К концу этой запальчивой речи голос Лейлы сделался хриплым, и она умолкла. Наши с ней взгляды надолго встретились, словно скрещенные рапиры. В моей голове крутились несколько реплик, которыми я готов был ответить. Но я так и не произнес ни одной из них.
— Я сказала тебе все, что считала нужным, — произнесла она напоследок. — При желании ты можешь еще долго обманывать себя. Но запомни мои слова. Рано или поздно ты наконец поймешь, что своим терпением и своей покорностью ты лишь множил зло, которым был окружен. Ты поймешь, что так и не нашел спокойствия, которого искал. Но к тому времени может быть уже слишком поздно.
Еще несколько мгновение ее глаза-угольки скользили по моему лицу. А затем она, не прощаясь, неслышно растворилась во тьме, из которой появилась.
§ 101
Некоторое время царило многозначительное молчание.
— Я, возможно, поступила не совсем вежливо, когда пригласила Лейлу на эту встречу, не согласовав это с тобой, — после паузы ровным и спокойным голосом заговорила Клаудия. — Прости меня за это. Но я все же хотела, чтобы ты услышал то, что она хотела тебе сказать. Лейла — импульсивный и взрывной человек. Не дипломат и не переговорщик. Но в ее душе горит яркое пламя. Без таких людей, как она, невозможно ничего изменить.
— Вы с ней теперь заодно? В этой… организации? — я кивнул на букву ® на стене.
Пресловутое ® означало «Resistance». Сопротивление.
— Прости, Димитрис, но я не стану развивать с тобой эту тему, — спокойно, но твердо ответила моя бывшая преподавательница по английскому. — Пока ты не с нами, тебе не стоит этого знать. Так будет лучше и для тебя, и для нас.
— Думаю, ты права, — не стал спорить я.
По взгляду Клаудии я осознал, что она больше не возобновит своих попыток наставить меня на путь истинный. Это позволило мне немного расслабиться. Однако из-за столкновения с революционеркой с ее горящими аметистовыми глазами моя голова все-таки нехило разболелась.
— Боли все еще преследуют тебя? — спросила она сочувственно.
— Да, — не стал скрывать от нее я. — Может быть, станет немного лучше после еще одной операции.
— Я надеюсь на это.
— Я тоже.
— Как дела у Мирослава?
— Паршиво. Его дочь серьезно больна. Ему очень тяжело. А я почти ничем не могу помочь.
— Ваше с ним заведение так и остается закрытым? Его собираются забрать у вас?
— Не заберут. Я нашёл, где одолжить деньги, чтобы выплатить штраф. Мы снимем арест. Это очень важно для Миро. Для его дочери. Поэтому я не успокоюсь, пока я не добьюсь этого.
Я вдруг заметил, как при рассказе об этой проблеме, крохотной в масштабах планеты, мой голос наполнился почти такой же решительностью, какая только что звучала в словах Лейлы Аль Кадри. При этой мысли я горько усмехнулся и пояснил:
— Для меня улучшение мира состоит из таких вот маленьких вещей, Клаудия. Действительно, я часто чувствую себя глупцом, который пытается заделать в днище корабля ту одну крохотную пробоину, то другую, не замечая, что новые появляются гораздо быстрее, а судно неумолимо наполняется водой и скоро пойдет ко дну. Но я не опускаю рук. Делаю то, что мне подсказывает моя совесть. Пусть даже это крохи.
— Знаю, Димитрис. И я всегда буду уважать это, — с искренней теплотой ответила Клаудия.
Я задумчиво посмотрел вверх, в сторону решетки, над которой стоял Новый Бомбей.
— Я виделся сегодня с Джеромом. Спасибо, что помогла ему.
— Я была рада помочь. Особенно твоему другу.
— Он что, тоже вместе с вами? — я кивнул на знак Сопротивления на стене.
— Димитрис, только он сам может решить это для себя, — мягко молвила она, прямо не ответив на вопрос.
— Джером — горячая голова. Сильный, несгибаемый. Чем-то похож на Лейлу. Но у него теперь есть жена и маленький сын, Клаудия. Ему есть что терять.
