её на середине — ты должен довести дело до конца, несмотря ни на что.
Профессор Дайер и профессор Лейк почти ничего не сказали о потере двух собак. Я предполагаю, что они ожидали потерь, и именно поэтому они взяли с собой запасных животных. Когда мы с Генри вернулись в лагерь, они спорили о том, куда направиться дальше — на восток или на запад. Дайер хотел ехать на восток, но Лейк и слышать об этом не хотел. Он потребовал, чтобы самолёты были направлены на запад, в ту часть Антарктиды, которая ещё не нанесена на карту и не исследована. Лейк утверждал, что окаменелости вели его на запад и что он должен был идти по их следу.
Профессор Лейк проявлял железную волю, когда чего-то хотел. Дайер не мог противостоять ему. Они спорили несколько часов, но в конце концов было решено, что Лейк направит четыре самолёта на запад с буровыми машинами и большей частью собак и людей. Лейк попросил Дайера отправиться с ним, потому что Дайер был геологом, но тот отказался. Мы все видели, что его чувства были задеты. Он решил остаться в Южном лагере с профессором Пэбоди и пятью мужчинами. Одним из них был Зулински — Дайер хотел взять с собой собачьи упряжки на случай, если он будет отрезан от самолётов из-за погоды или механических проблем.
Мы покинули Южный лагерь и полетели на запад над горами двадцать второго января. Лейк был в приподнятом настроении. Он добился своего и верил, что мы найдём окаменелости, которые сделают нас всех знаменитыми на всю жизнь. Может быть, он был прав, но я никогда об этом не узнаю. Это был последний раз, когда я видел профессора Дайера и остальных.
После нескольких часов в воздухе мы приземлились, чтобы Лейк мог провести бурение и взрывные работы для получения образцов. Мы нашли ещё несколько тех странных окаменелостей, похожих на пальмовые листья, которые так взволновали профессора Лейка. Примерно через восемь часов мы снова взлетели. Не было никаких причин останавливаться и разбивать лагерь — солнце стояло над горизонтом весь день и всю ночь. Оно никогда не поднималось очень высоко в небо и не заходило совсем, если только не оказывалось за соседней горой. Небо никогда не темнело.
Это было забавно — пытаться заснуть, когда не было ночи. Я обнаружил, что бодрствую двадцать, двадцать два, иногда более двадцати четырёх часов подряд, а затем сплю десять или одиннадцать. Я всё время чувствовал себя уставшим. Все остальные тоже. Мы действовали друг другу на нервы и перестали разговаривать, за исключением тех случаев, когда нам нужно было что-то сказать.
Пролетев ещё около семи часов, мы увидели огромный горный хребет, не отмеченный ни на одной карте. Мы никогда раньше не видели таких гор. Никто не видел. Говорят, Гималаи — самые высокие горы в мире, но теперь я знаю, что это не так.
Один Господь знает, что мог бы сделать профессор Лейк, если бы судьба не вмешалась в происходящее. Он поговорил с аспирантом Данфортом, который летел на нашем самолёте. Они склонили головы друг к другу — никто из нас, сидевших сзади, не мог слышать, что они говорили, но я думаю, что Лейк пытался убедить Данфорта перелететь через эти горы. Это было бы безумием. Зазубренные чёрные пики были похожи на отвесную каменную ограду до самого неба. Они были так высоки, что на них не лежал снег. Но, как я уже сказал, судьба приложила к этому руку.
В самолёте, которым управлял аспирант Моултон, забарахлил двигатель, и он решил приземлиться для ремонта. Он сел на плоское пространство льда и снега прямо у подножия гор. Поэтому и Лейк решил разбить там лагерь. Мы установили палатки и соорудили временный снежный загон для собак.
Ветер разбушевался. Я никогда в жизни не чувствовал такого холода. Если на десять секунд убрать шарф с лица, то нос и щёки замерзали, вот как было холодно. У нас имелись защитные очки, но они постоянно запотевали и покрывались льдом, так что мы с трудом могли видеть во время работы.
Ветер издавал какой-то странный свистящий звук, который собакам совсем не нравился. Мой вожак, Сержант, привык стоять, повернув голову по ветру, навострив уши, сузив глаза и растянув губы, обнажая зубы в подобии рычания. Когда я подходил поговорить с ним и погладить, чтобы утешить, он скулил и смотрел на меня как бы извиняясь, виляя своим пушистым хвостом, как шваброй для пыли, но, когда я возвращался к работе, он снова начинал рычать.
Звук ветра был жутким. Мы с Генри Лейком не раз переглядывались, слушая ветер, но между собой это не обсуждали. От разговоров о подобных вещах не было ничего хорошего. Обычный ветер. Мы не могли остановить его, поэтому притворялись, что не слышим.
Ветер гнал снег горизонтально по равнине, так что временами мы не могли видеть дальше дюжины ярдов. Мы держались поближе к самолётам и палаткам. Лейк понял, что палатки никогда не выдержат сами по себе, и приказал нам построить из снежных блоков баррикады, чтобы они служили защитой от ветра. Мы разместили их с наветренной стороны палаток и перед самолётами, которые стояли против ветра и были привязаны десятками стальных якорных канатов, вбитых длинными стальными колышками в лёд.
Лейк беспокоился, как невеста в день своей свадьбы. Он не мог дождаться, пока мы закончим строительство лагеря, и отправил команду людей и одну из буровых установок на скальную гряду, которую он обнаружил почти непокрытой снегом недалеко от лагеря. Через некоторое время ветер начал немного стихать, и это облегчило работу, но дуть он не переставал. Он всегда был здесь, свистел с гор, что бы мы ни делали, куда бы ни шли. Спасения не было.
Я как раз закончил кормить своих собак, когда Гедни принёс известие, что буровая бригада под его руководством нашла пещеру. Они просверлили отверстие в скале и установили заряд динамита, и взрыв открыл проход в пещеру. Мы бросили свои дела и побежали смотреть.
Дыра была ненамного больше дверного проёма, но в неё было достаточно легко пролезть. Она открывалась в пещеру с достаточно высоким потолком, чтобы под ним можно было стоять. А в темноте мы разглядели столбы из рифлёного камня, похожие на колонны, которые можно увидеть в церкви, только более грубые.
Я пробрался в пещеру вслед за остальными. У Лейка был электрический фонарик, и он использовал его,
