— Андрей! Уводи ее! Уводи к автобусу! Быстрее, пока они не уехали!
Самарин кивнул, встал, с трудом поднял сопротивляющуюся Аню и чуть ли не волоком потащил ее в сторону моргающего фарами автобуса. К ним кто-то бежал, бежал на помощь, три человека, и он потянул девушку в ту сторону, но она продолжала вырываться, она смотрела в пылающее чрево пожара, где исчез ее отец, исчез навсегда, и кричала, кричала, надеясь таким образом заглушить его слова, надеясь, что это поможет ей не слышать, как он просил у нее прощения, как говорил, что виноват, виноват, ВИНОВАТ!
Она кричала и кричала, когда ее буквально на руках заносили в автобус, когда Сергей падал на сиденье рядом, тяжело дышащий, пахнущий кровью и потом, когда они уносились на бешеной скорости от улицы, превратившейся в филиал ада на земле.
Иногда, в своих снах, она слышала этот крик, и его эхо блуждало в мозгу девушки до конца жизни.
22.
(Мне кажется, надо сматываться отсюда.)
Шарф посмотрел на испуганного Гражданина Очки.
(Знаешь, мне в голову пришла точно та же самая идея. Здесь нас больше ничего не держит.)
(Это точно. Давай, я за тобой.)
Шарф кивнул и, петляя, побежал прочь от горящего автобуса. Их дикие, в большинстве своем мертвые, валялись вокруг. Очки обернулся и посмотрел на огонь, жадно пожиравший остатки машины и тела двух Пастухов. Он снял темные очки, прищурился, глядя на ярко пылавшее пламя. Его карие глаза странно поблескивали, по ним иногда пробегали пятнышки белизны, словно молочная пенка по поверхности кофе.
— В конце концов, ты поступил верно. Прощай, приятель.
Человек надел очки на нос, пряча за ними свою тайну, и побежал следом за Шарфом.
23.
Просыпайся.
Что? Кто это? Я устал, отстаньте от меня. Не хочу.
Просыпайся, Жень. Хватит, просыпайся.
Отстань, говорю. Надоело. Я хочу спать.
Просыпайся. Быстрей.
Вепрев открыл глаза, застонал от резкой боли, огненными спицами вонзившимися в мозг. Перед глазами все плыло, он почувствовал дурноту, снова закрыл их и стал планировать в такое приятное состояние сна. Ему казалось, что он лежит под теплым одеялом, в своей кровати, что завтра не надо идти в школу, потому как ее отменили из-за низкой температуры, а значит, он может спать хоть до полудня, наслаждаясь теплом своего тела и холодом воздуха в доме. Он с улыбкой на губах пошевелился, стараясь поглубже забраться под одеяло, и стрела острой боли пронзил поясницу, выдергивая его из бреда. Он едва слышно застонал, с трудом открыл глаза, теперь, кажется, соображая, где он и что произошло.
Капитан лежал в пассажирском отсеке вертолета, куда его откинуло в тот момент, когда мертвый пилот отправил «вертушку» в ее последний полет. Вепрев приподнял голову и посмотрел вперед, в кабину, где виднелась только спина, наверное, Малышева, навалившегося на панель управления. Майор не шевелился. Как и сам Вепрев.
Он попытался подняться, но боль тотчас скрутила его, заставив закашляться. Кажется, вертолет горел. Вепрев закрутил головой, пытаясь понять, что с ним, почему он не может двигаться, но ему удалось только слегка пошевелить шеей. Он не мог взглянуть вниз, на свои ноги, но чувствовал… что ничего не чувствовал. Кажется, меня придавило, мелькнула холодная мысль. Черт, неприятно.
Евгений как мог извернулся, его лица коснулся холодный ветер, задувавший через рваную дыру в фюзеляже. Некоторое время капитан равнодушно смотрел на толпу зараженных, стоящих шагах в тридцати от упавшего вертолета и пока что не решающихся подойти. «Может, их отпугивает огонь», — подумал Вепрев, вдыхая воздух с легким привкусом дыма. Надо выбираться отсюда, как можно быстрей. Он снова попытался вывернуть голову, чтобы взглянуть на свои ноги, и в этот момент услышал покашливание впереди.
Капитан посмотрел в ту сторону, ощущая, как холодный пот выступает на лбу и висках. Он не мог поверить в то, что слышал, наверное, ему просто показалось, конечно, показалось… Когда спина в форменной гимнастерке вздрогнула, и человек стал подниматься, Вепрев прикусил до крови губу, сдерживая крик. Этого просто не могло быть. Неужели все, что он сделал и пережил, напрасно? Полковник Малышев медленно выпрямился и обернулся, поднимая пистолет. Правая щека была разорвана, кровь стекала на китель потоком, глаз вытек и теперь отвратительным беловатым гноем сочился из прищуренной глазницы.
