— Эй, — шепнула Мадлин. — Гляди-ка, что у меня есть.
— Я плохо спал, впадал то в отчаяние, то в эйфорию, два или три раза у меня без причины начинался жар, и весь месяц со дня укуса во мне нарастало странное новое вожделение, какого я никогда раньше не испытывал.
Мадлин повернулась и, ловко действуя бедрами, направила мой член в готовую принять его расщелину.
— Днем меня одолевали фантазии и только ночью я находил некоторое успокоение во сне. Арабелла… Что она могла дать мне, кроме своей любви? Больше у нее ничего не было. Но для меня ее любовь была словно жаркий солнечный свет для обожженной кожи.
По движению плечей Мадлин я понял, что она роется в сумочке на полу. Тишина. Затем шелест фольги. Мне передавалась легчайшая дрожь ее запястий, рук, плечей. Я прижимался грудью к ее спине, и наши сердца бились в унисон. Она ждала единственно верного момента. Внезапно я понял, что ей все еще сложно подавить ту крохотную частицу себя, которая не хочет быть проституткой. Собственная эрекция напомнила мне, как дрожала когда-то мальчишеская рука.
— Никогда еще, даже в медовый месяц, Арабелла не казалась мне такой желанной, — сказал я. — Но каждый раз, когда мы оказывались наедине, что-то меня останавливало. Нет, не импотенция. Моим членом можно было дробить камни. Скорее это был странный порыв подождать, подождать еще немного…
Мадлин вскрыла презерватив и медленно натянула на мой член. Со мной она пользовалась кондомами самого простого дизайна. После второй ревизии безразмерной сумочки она достала лубрикант и выверенным движением нанесла на большой и указательный пальцы левой руки. Я с величайшей осторожностью поднялся с кровати, словно любая мелочь — даже скрип матраса — мог нарушить эрекцию. Мадлин встала на четвереньки спиной ко мне: колени сведены, ягодицы подняты в жесте похотливой покорности. Если ее и интересовала моя история, то теперь — исключительно как рабочий инструмент, словесный афродизиак. Это требовало особой осторожности, и она об этом знала; такой подход мог обернуться против нее. Мадлин снова прогнулась, чтобы обработать лубрикантом анус.
— И что было дальше? — шепотом спросила она.
Арабелла раскинулась на кровати, нагая, с выражением лица, какого я никогда раньше не видел. Я заметил свое отражение в огромном позолоченном зеркале, подарке Чарльза нам на свадьбу: мой изменившийся облик был фантастично-абсурден и при этом — до скуки прозаичен.
Я ввел член в анус Мадлин. Теперь ее голова была занята исключительно покупками, которые она вскоре сделает на Кинг-роуд. Она издала короткий стон, призванный изобразить удовольствие.
— А эту часть истории я никогда не рассказываю, — сказал я.
Вот вам уважительная причина, почему я сплю только с женщинами, в которых не боюсь влюбиться.
Около трех Мадлин заснула, оставив меня наедине с ночью. В эти короткие предрассветные часы в сердце совершаются самые существенные перемены. Некоторое время я просто лежал на полу в ванной. Курил. Затем вышел на верхнюю террасу, покрытую свежим хрустящим снегом. Постоял, любуясь крышами Клеркенвелла. Заглянул в мини-бар и отдал дань уважения каждой бутылке, которую там нашел. Посмотрел телевизор.
В темноте с истинно британской неадекватностью заворчал снегоочиститель. Впрочем, когда открылась кухня «Зеттера», снег повалил с прежней силой. Лондонцы проснутся, выглянут в окно и воскликнут: «Это что-то новенькое!». Благодарение Господу. Что угодно, лишь бы что-то новенькое.
Рассвет медленно проявлял дагерротип города. Снег захватывал землю как человека захватывает новая идея. Мадлин проснулась с внезапностью, которая меня всегда поражала, переполненная свежей энергией. Она призывно качнула бедрами, намекая, что готова к новым постельным подвигам.
— Давай ты пока примешь душ, — предложил я, — а я закажу нам завтрак.
Через пятнадцать минут (зная Мадлин, можно было с уверенностью сказать, что она еще даже не намылила мочалку) раздался стук в дверь.
— Здорово, — с улыбкой сказал Эллис. — Извини, но это не обслуживание номеров.
Он знал, что у него будет всего секунда, прежде чем я хлопну дверью или брошусь на него, так что он быстро поднял ладони и сказал:
— Я безоружен. Просто хочу поговорить.
