Утро началось еще в сумерках. Открыв глаза, я обнаружил перед собой Козловича, который явно пытался вытрясти из меня весь дух. Куратор прижал палец к губам и дал знак следовать за ним. Свои пожитки я собрал еще вечером, сразу закинув в пространственный карман. А что теперь скрывать? Как выяснилось, о нем каким-то образом знал даже Ментор артефакторики. Жаль, что друзьями попрощаться нельзя. Все они мирно посапывали в кроватях — автобус приедет лишь после завтрака.
— Запомни самое главное, — сказал Козлович, как только мы вышли. — Ты должен понимать, что не везде можно применять силу.
— Чего, никакой магии вне Хогвартса?
— Если бы мы верили, что ученики не будут применять силу, то были бы самыми большими болванами. Просто используй ее в крайних случаях. И никаких нападений на немощных.
— А если без магии? К примеру, чисто кулаками? — поинтересовался я, уже понимая, куда мы идем.
— Так можно. Тогда будешь отвечать исключительно по законам немощных.
— Еще один вопрос, Викентий Павлович. Могу ли я…
— Можешь, — не дослушал он и положил мне руку на плечо. — Если считаешь, что так будет лучше. Сила живая. Она самая поймет, как защитить тебя, если это понадобится или отгородить. Понял?
— Спасибо.
У конюшен мое сердце бешено забилось. Рядом с пегасом, огромным крылатым конем, размером в полтора раза превосходящим обычную лошадку, стоял Петрович. Я чуть не ляпнул: «Уже выпустили?». Учитель будто договаривался с магическим существом, поглаживая того по морде и что-то негромко шепча. Пегас уже был запряжен двойным седлом и бил в нетерпении копытом.
— Они очень не любят, когда их лупят ногами по бокам, — ни к кому не обращаясь, сказал Петрович, смотря в сторону. — И лучше всего не ерзать, не издавать резких звуков, а сидеть смирно. Возницу нужно держать крепко ухватив за пояс. Тогда вероятность долететь возрастает.
С этими словами он легко вскочил в седло, а Козлович жестом предложил мне присоединиться. Если честно, все было как в тумане. Куратор нацепил на меня странную шапку с очками, посадил в седло за учителем и вставил ноги в стремена. Зато вцепился в Петровича я сам. Такой мертвой хваткой, что он тихонько вздрогнул.
И на то были причины. Можно представить самолет с открытыми иллюминаторами, который гнется в разные стороны при малейшем движении. И все равно будет не так страшно. При первых шагах пегаса и закрыл глаза, внутри все оборвалось, небо с чудовищной силой навалилось на меня, а в ушах засвистел ветер. Постепенно движения стали более плавными, почти незаметными. Только тогда я открыл глаза и чуть не завизжал, увидев под собой кромку леса. Лишь наказ Петровича про резкие звуки заставил взять себя в руки.
Пегас не просто летел — он несся с поразительной скоростью. Картинка внизу менялась с такой быстротой, что начинало подташнивать. Тогда я просто поднимал глаза наверх и наблюдал за недвижимой синевой. Что еще немаловажно — было довольно прохладно. Шапку-шлем мне выдали, а вот про куртку забыли. И кормить, похоже, тоже не собирались. Надо будет написать претензию в эту авиакомпанию.
Шутки шутками, но промчавшись несколько деревень, городков и городов, я увидел знакомые очертания. Пегас, сделав круг, стал спускаться, почти касаясь прижатыми копытами крыш домов. Крылья расправлялись все больше, полет замедлился, а я с громко стучащим сердцем отмечал внизу «железку», речку, проспект, девятиэтажку на углу.
Сели мы прямо во дворе. Я с долей страха смотрел за немощными вокруг, которые с серыми лицами, еще не проснувшись, шагали на работу. Боялся что они сейчас начнут тыкать пальцами. Но те не обращали на нас никакого внимания. Почему-то вспомнились слова Козловича про «сила сама будет тебя оберегать».
— Спасибо, — слез я с пегаса и чуть не свалился. Колени дрожали, а мышцы не слушались.
— Т-т-тебе спасибо, — заикаясь ответил Петрович и даже на секунду посмотрел на меня, после чего вновь отвернулся. Легонько хлопнул пегаса по шее и тот легко взмыл в воздух, заставляя меня отшатнуться.
