Весьма интересным было также и течение болезни. Лихорадка никогда не убивала человека за несколько часов. Она планомерно сжигала его изнутри постепенно, день за днём. Заболевший не мог принимать пищу из-за страшной тошноты, постоянно пил воду и перед смертью выглядел как узник Бухенвальда. Больных пробовали кормить через зонд и через капельницу, но их ткани не усваивали питательных веществ. Вся биохимия поражённого неизвестной лихорадкой организма была перенастроена работать только на расщепление, на сжигание собственных тканей. Анаболические процессы, то есть синтез, построение новых тканей взамен изношенных, полностью отключались, зато катаболические процессы ускорялись на порядок. Организм сжигал сам себя за несколько дней. Даже самые ожиревшие толстяки умирали уже в виде скелета, на котором болтались простыни лишней кожи как паруса на мачте в безветренную погоду. Трупы умерших не разлагались — в них просто нечему было разлагаться, все ткани были сожжены дотла в биохимическом котле, построенном так и не найденным возбудителем.
Толян помнил как в начале Пандемии живые хоронили умерших в настоящих деревянных гробах, устраивали поминки как в обычные времена. Под самый конец в лучшем случае набивали мумифицированными трупами кузова самосвалов, собирая их на улицах и в помещениях, и отвозили их на городские свалки. Там, на свалках, ограждённых несколькими рядами колючей проволоки, огромные кучи мёртвых тел соседствали с терриконами мусора. Они сохли на солнце и мокли под дождём, медленно рассыпаясь в труху. Животные и птицы их не трогали, а химеры подкапываться под ограду не умели.
Бренные останки наивных и распущенных любителей городских удовольствий, растаскивали невероятно расплодившиеся рыжие муравьи. Они приходили на свалки несколько раз в день организованными колоннами и так же чинно уходили походным порядком, унося в челюстях остатки того, что когда-то ходило на двух ногах по паркету из морёного дуба, сидело, развалясь, в кожаном салоне и смотрело через тонированные стёкла, мазалось кремами от морщин, говорило модные глупости, нажимало на кнопочки нарядного сотового телефона и таращилось в мелькающую цветастую плазму во всю стену, с хрустом пожирая оранжевые чипсы и булькая газированным напитком.
В начале Пандемии химер регулярно отстреливали, сгребали их трупы в кучу бульдозерами и жарили на кострах из автопокрышек, а ближе к концу было обычным делом увидеть на обочине дороги стаю химер, с хрустом пожирающих иссохшие скрюченные трупы тремя или четырьмя парами челюстей, помогая себе клешнями и щупальцами.
Когда Пандемия, в основном, окончилась, бродившие повсюду химеры постепенно куда-то исчезли. Может быть, пережрали друг друга, а может и просто подохли с голоду, скорчившись где-нибудь в дальних оврагах и буераках или в опустевших городских квартирах. Зато у обычных людей, даже не перенесших неизвестную болезнь, стало обнаруживаться свойство отращивать потерянные члены на манер ящерицы.
А иногда и вовсе не потерянные. Среди оставшихся в живых упорно ходили жуткие слухи о том как кто-то из их знакомых якобы начал обрастать со всех сторон ушами, зубами, хуями, пальцами и щупальцами, постепенно превращаясь в химеру.
«Сик транзит, блядь, глория мунди…» — безотчётно повторял про себя Толян, пытаясь выловить из обрывков радиопередач нужную информацию, которая встраивалась бы в уже построенную картину и могла бы её как-то уточнить и дополнить. Толяна не учили древним языкам ни в сельской школе, ни в армии, но непонятная фраза, как часто бывает, врезалась в память. Неожиданно Толян вдруг понял, как она переводится. «Сик» безусловно означало «хуй». Слово «транзит» не могло значить ничего иного, как «понимать». «Глория», без сомнения, означало слово «жизнь». «Мунди», понятное дело, было что-то непосредственно связанное с мандой, только переиначенное на иностранный манер. Вся фраза в целом переводилась просто: «хуй поймёшь, чё вокруг творится, когда вся жизнь по пизде пошла». «Умные люди были древние греки» — грустно подумал Толян. «Хорошую годную пословицу сочинили, не то что в наше время…»
— Hey man, you know what? — неожиданно обратился Толян к задремавшему Дуэйну, уронившему библию на колени.
— What? — Дуэйн открыл глаза, нагнулся и поднял упавшие чётки.
— I think the military scientists planned the whole fuckin' operation all through, from the beginning to the end.
— How so?
— I believe they created some fuckin' virus in a fuckin' lab. A really, I mean, really smart piece of shit. A fuckin' prodigy! They embedded it into the fuckin' human genoms all over the world and it has been sitting there for a while in a sleeping mode.
— Oh, shit! You really think so?
— Just listen! Then, at a designated time, they activated the virus sending out a certain command. Maybe by spreading some chemical, who knows. Basically, it was «search and kill» command. Like for example — if your host is a Chinese person, kill the fucker, otherwise stay put and wait for the word.
— Cool story, bro!
— What do you mean?
— I mean — bullshit! We both heard that each time the Burning Fever was making a strike, it was killing people of a certain social status, or a profession or a religion or a habit. How do you think the virus could possibly check if the host is a resident of a black ghetto? Or a muslim? Or a prison inmate? Jump out of their bodies and take a look at their fuckin' skin color or the content of their wallet? Or maybe the virus just asked them: «Yo homie! Where do you live?» «Beijing. Why?» «Cause, you» re dead, muufucka! That's why!» Right, huh?