Знакомый мягкий голос с калифорнийским акцентом. Три года назад, морозной ночью в Доломитах, они с Грейнером поймали и чуть не убили меня. С тех пор он не изменился. Длинные, до пояса, светлые волосы обрамляли восковое лицо со впалыми щеками. Он мог бы показаться альбиносом, если бы не ярко-голубые глаза с выражением нечеловеческого высокомерия. Будь он нормального роста, выглядел бы героем древних саг. Но с ростом под два метра ему было самое место на задворках научной фантастики. Глядя на него, я не мог избавиться от чувства, что он родился хипповатой девчонкой в Сан-Франциско, а потом попал в зону радиации. Сейчас на нем были черные кожаные штаты и полинялый пиджак «Льюис».
— Можно войти?
— Нельзя.
Он закатил глаза и начал было «Джейк, перестань…» — а потом с хирургической точностью врезал мне между ног.
Я был прекрасным бойцом — когда-то. Меня считали опасным. Я знал каратэ, кунг-фу, джиу-джитсу, умел отправить противника на тот свет йельским приемом. Но если тебе десятилетиями приходится держать себя в руках, чтобы не вызвать подозрений Охоты, несложно потерять форму. Так что я сделал то, что на моем месте сделал бы любой мужчина: втянул воздух сквозь зубы, подождал, пока перед глазами рассеется туман, упал на колени, а потом, скорчившись, завалился на бок — и все это в полной уверенности, что прошедшая ночь была последней в моей жизни. Эллис переступил через меня (перед взглядом мелькнули мокрые байкерские ботинки, и меня обдало вонью с улицы) и закрыл дверь. Из душа донеслось чихание Мадлин. Не обратив на него никакого внимания, Эллис присел на край кровати.
— Джейк, — сказал он. — Ты должен кое-что узнать. Ты догадываешься, что я хочу сказать?
Я не догадывался, но от меня и не требовалось ответа. От меня требовалось только лежать, скорчившись, на полу, и судорожно глотать воздух.
— А сказать я хочу вот что: ты последний. На тебя брошены все силы. Больше никого не осталось. Все это шоу — ради тебя одного.
Я закрыл глаза. Не помогло. Снова открыл. Все, что мне было нужно, — один глубокий вдох, но легкие казались обожженными. Эллис сидел, раздвинув колени и положив локти на бедра. В окне у него за спиной висела сизая туча. Сыплющийся из нее снег казался пеплом. История связывает с падающим снегом все новые ассоциации: ленты серпантина, нацистские крематории, финал «Кубка мира», трагедию 11 сентября.
— Ты знал об этом? — спросил Эллис.
Я очень осторожно покачал головой. Он облегченно вздохнул — ну конечно, если бы я знал, у меня наверняка не получилось бы это скрыть, а это значило бы, что в ВОКСе утечка информации. Он покрутил головой, чтобы снять напряжение, сделал пару глубоких вздохов и выпрямился, глядя прямо на меня.
— Я кажусь тебе злобным ублюдком, — сказал он. — Здесь даже в воздухе что-то такое витает. Наверное, мне сейчас полагается на тебя помочиться или что-нибудь в этом духе.
Его длинные ловкие пальцы обладали той отталкивающей подвижностью, которую иногда можно заметить у виртуозных гитаристов.
— Не беспокойся, я не собираюсь ничего такого делать. Просто хочу на тебя посмотреть, прежде чем мы… Ну, закончим это. Последнее «ура», знаешь, — он выглянул в окно и пробормотал: — Господи, ну и погодка.
Несколько секунд мы молча наблюдали за кружащимися снежными хлопьями. Потом Эллис повернулся ко мне.
— Сказать по правде, — произнес он, — ситуация неоднозначная. Теперь все неоднозначно. Ни то, ни се. Не мораль, а каша. Нет, все более-менее нормально, все идет своим чередом… Вспомни того парня… как его… Фрицл? Который много лет насиловал свою дочь в подвале. Мы же его на самом деле не осуждаем. Мы знаем, что есть психология, есть какие-то причины. Это за гранью добра и зла.
Я услышал, как Мадлин переключила душ на массажный режим. В голове промелькнула мысль, что Эллис под действием наркотиков. Его лицо покрывала испарина.
— Нам повезло, — продолжал он. — Мы нашли тебя. Французский агент следил за подозреваемым и вдруг обнаружил, что подозреваемый следит за тобой. Мы думали, ты все еще в Париже.
Собрав остатки воздуха в груди, я еле слышно выдавил:
— Что же ваш агент меня не убил?
— Ну что ты, Джейк. Ты — добыча Грейнера. Сам знаешь. Вся Охота это знает, весь ВОКС. Это как пять Столпов Ислама.
Теперь я ощущал одновременно ноющую пронзительную боль в животе и колющую — в кишечнике, острую темно-красную пульсацию в затылке и рвотные позывы. Я приподнялся на локте и отрыгнул, что в моем состоянии было почти чудом.