Я еще постоял, глядя, как быстро уменьшается в небе фигура крылатого коня, а потом двинулся к знакомому подъезду. Признаться, волновался сейчас гораздо сильнее, чем когда уезжал в школу. Домофонная дверь оказалась сломана, что мне было только на руку. Я быстро поднялся на этаж, и, немного поколебавшись, нажал пару раз на звонок. Еще нескольких секунд ожидания, после чего наконец щелкнул замок и открылась дверь
— Макс?!
Я не понял, дядя Коля больше удивился или обрадовался. Он сгреб меня в охапку и прижал к себе. А после долгих объятий отстранился и стал разглядывать, как-то странно и слишком быстро моргая.
— Ты посмотри на себя. Окреп, возмужал.
— Ты тоже хорошо выглядишь.
— Да что там я. Вот ты… слов нет. Давай заходи, не в подъезде же стоять.
Он захлопнул дверь и вновь повернулся ко мне.
— Я сейчас на работу позвоню. Отгул возьму.
Он убежал в комнату, где с минуту разговаривал по сотовому. Даже на повышенных тонах. Видимо, начальство отнеслось к желанию взять отгул без должного понимания. Но дядя Коля все-таки добился своего и вернулся.
— Сейчас чай поставлю. А чего ты без вещей? Вообще не помню, как ты уехал. Все, как в тумане. И как в футбольной школе? Ты же вратарь? Или кто там? Давай рассказывай.
— Хорошо, — вздохнул я и сел напротив него. — Только начнем с самого главного. Никакой футбольной школы нет. И я не вратарь. Если совсем коротко, то я маг.
Интерлюдия
Никто бы никогда не подумал, что в небольшой усадьбе близ Твери зачастую решались судьбы магического мира России. Дом был непростой, о двух этажах и на самом деле являлся частью большого имения с садом, лодочным причалом, конюшней (где встречалась всякая живность, кроме самих лошадей) и гаражом. И принадлежало все это не кому нибудь, а Игорю Константиновичу Терлецкому, главе фамилии и по совместительству Охранителю Совета высокородных.
Именно здесь раз в месяц, а иногда и чаще, собирались все высшие сливки общества. Почти все, если быть точнее.
— Горленко опять не приехал? — сурово спросил Терлецкий, разглядывая через бокал с белым вином собравшихся вокруг стола.
Даже сейчас, на исходе сотни лет, он выглядел величаво и степенно. Волосы, посеребренные сединой, падали на широкий лоб, лицо немного оплыло от чрезмерного употребления вина, но взгляд сохранил всю ту же силу и остроту, как в середине прошлого века.
— Не любит Федор Палыч нашего общества, — ответил светловолосый Куракин-старший.
— Справедливости ради, почтенные, это общество Федора Павловича не жалует. Человек он самых простых нравов, немного даже грубый, и этого не скрывает, — вмешался лысенький Владимир Михайлович Матвеев, несменный глава магического банка.
— А как общество отнеслось к аресту жениха вашей дочери? — с легкой усмешкой спросил Терлецкий.
Матвеев явно смутился. Он покраснел, силясь что-то сказать, но не мог вымолвить ни слова. Терлецкий сам прекратил мучения высокородного.
— Будет вам, посудачили, а через неделю забыли. Вы же знаете наше дворянское болото. Но неужели Наташа и правда решила выскочить за этого безродного? Ему сколько лет вообще? Не староват?
— Вы же знаете, Игорь Константинович, дочка у меня с характером. В супругу-покойницу. Если что в голову втемяшила, то уже не выбьешь.
— И вы не способны никак повлиять?
— Куда уж там, — развел руками Матвеев, но в глазах его читалась злоба. — Время такое пошло. Бывает, и партия оговорена, и приданное обозначено, а чертовка возьми и сбеги к другому. Или, чего доброго, еще свяжет себя любовным заклинанием с каким-нибудь проходимцем.
— Любовное заклинание не приговор, — будто очнулся Терлецкий. — Время лечит, и в данном случае это не очередная расхожая фраза. А таких чертовок надо родительским словом образумлять, дабы никакие договоренности не были нарушены.
Терлецкий посмотрел на Куракина и тот кивнул, соглашаясь с хозяином дома. За столом повисла гнетущая тишина, которую никто не решался нарушить. Лишь спустя несколько томительных секунд сухой как лист, брюнет Александров, подал голос.
