Отпустило.
Смертная пелена ушла, схлынула, воздух сразу потеплел и наполнился звуками. Писком, или тонким, на грани слышимости, воем.
Я огляделся. Гера полулежал на полу — окончательно упасть ему не дал кухонный шкафчик — и бессильно разбросав руки, хрипел. Глаза его уже закатились, лицо сделалось синим и страшным.
Опрокидывая табуреты, я рванул его на пол, толкнул в грудь — один, два, три, четыре, пять — а затем, зажав нос и внутренне содрогаясь от омерзения, прижался к распяленному, с фиолетовыми губами рту…
Еще один заход по рёбрам — наш войсковой фельдшер, Яков Моисеич, на курсах ОПП говорил так: — Если, делая искусственное дыхание, вы не сломали жертве пару рёбер, значит, плохо старались…
На четвёртом заходе рот-в-рот Гера закашлялся и пришел в себя.
— Ох, мать моя женщина!.. — выдохнул он и сел, оперевшись спиной о шкафчик.
Я пристроился рядом — ноги не держали. В проём между ножек стульев мне был виден пол, да и почти вся кухня. Призрака там не было.
Гера потянулся к бутылке. Но от водки осталась лишь пахнущая спиртом лужица на полу.
— Во блин… пролили, — расстроился гость.
— Это не призрак, — сказал я, глядя, как он вымучивает бутылку: «ну кошечка, еще капельку…»
— Да ну на фиг, а кто тогда? — Гера посмотрел на меня белыми, как варёные яйца, глазами.
— Это мстительный дух, — я уже успокоился и потянулся к кухонному ящику, в котором, я знал, Антигона хранит ментоловые сигареты. Достал пачку — осталось три штуки — прикурил, выпустил дым…
— А какая хрен разница? — после приступа Гера стал выражаться коротко и ёмко.
Я посмотрел в потолок. Лепнина на нём была настоящая, гипсовая, не то, что нынешний пеностирольный новодел.
— Призрак пугает, — сказал я, собравшись с мыслями. — А этот…
— Дак я же и говорю: боюсь до усрачки! — выдохнул Гера.
— Ты боишься не призрака. Ты боишься умереть.
— Ну!..
— А призрак убить не может. Повыть, поколыхаться, воздух охладить — но не убить. А это… Колись, Гера.
— Не понял, блин?..
— Мстительный дух приходит с одной целью: покарать виновного. Того, кто обидел его при жизни. А твой дух очень обижен — если кидается на посторонних… В его нынешнем состоянии он уже не разбирает, кто прав, кто виноват. И это очень плохо.
— Не, ну ты же его грохнул, а? Он же развеялся!..
— Боюсь, я его только разозлил. И теперь он нападёт на кого-нибудь ещё.
Вдруг меня разобрал смех. Нет, я не сошел с ума. Как раз наоборот, оценил юмор ситуации: два взрослых мужика среди ночи сидят на полу кухни, и всерьёз обсуждают нападение призрака.
— Да и хрен с ними, — Гера тоже повеселел и приободрился. — Лишь бы от меня отцепился.
— А на других тебе, значит, плевать, — поднявшись, я пошел к тому месту, где исчез призрак — посмотреть, чем таким я в него запустил.
Это была хрустальная солонка. Попав на плитки, она разбилась и соль рассыпалась широким веером.
Ну конечно, — кивнул я своим мыслям. — Соль. Универсальное средство борьбы с нечистью, — оказалось, чтиву из нашей библиотеки, которое я считал любопытным развлечением, могло сыскаться практическое применение… — Надо будет прикупить побольше и держать при себе.
Я ущипнул себя за руку. Нет, ну не идиот ли? Всерьёз собираюсь воевать с призраками. Может, я просто сплю? Во сне любые чудеса кажутся закономерными и обычными…
— А почему мне должно быть не плевать? — перебил мои мысли Гера. — Я эту хрень к себе не приглашал, и только справедливо будет, если другие хапнут того же дермеца, что и я. Вот если бы её к Лёльке послать, — он мечтательно вздохнул. — Это моя бывшая, — поднявшись, он самовольно залез в холодильник, но лишь тоскливо вздохнул: спиртного больше не было, а где стоит «Арктика», я говорить не собирался. — Ну, чтоб не до смерти, а так, припугнуть. Она бы мне тогда всё-о-о-о выложила.