— Yeah, I hear ya! But! Denial ain't just a river in Egypt! You're still not digging it, bro. They might read people's fuckin' mind! Don't you see? That thing can read human memory like you read a fuckin' phonebook! It can read minds and find out if a person lives in a fuckin' city or in a rural area, if he's Chinese — or American — or liberal — or gay! It can read what state that person lives in and what he or she eats for their fuckin' breakfest! Как нехуй делать! Ты понял наконец? Они же нас всех вычислили и слили!
— «Which is lily is lily»? Lily — очиен красиви т'светок… My beautiful Mommy loved lilies! — расплылся в улыбке Дуэйн.
— Какой тебе, нахуй, цветок? Учи русский, мудила! Живёшь блядь больше полгода уже, а по-русски так нихуя и не петришь!
— Pet? Rich? Stop using slang, you fuckin' jackass, коворьи нормално по рюсски! Я тебиа нихуйя ние пониемаю…
— И нихуя не поймёшь! Потому что тут не только в словах дело. Русский язык, блядь, для души предназначен! А ваш инглиш — для бизнеса. Вот ты мамку свою вспомнил, лилии она любила. А скажи, когда ты у неё рос — тебе за свои косяки часто стыдно было? Have you ever felt really ashamed for what you did when you was a boy?
— Oh, Lord, yes! A lot! Очиен часто, стидно! «Shame on you, boy!» — my nanna used to say it all the time… But I did not give a shit about it and kept doing what I wanted to do. That's what I call «real integrity»!
— Я понял. Real integrity — это когда у тебя где совесть была там хуй вырос. Так вот, я тебе так скажу, братишка: на самом деле совесть — это полная хуйня. А стыд — это вообще самое предательское чувство! Ты ведь поди думаешь, что стыд тебе завсегда подскажет чё правильно, чё неправильно, чё хорошо, а чё плохо, так? Integrity, right?
— Right! — согласился Дуэйн.
— Wrong! — торжествующе заявил Толян. Совсем нихуя не так! Потому что каждый человек рождается не самим собой, а только… блядь! Ну как тебе объяснить-то… Ну типа, заготовкой, бля! Как по-вашему-то… Not really an individual yet, just a larva who is yet to become an adult organism, a personality! Still has to discover his true ego in order to become a real man! Dig that, bro? Душа у человека слепая от рождения как новорожденный щенок, и видеть жизнь и людей учится всю жизнь… Вот поэтому человек сам себя наощупь ищет-ищет, и не знает где найти. Понимаешь я про что? А через кого человек может себя найти? Только через других людей! Если люди хорошие вокруг, не выблядки какие, так и он через них правильного себя найдёт. И стыд перед правильными людьми ему подскажет, чего надо делать, а чего не надо. Так?
— Yes. That's what our preacher Warren McKenzie kept telling us in our church every Sunday.
— А если вокруг весь свет изблядовался? Тогда ж получается что тебе стыдно будет, что все вокруг бляди, а ты нет? Потому что стыдно становится, когда ты делаешь не как все! — Толян тяжело вздохнул. — Вот и получается, что когда все вокруг бляди, и людей уважают за всякое блядство и пидорство, то стыд делает из тебя такую же блядь… Стыд тебя подстраивает не под правду, а под тех, кто масть крутит… Как ты узнаешь где правда, если правду все покинули? А никак! Кто до тебя правду доведёт, если тебе с детства все рамсы попутали? Получается, что довести до человека правду может только кто-то посторонний, очень далёкий, но знающий обоснову и не безразличный. И доводить он её начнёт только когда его этот блядский ход уж очень сильно подзаебал. А тогда прощения просить уже поздно, да и не у кого. Что мы сейчас и наблюдаем. — заключил Толян.
— It's rather philosophical. — Дуэйн тяжело вздохнул всей грудью. — Tell you what, my Russian brother-in-law… A conversation like this much better suits you in a prison like Pontiac than in a Russian village. In prison you always try to find a way to kill time, so philosophy is good for you. But in a place like this you should rather think how not to get killed by a mutant fish or a crazy Russian. It does not leave too much room for philosophy. Anyway, I did my bit for today and I am beat. I'd better call it a day, go to bed and have some sleep… My nigga, night-night! Attaboy!
— Двадцать раз уже тебе объяснял, не аттабой, а отбой! — проворчал Толян и сложил левой рукой аккуратный шиш, из вежливости держа его за спиной. — Ладно, хрен с тобой. Night-night!
Дуэйн благочестиво поелозил по рту зубной щёткой, затем стянул с необъятной спины майку с надписью U.S. ARMY и начал возиться со шнурками армейских ботинок, готовясь ко сну. Машка, зашивавшая что-то по мелочи под лампой, сидя у стола, увидев это, немедленно отставила иглу, сунула руку под подол то ли сарафана то ли ночнушки, быстро выдернула оттуда вниз по ногам трусы, и оставив их на полу, с великой готовностью запрыгнула в койку. Матрасные пружины жалобно охнули, возвещая, что вслед за ней туда же последовал и Дуэйн. Толян сел на освободившееся место у стола, прихватив с собой небольшую книжку. На крышке у книжки была нарисована зловещего вида мина на растяжке, а под ней заглавие:
