые для жизни. Кроме того, в этом странном предприятии, на которое я решился при виде вашего горя, я, вероятно, смогу лишь оживить тело, но не воскресить его…
— Так вы беретесь вернуть мне дочь?..
— Если мне удастся осуществить задуманное, то я верну ее вам такой, какой она была.
— Но когда вы будете пробовать? — спросила Жанна, которая толком ничего не поняла, кроме того, что доктор пообещал воскресить ее дочь.
— Говорю вам: скоро.
— Завтра или прямо сейчас?
— О нет! Быть может, через месяц.
— Через месяц! — воскликнула бедная Жанна и опустила голову. — Еще целый месяц мне придется страдать!
— Нет, — возразил доктор, — надеяться. В течение этого месяца у вас будет чем заняться. Я сосредоточу свои усилия на том, чтобы вернуть вам дочь, а вы позаботитесь о том ребенке, который у вас остался. Итак, Жанна, верьте и будьте тверды.
— И вы клянетесь, что возвратите мне дочь?
— Я сделаю все, что позволит мне сделать наука. Теперь же возвращайтесь домой и не сокрушайтесь больше о той, что спит в могиле; лучше подумайте о том, за кого вам придется дать отчет Богу. Притом, постарайтесь угодить Господу, ведь без Его помощи мне в моем предприятии не обойтись, — прибавил доктор с улыбкой.
— Итак, через месяц?..
— Через месяц.
— Мы будем видеться с вами в продолжение этого времени?
— Каждый день.
— О, благодарю вас! — воскликнула Жанна, в слезах бросаясь целовать руки доктора.
После этого она в последний раз поклонилась могиле и, улыбаясь, удалилась от нее, как будто дочь ее спокойно лежала в колыбели. Понятно, что отныне эту женщину занимала только одна мысль: как скоро наступит тот счастливый день, когда она снова увидит свою Терезу. Эта надежда показалась бы ей безумной или по крайней мере несбыточной, если бы она хоть на минуту задумалась обо всем сказанном. Однако доктор говорил с такой уверенностью в успехе своего предприятия, что эта уверенность передалась и ей. К тому же, как можно требовать от женщины, потерявшей своего последнего ребенка, чтобы она не верила тому человеку, который обещает ей его возвратить?
Жанна, обезумевшая от горя, уцепилась за ту надежду, которую ей подавали. Иногда ее все же одолевали сомнения в возможности такого великого счастья. Ей казалось, что человек не властен воскресить разрушенное Господом. Но в такие моменты она старалась отогнать от себя всякие сомнения и принималась уверять себя в том, что у доктора вовсе нет причин обещать ей то, чего он никакими средствами не сможет исполнить. Ей думалось, что она просто не в состоянии постичь научный прогресс своим темным разумом, а потому ей оставалось лишь положиться на голос своего сердца. Жанна убеждала себя в том, что Бог, совершивший столько чудес, вероятно, допустит еще одно чудо, чтобы утешить ее великую печаль, которая не может быть наказанием, а должна быть только испытанием. Итак, Жанна вернулась домой преображенной.
Обстановка комнат, в которых ее накануне устроили, и вещи, которых она прежде не замечала, наконец-то привлекли ее внимание, потому что теперь все это существовало не для нее одной, но и для ее дочери Терезы. Вернувшись к жизни, Тереза будет счастлива, ведь она так привыкла к нищете, что в минуту пробуждения все эти предметы покажутся ей очаровательными, даже сказочными. Жанна становилась вдвое счастливее при мысли о радости, которую испытает ее дочь. Когда женщина вернулась домой, ее внук, окруженный игрушками, уже спал. Она взяла его на руки и так крепко обняла, что тот, вскрикнув, проснулся. Узнав бабушку, он улыбнулся ей этой чистой и ясной улыбкой ангелов, которую дети, вырастая, теряют.
— Мы ее еще увидим, — сказала ему Жанна.
Ей очень хотелось сообщить кому-нибудь о своем счастье, пусть даже и существу, не способному пока ее понять. Когда человек испытывает большую радость или переживает большое горе, ему кажется, что каждый чувствует то же, и, обращаясь к первому встречному, он надеется найти в нем друга, который будет соболезновать его горю или разделит с ним радость. Прежде чем ребенок успел что-либо ответить Жанне, она снова взяла его на руки и начала покрывать поцелуями. С этого дня женщина совершенно изменилась как внешне, так и внутренне.
