В стене шахты торчали скобы, которые уходили вниз. Брод начал спускаться. За ним спускался Марселлус.
Схема космопорта и его окрестностей была в голове Брода, в объёме, с артериями подземных путей. Он вертел её и сверялся, выискивая точку подъёма, ближайшую к истоку малиновой реки.
Под ногами причмокивал толстый слой мха.
Ночью в пустыне было прохладно. На севере кратер дышал испарениями, плёнкой блестело силовое поле. Малиновая река казалась потоком тёмного кваса, и лишь Радужное дерево не потеряло ни единой краски.
Они нашли нужное место и принялись копать.
Вернулись через час. Незамеченные. Продрогшие ожиданием – каждый своим.
*
Брод поднял руки и стал отсчитывать выверенные шаги. Дорога под ногами казалась потёкшей на солнце. Возвышенности заслонили космопорт, город уплыл влево.
Патруль встал частоколом тел. Помятый, словно мешок палками, бандит шагнул навстречу. Его левый рукав был пуст и перевязан узлом.
– Ты, паря, куда ноги направляешь?
Сиротская правая рука поднялась. В ней блеснула сталь.
Брод остановился. Кинул к ногам головореза сумку с пожитками, собранными на Пурпурной Длани. Кое-что из серебряного лома дал Клай.
Какое-то время шёл пересчёт. Инспекция матерчатого пузыря.
– Скромненько, паря…
Главный цокнул языком. Поднял руку, закрепляя вердикт. На фоне малиновой реки он выглядел блохой, лишившейся пса.
– Это огнестрельный пистолет? – спросил Брод.
– Точняк, – уверил однорукий. – Этот фуфырик продырявит твоё брюхо и захавает потроха.
– Тогда стреляй.
– Ты, паря, с опилками своими не дружишь?
– И коль убьют, то пусть из огнестрельного оружия.
– Чё это он? – спросил бандит в экзоскелете.
– Тю-тю, – сказал однорукий.
– Мне надо попасть на Карниз.
– Башляй.
– Я отдал вам всё, что у меня было.
– Метнись – отожми у кого, паря. Давай, чопай живенько.
Бандиты дружно заржали.
– Лады, – сказал Брод, подражая арго безрукого «таможенника».
Состав спецбригад Радиуса-Нью ничем не отличался от местных авторитетов и их прихвостней, а среди них Брод провёл два года – был одним из полуживотных, воспитанных в суровых условиях алмазных рудников и подчиняющихся ещё более строгой блатной дифференциации.
Он развернулся и зашагал к менгирам, за которыми спрятал скафандр.
– Меньжанулся нехило паря. От страха направу перепутал.
– За камушки пошёл присесть. Этого. Балласт сбросишь. Ха!
– Ага.
– Кашлянуть по рацухе Сивому о чепушиле этом?
– Схера?
– Этого. Для проформы. Вдруг у него там ящик термоядерных гранат.
– О как забазарил – проформа, с жердочки что ли свалился? Колчану ещё маякни! Охота тебе этой чухнёй заниматься.
– Дело твоё, Шприц.
– Чьё ж ещё! – Пауза. – Эй, паря, я сказал живенько хилять!
Брод ускорил шаг.
Вскоре слова стали неразличимы, их теснил ветер и расстояние. Больше ему не кричали.
*
Он выходит из-за защиты кромлеха и методично расстреливает бандитов через оптику пэв-винтовки. Забрало поднято, жаркое дыхание пустыни лижет лицо. Пучки электронов, посылаемые по ионизированным каналам, предварительно созданным лучом лазера в атмосфере, сверлят в телах дыры с пузырящимися краями, ампутируют ноги и руки, оставляют в камнях отверстия трёхсантиметрового диаметра.
Как стрельба в тире. Только игрушки не падают, а отлетают на несколько метров, будто нанизанные на призрачное копьё.
Когда мишени приходят в себя и оправляются от шока – кто-то уже отстреливается маломощным и бесполезным на такой дистанции импульсником, – Брод опускает забрало. Начинает перемещаться – от камня к камню – и расходует заряды. Простреливает палатку из фибропластового восстанавливающегося материала, в которой, скорей всего, находится аппаратура связи с другими членами группировки, прожигает насквозь два вертолёта. Бандиты умирают, бегут, умирают, стреляют в ответ, умирают. Нескольким удаётся спрятаться за петушиный гребень каменной возвышенности.
Брод идёт вперёд, не отрываясь от оптического прицела.
Один выстрел всё-таки попадает в него. Кто-то поливает менгиры из плазмовинтовки. Брод кувыркается, встаёт на колено, целится. Карбонитридовые капли стекают с панциря. Скафандр «лечит» повреждённые цепи.
Брод стреляет.
Стреляет.
Над головой горит и пульсирует Радужное Дерево.
*
Из-за гребня появилась точка, миновала чернеющую на двух уцелевших опорах палатку, понеслась вдоль берега озера, из которого стремился в космос перевёрнутый водопад.
Остановка. Приближение: гусеничный грузовик.
Брод смотрел на машину – оптика визора зафиксировала приемлемый масштаб – гадая, что задумали недоноски. Плазмопули выбили несколько алых цветков в четырёх-пяти метрах слева от него. Жёлтым блеснула нить лазера. Мимо. Стреляли по-мальчишечьи, больше развлекаясь, почти не целясь. К космопорту и городу грузовик не свернул. Помчался к Броду, искажаясь в синеватом поле бамперной энергозавесы. Такую не прострелить – поток энергии, переносимый частицами, просто растечётся по «щиту».
Он закрепил пэв-винтовку за спиной и побежал.
Навстречу.
В кабине жались три или четыре бандита, грузовая платформа была заставлена контейнерами, удерживаемыми силовыми тросами. Кто-то стрелял через люк в крыше, поверх энергозавесы. Стрелку это очень мешало. Укороченные гусеничные пары позволяли развить неплохую скорость.
Брод бежал.
Сохраняя дыхание, в одном ритме, чувствуя рабочий пот, с которым не справлялась система кондиционирования.
Триста метров, двести.
Он сделал последний прыжок и остановился, развернувшись правым боком к машине. Произнёс команду для придания структуре скафандра максимальной жёсткости, и следом вторую – подошвы ввинтились в каменный грунт мёртвыми якорями.
Вот-вот и…
Брод понял, что надо было закрыть голову руками, но времени исправить оплошность – не было. Смех и крики бандитов перекрывали рёв двигателя и треск лопающегося под гусеницами камня. За грузовиком шлейфом тянулась пыль, словно он мчался по задымлённому туннелю, или песочный червь тщетно пытался сожрать его, не отставая и не приближаясь на заветные сантиметры.
Брод закрыл глаза и принял удар.
*
– Этого не может быть? Вы уверены… доктор?
– Сядьте, прошу.
Люм-фонари снуют под потолком клиники, распределяясь по скоплениям людей. Патологоанатом отводит его к окну. Всюду – крики, слёзы, чьи-то имена, выброшенные в воздух. И больничный запах, сочащийся из стен, застоявшийся, разбавленный кислым дыханием. Не отдельные люди – одно аритмичное сердце.
– Присядьте, – повторяет мужчина в зелёном халате.
Брод смотрит на лавочку. Не видит её.
– Вы уверены… но я не знал.
– Это больно. Я очень вам сочувствую.
– Она была беременна…
Патологоанатом прикасается к его плечу.
– Да.
– Боже…
– Обещайте быть сильным. Мне надо идти. Изгои забрали много жизней, но многих ещё можно спасти. Сюда поступают не только с окраины Байройт-Финстерниса, с других городов тоже… госпитали переполнены.
Кто-то кричит из дальнего конца коридора, ищет, умирает: «Эмма! Эмма! Ты здесь?!»
Стены схлопываются, разлетаются.
– Она хотела мне сказать, – произносит Брод. – Сегодня.
Он вспоминает, как нёс её тело по мраморным ступеням. И она – такая лёгкая. А на фасаде клиники горел красный крест. Кроваво. Скорбно.
– Я пойду… – говорит патологоанатом. Он ещё здесь. Тенью.
Брод поднимает глаза.
Коридор удерживает мучения, страх, отчаяние; резонирует ими.
