Председатель трибунала изрек:
— Довольно! Последнее слово обвиняемого принимается трибуналом во внимание. Его содержание соответствуют озвученной им ранее версии. Так как в своем заключительном слове не упомянуто новых фактов, нет необходимости возврата к стадии судебных прений или изучения доказательств. Теперь трибунал удаляется для совещания перед вынесением приговора.
Все пять экранов погасли. Я выдохнул, закусив губу, чтобы подавить дрожь. Сам не заметил, как во время речи успел выйти из состояния хладнокровия. Попробовал встретиться взглядом с Миллер. Но она избегала смотреть на меня. Я заметил, как во время моего последнего слова Миллер несколько раз вытирала руки влажной салфеткой. И мне показалось, что на этот раз дело не только в мизофобии. Неужели совесть заела?!
— Что с расследованием, Миллер?! — выкрикнул я. — Так и не нашли Чхона, а?! Так никого и не арестовали?!
Она сделала вид, что не услышала.
— Впрочем, с чего я вообще называю этот цирк «расследованием»?! — презрительно скривился и фыркнул я. — Весь этот процесс — одна сплошная ложь! И это будет очевидно каждому, кто узнает о его результатах! Вы не обманете общество! Ясно?!
Мои крики остались без реакции. Уже через минуту лица судей вновь появились на экране. Это был верный знак, что приговор был вынесен задолго до начала заседания, а возможно и до процесса вообще. Все присутствующие вновь встали. Я и так стоял. Председательствующий обвел всех долгим взглядом, прежде чем начать свою речь:
— Властью, данной законом, именем Содружества наций, трибунал единогласно признает обвиняемого виновным по всем трем эпизодам.
Мои легкие сами собой выпустили из себя воздух. Сколько бы я не убеждал себя в том, что процесс — просто театральная постановка, слово «виновен» все равно посеяло в моей душе еще большую пустоту, нежели ранее.
Остаток приговора донесся до меня словно из тумана.
— Трибунал приговаривает его к пожизненному лишению свободы, без права на условно-досрочное освобождение.
Я не ждал ничего другого. Может быть, какие-то призрачные надежды и были в самом начале после моего задержания, но они исчезли после разговора двухмесячной давности, во время которого стало ясно, что никто в СБС не заинтересован в реальном объективном расследовании, что его используют лишь как инструмент в политической борьбе.
Но все-таки после оглашения приговора мое нутро сделалось холодным. «Пожизненно» из уст судьи звучало словно свист топора на плахе, опускающегося к шее. И, как бы я к этому не готовился, это слово не смогло оставить меня равнодушным.
— Полный текст приговора подлежит вручению осужденному в письменном виде. Приговор может быть обжалован в Особую Апелляционную Палату на протяжении 30 дней с даты вручения полного текста приговора.
Слова о праве на апелляцию оставили меня равнодушными. Я успел вдоволь насмотреться на работу трибунала, и не имел сомнений, что такие же точно трибуналы апелляционной и высшей инстанций мало чем отличаются от него.
— Согласно закону, обвинительный приговор особого военно-гражданского трибунала, которым не предусмотрена высшая мера наказания, подлежит немедленному приведению в исполнение независимо от обжалования, — продолжил бесстрастно глаголеть судья. — Осужденный будет немедленно доправлен в место отбывания наказания — колонию максимально строгого режима № 1.
При слове «колония № 1» я едва удержался от того, чтобы вздрогнуть. По лицу Лоусона, который смотрел прямо на меня, промелькнула мрачная усмешка. Миллер, напротив, встрепенулась, и скосила на своего босса несколько ошарашенный взгляд. Но в этот момент мне было все равно, что происходит сейчас у нее в голове. Это было уже не важно.
В памяти всплыли картины из горящего Пожарево: объятые пламенем люди, выбегающие из подожженных зданий; изуверская ухмылка Локи, когда он кладет руки на плечи маленькой девочки; холодные глаза капрала Эллоя, когда он колотил плачущую женщину по имени Гергана головой о стену.
Заслуживал ли я провести остаток своих дней в чистилище на Земле, самой худшей тюрьме из когда-либо построенных, из-за того, что я был причастен к этому кошмару? Может быть, и заслуживал. Но уж точно в меньшей степени, чем Чхон, и те, кто отдавал ему приказ. А расплачиваться за все предстоит лишь мне одному.
«Как вообще можно было быть таким наивным идеалистом, таким ребенком, таким идиотом?» — подумал я с горечью и злостью на себя. — «Тебе тридцать четыре года. Ты прошел огонь, воду и медные трубы. Работал пять лет в полиции. Как же ты с самого начала не понял, что тебя просто сделают козлом отпущения?!»
Перед моими глазами Миллер и ее помощница собирали вещи, готовясь покинуть «зону 71». Уже завтра они будут заниматься каким-нибудь другим делом, а обо мне забудут — я стану всего лишь еще одной циферкой в их отчетности. При мысли об этом я не мог удержаться от злости.
«Ни один из мерзавцев, которые действительно виновны, дела которых ты вскрыл, как гнойник, перед лицом всего мира, не наказан! Они сидят сейчас где-то в тепленьком местечке и ржут над тобой! Так называемое «правосудие», которому ты доверился, просто поиздевалось над тобой и над всеми, кто на него надеялся!» — продолжал беспощадно хлестать меня по щекам внутренний голос. — «Ты — обыкновенный болван, которого отправили умирать в чертово чистилище! А когда ты сдохнешь, а это произойдет скоро, дела против Чхона и остальных — просто спустят на тормозах! Обрадовался, когда узнал, что ублюдка Окифору отстранили с должности?! Повелся на этот дешевый развод для лохов? Да уж, «большая победа»! Танцы, пляски, фанфары! Обыкновенное лицемерие! Он, как и другие, дождется, когда буря утихнет, и доживет остаток своих дней в спокойствии и достатке, и никогда не ответит за то, что сделали!»
Мне нечего было ответить этому внутреннему голосу. Моя глупая вера в то, что люди, перед которыми я выступил в телеэфире, не позволят моему процессу превратиться в пустую формальность, оказалась наивной фантазией. Я понятия не имел, что происходило в мире эти 3 месяца. Люди, возможно, уже и не помнят, кто я такой. Быть может, все протесты уже подавлены на корню, или рассосались сами. Быть может, Патридж уже победил всех своих противников, или напротив, заключил с Консорциумом «мировую», одно из условий которой — объединить усилия, чтобы похоронить правду о войне, к которой все они одинаково причастны.
Мне стоило послушать Мей. Стоило сбежать к евразийцам и пытаться повлиять на ситуацию в Содружестве извне. Может, стоило послушаться сенатора Фламини, и спрятаться в какой-то дыре на пустошах, где меня никто не найдет. А может, мне стоило послушать Клаудию, Лейлу и Джерома, примкнуть к Сопротивлению и сражаться против несправедливости с оружием в руках. Но теперь уже поздно. Я сделал свою ставку. И, похоже, проиграл.
— Рассмотрение дела объявляется законченным, — провозгласил судья.
§ 46
Я ожидал, что меня отправят в колонию на № 1 немедленно. Но из зала для заседаний меня доставили обратно в «родную» камеру.
— Будь готов через час! — предупредил меня человек из G-3, заперев решетку, и добавил голосом, в котором не доставало разве что совсем чуть-чуть до человечности: — В душ будет подана вода. Поплескайся напоследок!
За неимением вещей, которые мне стоило собирать, я просто присел на пол около койки, и, оперев затылок о прохладную стену, устало прикрыл веки. Так я просидел минут пять, не меньше, пока не услышал обращенный ко мне голос:
— Войцеховский.
Открыв глаза и недоверчиво повернувшись к решетке, я увидел Миллер. Спецпрокурор стояла, опершись о стену, около камеры. У ее стальных глаз, скрывающихся под очками, было странное выражение, смысл которого было сложно прочесть. За эти три месяца она стала первой, не считая тюремщиков из отряда G-3, кто явился к моей камере. Так что в другой ситуации это событие взбудоражило меня. Но сейчас, выслушав свой приговор, я был слишком психологически измождён, чтобы задумываться о цели и смысле ее визита.