Последний удар, нанесенный рассудку матери смертью дочери, оказался так силен, что только средство, изобретенное доктором, могло его успокоить. В том положении, в котором пребывала Жанна, спокойствие представлялось вещью невозможной, если только оно не было совершенной апатией, предшествующей смерти. Лихорадка бедной женщины, вызванная бессонными ночами и страшным потрясением, приняла другое направление: отчаяние обернулось безумной радостью, беспредельной надеждой. Ее возбуждение было так сильно, что любой пустяк мог обратить в безумие эту навязчивую мысль о воскресении Терезы, освещавшую и подкреплявшую жизнь Жанны. Кроме того, в ее жизни вместе с надеждой так неожиданно появились материальные блага, что не верить в чудо было бы, по мнению женщины, безбожием и неблагодарностью. Внимание, которое уделял ей доктор, деньги, что он ей давал, комнаты, наполненные свежим воздухом, которые он для нее снял, внушали ей доверие.
Из своего прежнего жилища Жанна забрала скудную мебель и хорошенько вычистила ее. Из комнаты, в которой временно поселился мальчик, женщина устроила будущую спальню для Терезы. Умилительно было наблюдать за тем, с какой заботливостью бедная мать убирала комнату, где, как она надеялась, будет жить ее дочь! Постель была покрыта чистой простыней, на окнах — белые гардины, деревянное изображение Спасителя, присутствовавшее при смерти молодой девушки, также ожидало ее появления.
В этой комнате все было готово, чтобы принять Терезу, когда она вернется. Новые платья и уборы, хотя и очень простые, но до сих пор незнакомые девушке, ожидали ее пробуждения и должны были сделать ее вторую жизнь несравненно счастливее первой. Мать ничуть не сомневалась в обещанном пробуждении дочери: она даже перестала носить траур, хотя до этого пять лет не расставалась с черными одеждами. Каждый день она ходила на кладбище, но с улыбкой радости на устах, а не с печалью и унынием в сердце, как на следующий день после смерти Терезы. Жанна бросала цветы на могилу своей девочки и говорила с ней о будущем так, словно та могла ее слышать. Все это еще не было безумием, но являлось его предвестником.
Понятно, что горькая печаль бедной женщины не могла так быстро смениться восторженной радостью, не удивив всех до единого жителей города С. Когда они приносили свои соболезнования Жанне, она отвечала им, что ее дочь вернется к ней. Сначала все решили, что это великое горе повредило рассудок женщины, но имя доктора Сервана, так тесно связанное с этой историей, его обещание воскресить Терезу и, наконец, известная всем ученость старика заставили весь город с нетерпением ждать назначенного срока. Тереза стала предметом всеобщих толков, а доктор, проводивший теперь все время дома и отправлявший к своим больным Ивариуса, прослыл существом необычайным. Одни считали его посланником Божьим, другие — шарлатаном, третьи — безумцем, а четвертые — исчадием дьявола. По вечерам вокруг дома доктора начали собираться толпы народа, и малейший жест Ивариуса, ставшего в это время еще более значительным лицом, истолковывался на тысячу ладов. Однако Серван порой все же покидал свое жилище, чтобы проведать каких-нибудь трудных больных или совершить покупки, которые он один только мог сделать. В эти редкие моменты его встречали горожане, и им казалось, что он уже нисколько не походил на прежнего доброго старичка.
По его домашнему костюму люди заключали, что он, отрываясь от усиленных занятий, не хотел терять времени на туалет и выходил из дому так, как был, не заботясь о том, что скажут его знакомые. Дело, которым он занимался и о котором судачили теперь во всем городе, как ему казалось, извиняло его небрежный вид. Человек, идущий затем, чтобы заказать какое-нибудь лекарство, купить нужные инструменты или навестить умирающего, думал он, не обязан одеваться с таким же лоском, как человек, который идет заводить какие-нибудь праздные интрижки. Раньше доктор всегда отличался изысканностью своего гардероба, так что все эти изменения не могли не обратить на себя внимания.