— То есть, едва не отбросив копыта, ты желаешь того же бывшей жене?
Никакой благодарности за спасение, кстати, я так и не дождался.
— Не, ты не понимаешь, — хлопнув дверцей, Гера распотрошил Антигонину пачку. Одну сигарету он, прикуривая, сломал и тут же бросил на стол, взял последнюю… — Это же такая сука. Раздела меня догола. При разводе. Я у неё в ногах валялся, а она смеялась.
— Ты чем по жизни занимаешься?
Казался Гера или бандитом средней руки, или подручным какого-нибудь политика, что было в общем-то, одно и то же…
На гостя мне смотреть не хотелось, так что отыскав в закутке веник и совок, я принялся подметать пол.
Выложенная терракотовой плиткой звезда, которая раньше казалась декоративным украшением, сейчас привлекла моё пристальное внимание. Пять острых углов, в середине — пятиугольник. Вся фигура вписана в круг, по его ободу тянутся буквы древнеарамейского алфавита… Надо уточнить, что здесь написано — я мгновенно вспомнил, где видел такую штуку раньше. В книге М. Холла, в главе о древних культах…
Пентаграмма, или же пентакль.
Если смотреть от кухонной стойки, где были мы с Герой, пентакль располагался к нам «рогами», был перевёрнут. А перевёрнутые пентакли ещё называют «Сигил Бафомета». Или звезда дьявола…
— Да бизнесмен я, — пожал плечами Гера. — То-сё, туда-сюда… Но всё чисто, — он выставил вперёд пустые ладони. — По закону. Сейчас без закона никуда.
Сказал он это так тоскливо, ностальгически, что захотелось ему врезать. Голова моя, наклоненная над веником, сделалась пустой и тяжелой, как чугунок, в глазах заплясали красные мушки…
Выпрямившись, я подошел к мусорному ведру, чтобы выбросить осколки и соль, и меня отпустило. Оглянувшись, я понял, что не подумав, занял место духа в центре пентакля, а теперь вышел за его пределы.
Чудны дела твои, Господи…
Мой отец, бывший партиец, человек аналитического ума, в Бога не верил. Но просыпав соль, никогда не забывал плюнуть через левое плечо. Повстречав бабу с пустым ведром — поворачивал назад. И никогда не выносил мусор на ночь глядя.
Я его поведение понимал так: на Бога надейся, а сам не плошай. Суеверия и вера в моём детском разуме были суть — одно…
Впрочем, правильно писал поэт: — Не бывает атеистов в окопах, под огнём.
— Играть люблю, — неожиданно сказал Гера. Я воззрился на него в удивлении — забыл уже, что сам спрашивал о занятиях. — Покерок, двадцать одно… Играю нечасто, но грамотно. Не загибаю.
При упоминании карт в голосе его прорезалась гордость — я так понимаю, профессиональная.
Сам я играть никогда не любил. «Цыганская игра», — как-то раз, в детстве, обронил отец. А я цыган тогда боялся страшно… Впрочем, не будем об этом.
— И что больше: выигрываешь или проигрываешь? — спросил я без любопытства, просто чтобы побудить его говорить дальше.
— Как карта ляжет, — философски вздохнул Гера. — А вот была у меня одна знакомая… Мы её меж собой Графиней звали. Прикинь: заранее знала, какую карту ставить.
Я усмехнулся. О системы карточных игр копий сломано немало. Везунчиков объявляли и провидцами, и волшебниками, и что случалось гораздо чаще — шулерами. Но всё было гораздо прозаичнее: хорошие игроки просто умеют считать. Один мой друг, капитан Белов, убили его в позапрошлом году, под Кунейтрой, говорил: — В покере главное — дуэль разумов. А карты нужны, чтобы руки занять…
Про Геру покойный Белов не сказал бы, что он хороший игрок.