— Я прекрасно понимаю людей, которые заботятся о своих близких и об их безопасности. Пусть у меня и не было настоящей семьи, но я всегда о ней мечтала. Уверяю тебя, что я не стану склонять твоего друга к поступкам, которые могут навредить его семье или разлучить его с ней. Но если он примет для себя решение — ни я, ни ты, ни кто-либо другой не вправе будем его остановить.
— Так же мне говорили и о Питере Коллинзе, — вздохнул я.
После недолгого молчания я решил спросить:
— Ты знаешь этих ребят, которые все это придумали? Фи Гунвей. Станция «Интра FM». Это тоже часть вашей сети?
— Димитрис, ты несколько заблуждаешься насчет того, как обстоят дела в подполье, — мягко возразила она. — Я все еще не намерена посвящать тебя в детали, если ты принял решение остаться на другой стороне баррикады. Но я не открою особой тайны, если скажу тебе, что никакой единой сети нет. Есть тысячи людей по всему миру со схожими идеями, которые в основном даже не знают друг друга и не координируют свои действия. Сопротивление стало символом, знаменем, на которое очень-очень многие люди со схожими взглядами стали равняться и ориентироваться. Но это пока еще не стало глобальной организацией.
Задумавшись, видимо, как многое можно мне сказать, она продолжила:
— Я слышала о людях, о которых ты упомянул, хоть и не знакома с ними лично. Само собой, что полиция пытается пририсовать им связь с подпольем. Но в реальности они не принадлежали к нему, и даже не были с ним связаны. Может быть, к ним присматривались издали, оценивая как потенциальных единомышленников, но не более того. Этот их проект был абсолютной самодеятельностью. Они стремились действовать на грани закона, не переходя в подполье — как диссиденты, не как революционеры. Бедные наивные дети! Они стремились к правде, но не понимали, как глубоко прогнила система. Они надеялись, что с их помощью власть сама себя очистит от худших своих представителей. За свою наивность они поплатились. Как и многие прежде.
Некоторое время мы провели в тишине. Я понимал, что эта наша встреча скоро подойдет к концу, и не факт, что следующая вообще когда-нибудь состоится. И осознание этого навеивало грусть. Какой бы сложной не была история моих отношений с Клаудией, она оставалась мне близким человеком, которому я в глубине души очень доверял. Я никогда не считал, что она заменяет мне мать. Но, наверное, в какой-то степени она заменила мне старшую сестру, которой у меня никогда не было. В этом мире было не так уж много людей, насчёт кого я был уверен, что их чувства ко мне всегда останутся тёплыми и искренними. Потерять такого человека мне не хотелось.
— Ты хотел о чём-то со мной поговорить, Димитрис? — улыбнулась она, словно почувствовав мои мысли. — Другой такой возможности может и не быть.
— Даже не знаю, — я пожал плечами, и наконец, неожиданно для самого себя, заговорил: — Есть один человек, с которым я недавно познакомился. Я часто думаю о нем.
— Тот самый человек, о котором ты упоминал? — с интересом спросила Клаудия. — Который хорошо тебя понимает?
— Да. Мы знакомы лишь мельком. Нас ничего не связывает. Но… Это сложно объяснить. Я до сих пор не знаю, прав ли я насчет этого человека, или ошибаюсь. И это, в принципе, не так уж важно. Но просто я вдруг подумал, что ты, может быть, что-нибудь знаешь о нем или слышала. Ты ведь обо многом слышишь.
— Я буду рада рассказать тебе все, что знаю, Димитрис.
— Ее зовут Лаура Фламини.
— Подожди, — Клаудия напрягла память. — Кажется, я припоминаю. Это дочь бывшего министра строительства и оперной певицы?
— Да.
— Как же, как же. Правозащитница, или что-то вроде того. По крайней мере, называет себя так.
— Она защищала Питера Коллинза и Фи Гунвей.
— О, теперь понятно, как вы пересеклись. И в чем же с ней дело?
— Даже не знаю. Просто хотел знать, слышала ли ты о ней что-то. Она показалась мне довольно непримиримой по отношению к властям. Полиция ее терпеть не может. Мне казалось, что ваши с ней сферы интересов в чем-то пересекаются. Ведь ты тоже занималась чем-то вроде правозащитной деятельности?