И он ухмылялся, показывая зубы в дыре на месте щеки.
— Ты… — Малышев закашлялся, кровь потекла толчками, он сплюнул. — Ты… испортил все… все веселье.
Малышев шагнул вперед, покачиваясь, как зомби. И по-прежнему скалясь, здоровый глаз мерцал каким-то безумным весельем.
— Зачем вы так, дру… дружище? Все ведь было хорошо — но вы решили испортить весь карнавал. К тому же… к-хаа… сломали мой вертолет и убили пилота…
— Не я стрелял в него, — прохрипел капитан, чувствуя, как последние силы уходят вместе со словами.
— Не вы? Да, нажимал на курок я, но если бы не ваше предательство — ничего бы не… кхек… ничего… не произошло. Вы наставили оружие… оружие на вышестоящего офицера. Знаете, что за это бывает?
Малышев остановился, склонив голову на бок, словно действительно ожидая ответа. Вепрев молчал, он сосредоточено нащупывал что-то под правой, почти бесчувственной рукой. Что-то, напоминающее курок автомата. Он чувствовал, ладонь была почти раздавлена навалившимся железом, но все же… все же…
— Молчите? — Малышев подошел еще ближе, пистолет в руке направлен в лицо капитана. — Я отвечу, если вдруг случайно вам отшибло память. Полагаю, это из-за того, что ваши ноги превратились в кашу, как и то, что находилось между ними, — Малышев засмеялся. — Я догадывался, что вы думаете не тем местом, да догадывался… Так вот, во время чрезвычайного положения за такое полагается только одно…
Вепрев, наконец, нащупал курок, в голове было пусто, он весь сосредоточился на пальце, ощупывающем холодный металл.
Ноги. Мои ноги. Господи, мои ноги.
— Так вот, дружище, мне, конечно, очень жаль, но я должен осуществить приговор. Потому что ты мне помешал. Потому что ты поломал мой вертолет. Потому что ты, сука, решил, будто имеешь право…
Вепрев потянул за курок, молясь про себя, чтобы автомат сработал. Если переклинило затвор, если погнут ствол, если… Плевать. Просто — плевать.
Автомат оглушительно грохнул, выплюнув одну пулю, а затем что-то — быть может из-за отдачи — чуть сдвинулось, раздавив руку капитана. Он заорал, но продолжал смотреть вперед, на зараженных, замерших при звуке выстрела.
— И что это, мать твою, было? — обезображенная физиономия Малышева скривилась от изумления.
Один из зараженных в первых рядах вдруг вздрогнул и упал лицом в снег: под ним растекалась кровавая лужа. Остальные опустили головы и безучастно посмотрели на него, словно не понимая, что случилось.
Давайте же, болваны, давайте! Это был я, я!
Они синхронно подняли свои изможденные лица, их глаза встретились с глазами капитана. Один из них шагнул вперед.
Потом другой.
Еще несколько.
— Что ты хотел сделать, сука? Ты пытался пристрелить меня?! ОТВЕЧАЙ! — Малышев поднял пистолет и выстрелил в распростертого Вепрева, пуля скользнула по шее, но боли не было — только тепло. Он захрипел, переводя взгляд на Константина.
— По… — он закашлялся, выплескивая кровь на грудь.
— Что ты говоришь? Что? — Малышев подошел еще на шаг.
— Пошел… на хер, товарищ майор, — выплюнул Вепрев и ухмыльнулся запачканными красным губами.
— Сука, — холодно прокомментировал Малышев и несколько раз выстрелил в искалеченного человека.
Голова Евгения откинулась, и до того момента, как темный полог опустился на него, он смотрел на бегущих в сторону вертолета зараженных. Он слышал крики Малышева, когда тот понял, что его ждет, но они были едва слышны и к тому же быстро растворялись в шуме, который, наоборот, все нарастал и нарастал.
Это моя печка, около кровати. От нее так тепло. А мама, кажется, жарит блины. Как хорошо, что сегодня не надо никуда идти…
Капитан Вооруженных Сил Российской Федерации Евгений Николаевич Вепрев умер, видя перед собой окно в старом доме родителей, бушевавшую за ним снежную вьюгу, ощущая тепло от одеяла и вдыхая запах блинов, которые готовила его мама на завтрак.
Декабрь, 2012, где-то в Охотском море, неподалеку от Камчатки.
Аня стояла на берегу и смотрела, как серые волны накатывают на берег. Полузатонувшая нефтяная баржа не портила общей картины, скорее, она отлично вписывалась в этот хмурый, но вместе с тем такой спокойный пейзаж. Да, это было подходящие слова. От открывающейся картины веяло покоем и предопределенностью… что было даже и не плохо. Совсем не плохо.
