— Я не могу объяснить все то непонятное и таинственное, что происходит в нашем уме, — сказал Крис. — Но я уверен, что эти явления получат точное научное объяснение в ближайшем будущем.
— Все это так. Но меня и сейчас мучит желание выведать еще что-нибудь у этой глупой дощечки, — призналась Льют. — Пойдемте попробуем. Я знаю, дощечка там, на столе. Попробуем, пока никого нет.
Крис взял ее за руку.
— Ну, если хотите, пойдем. Это будет утреннее развлечение.
Рука об руку они побежали по дорожке к той площадке, которая была обращена в столовую.
— Весь наш лагерь опустел, — сказала Льют, когда они подошли к столу. — Миссис Грантли и тетя Миддред внизу, в роще. Мистер Бартон ушел с дядей Робертом. Нам никто не помешает.
Она положила руку на дощечку.
— Ну, теперь начинаем!
Несколько минут ничего не происходило. Крис хотел заговорить, но она сделала знак, чтобы он молчал. Вдруг ее рука вздрогнула и задвигалась. Карандаш начал быстро писать. Они читали послание слово за словом, по мере того как слова появлялись на бумаге:
«Есть мудрость более великая, чем мудрость разума. Любовь пользуется иными путями, чем сухие и пыльные пути разума. Любовь рождается в сердце; она вне всякого разума, выше разума, выше логики, выше философии. Верь твоему сердцу, дочь моя. И если твое сердце приказывает тебе верить твоему возлюбленному, то смейся над разумом и его холодной мудростью; повинуйся своему сердцу и верь своему избраннику. Марта».
— Но ведь все это послание продиктовано вами, вашим собственным сердцем, — проговорил Крис. — Разве вы не видите этого, Льют? Это ваши собственные мысли, и ваше подсознательное «я» выразило их на бумаге.
— Но есть здесь одна вещь, которую нельзя объяснить, — возразила она, — а именно почерк. Посмотрите на него. Он не похож на мой. Это мелкий, старомодный почерк — женский почерк прошлого поколения.
— Не хотите же вы сказать, что действительно верите, будто это послание вашей покойной матери? — прервал он ее.
— Я не знаю, Крис, — задумчиво ответила она, — я решительно ничего не знаю.
— Полная нелепость! — воскликнул он. — Все это сплетение глупых фантазий. Когда умирают, то значит, все кончено. Кто умер, тот обратился в прах, стал пищей червей, как говорит ваш Мартин. Мертвые! Я смеюсь над мертвыми! Они больше не существуют. Я не могу поверить во власть могил, и мертвый человек для меня только прах и пыль. Ну, что вы, духи, ответите на это? — сказал Крис с шутливым вызовом, кладя руку на дощечку.
И в ту же минуту рука его начала писать. Льют и Крис с удивлением следили за движениями дощечки. Послание было коротко:
«БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ!»
Крис на мгновение задумался, но потом расхохотался:
— Да это чудесная игра! Мы разговариваем со смертью через могилы. Ну что ж, у нас хорошая компания.
Но Льют остановила его браваду. Ее лицо было испуганно, рука ее дрожала, когда она положила ее на его руку.
— О, Крис, оставим это! Я очень жалею, что мы начали. Оставим мертвых покоиться в их могилах. Напрасно мы вздумали шутить этим. Признаюсь, я очень испугана. Так же, как мое тело, дрожит и моя душа. Это речь из могилы, это мертвец, желающий защитить меня от вас! Все объясняется этим. Причина в тайне, которая мешает вам жениться на мне. Если бы мой отец был жив, он бы, конечно, стал охранять меня от вас. И теперь, мертвый, он старается защитить меня. Его руки, руки привидения, направлены против вас…
— Успокойтесь, — нежно сказал Крис, — послушайте меня. Ведь это все шутка, игра. Мы играем сами с собой, с тайными силами нашего собственного существа, с явлениями, которых наука еще не объяснила. Вот и все. Психология — молодая наука. Подсознательное «я», в сущности, только что открыто. Пока это еще тайна, но скоро она будет разгадана и законы ее будут установлены. Все это просто не объясненные пока явления. Но ведь это же не причина немедленно бросаться в объятия спиритизма и наклеивать на себя его ярлык. Мы еще не знаем причин некоторых явлений, вот и все. Что же касается этой дощечки…
Он вдруг замолчал, потому что в этот момент случайно положил руку на дощечку, и она сейчас же задвигалась по бумаге, и буквы, казалось, были написаны рукой раздраженного человека.
— Нет, довольно, — сказала Льют, когда дощечка остановилась. — Мне кажется, точно какая-то борьба происходит между вами и моим отцом.
Она указала на фразу, появившуюся на бумаге:
«Ты не можешь убежать от меня так же, как не можешь избежать наказания, заслуженного тобой».
— Я точно вижу его, протягивающего руки к вашему горлу. Я знаю, что он, как вы говорите, обратился в прах, и все-таки вижу его живым, двигающимся по земле. Я вижу гнев на его лице — гнев и жажду мщения, и знаю, что все это направлено против вас!
Она схватила и скомкала бумагу, отодвинув в сторону дощечку.
— Ну, не будем больше размышлять об этом, — сказал Крис, — я не знал, что это вас так сильно взволнует. Все это чисто субъективно, поверьте мне, и вызвано нашим собственным волнением. То, что мы сейчас переживаем, особенно благоприятно для всех этих явлений.
— Да, подумаем о нашем положении, — сказала Льют, когда они медленно шли по дорожке среди высоких деревьев. — Я не знаю, что мы теперь будем делать. Оставим все так, как было раньше? Вы ничего не придумали?
— Я предлагал сказать вашему дяде и вашей тетке.
— То, что вы не могли сказать мне? — быстро спросила она.
— Нет, — ответил он медленно, — только то, что я сказал вам. Я не имею права сказать им больше, чем сказал вам.
— Нет, не говорите им, — решительно сказала она, — они не поймут вас. Я тоже не понимаю, но я верю вам. А они по самой природе вещей неспособны на такую беззаветную веру. Вы сказали мне, что есть некая тайна, мешающая вам жениться на мне, и я вам верю. Но у них не может быть такой веры. У них возникнут сомнения и подозрения относительно вашей тайны. И, кроме того, это только усилит их тревогу.
— Я должен уйти, я знаю, что должен уйти, — прошептал он, с трудом переводя дыхание, — и я смогу это сделать, я поборол свою слабость. Если один раз я не справился с собой и вернулся к вам, то это еще не значит, что я окажусь слабым вторично.
— Мне страшно слушать, когда вы говорите об уходе, — сказала Льют, — я не могу примириться с мыслью, что не увижу вас больше. Не упрекайте себя в слабости — это меня нужно упрекать, а не вас. Я помешала вам исполнить ваше решение. Я знаю это. Я хочу, чтобы вы были около меня. Не нужно ничего предпринимать, Крис, пусть все идет так, как шло раньше. Пусть все совершится само собой.
— Но было бы проще и легче, если бы я ушел, — прибавил он.
— Я буду счастливее, если вы останетесь. Я не хочу, чтобы вы уходили… Не будем больше говорить об этом, не будем об этом упоминать никогда, до тех пор… до тех пор… до того чудесного счастливого времени, когда вы сможете прийти ко мне и сказать: «Льют, у меня все хорошо теперь. Тайна больше не связывает меня. Я свободен!» А до того времени похороним все это вместе со всяким спиритизмом, со всеми предсказаниями и будем жить тем малым, что осталось у нас. А теперь, чтобы доказать вам, что я готова жить мелкими интересами, которые нас связывают ежедневно, я отправлюсь с вами сегодня смотреть лошадь, хотя больше и не хочу ездить верхом… По крайней мере несколько дней, — ну, скажем, неделю. Как зовут эту лошадь?
— Команч, — ответил он, — я знаю, она вам понравится.
* * *
Крис лежал на спине, положив голову на большой гладкий камень, а глаза его внимательно смотрели через ущелье на противоположный спуск, покрытый деревьями. Оттуда до него доносились звуки раздвигающегося кустарника, звон стальных подков о валуны и изредка мягкий шум сорвавшегося камня. Слышно было, как камень долго катился по холму и затем падал в поток, с шумом пробиравшийся среди дикого хаоса скал. Среди зелени мелькал иногда золотисто-коричневого цвета костюм для верховой езды, в котором была Льют.
Она выехала из леса на открытое место, где ни деревьям, ни траве не было приюта; подъехала к самому краю обрыва и смерила глазами спуск. Ниже футов на сорок крутой спуск заканчивался небольшой террасой, усыпанной мелким гравием и землей, скатившейся с крутого склона.
— Вот это хорошая проба для Команча! — крикнула она Крису. — Я хочу спуститься к ручью.
Животное осторожно стало ощупывать опасную почву, приседая на задние ноги, а передними спокойно и не спеша пробуя каждый камень, прежде чем опереться на него. Когда Команч почувствовал под своими ногами ровную и плотную почву террасы, он пошел по ней свободным и быстрым шагом, точно расправляя свои мускулы после только что пережитого напряжения.
— Браво! — крикнул Крис с края ущелья и зааплодировал.
— Самая умная и самая осторожная лошадь, какую я когда-либо видела, — ответила Льют. Она повернула лошадь и стала взбираться наверх к деревьям, под которыми расположился Крис.
