— Даже в этой камере до нас никому нет дела! — Ее глаза снова набухли. — Ты это подстроил, да? Чтобы мы не успели? — Она снова забарабанила в дверь.
— Если ты считаешь, что там никого нет, зачем стучать? — спросил Леонид.
— Тебе плевать, если все больные погибнут!
— Вот такое от меня впечатление, да? Обидно, — вздохнул он. — Но ты тоже, по-моему, не к больным рвешься. Боишься, что если твой возлюбленный отправится их резать, сам заразится, а лекарства-то нет…
— Неправда! — Саша еле держалась, чтобы не ударить его.
— Правда, правда… — Леонид пискляво ее передразнил. — И что в нем такого?
Саше не хотелось ничего ему объяснять, вообще с ним говорить не хотелось. Но она не смогла удержаться.
— Я ему нужна! Действительно нужна, без меня он пропадет. А тебе нет. Тебе просто играть не с кем!
— Ну, положим, ты ему нужна. Не то, чтобы сильно, но не отказываться же… А тебе-то он зачем, этот санитар леса? Злодеи привлекают? Или хочешь спасти пропащую душу?
Саша умолкла. Ее задело то, с какой легкостью музыкант читает ее чувства. Может, в них не было ничего особенного? Или это потому, что она не могла их скрыть? То тонкое, неосязаемое, что у нее не получалось и облечь в слова, из его уст звучало обыденно и даже пошловато.
— Ненавижу, — наконец выговорила она.
— Это ничего, я себя тоже не особо, — усмехнулся Леонид.
Саша села на пол. У нее снова потекли слезы — сначала от злости, потом от бессилия. Пока от нее что-то зависело, она не собиралась сдаваться. Но сейчас, в глухом карцере и с глухим спутником, у нее не оставалось шансов быть услышанной. Кричать не имело смысла. Стучаться не имело смысла. Уговаривать было некого. Ничто не имело смысла.
А потом на миг перед ней вдруг встала картина: высокие дома, зеленое небо, летучие облака, смеющиеся люди. И горячие капли на ее щеках показались ей каплями того самого летнего дождя, о котором ей рассказывал старик. Еще секунда — и наваждение исчезло, оставив после себя только легкое, волшебное настроение.
— Хочу чуда, — упрямо, с закушенной губой, сама себе сказала Саша.
И тут же в коридоре громко щелкнул тумблер, а камеру затопило нестерпимо ярким светом.
***
На десятки метров от входа в священную столицу метро, мраморную усыпальницу цивилизации, вместе с белыми лучами ртутных ламп распространялась благостная аура спокойствия и процветания. В Полисе не берегли свет, потому что верили в его магию. Обилие света напоминало людям об их прежней жизни, о тех далеких временах, когда человек еще не был ночным животным, не был хищником. И даже варвары с периферии тут вели себя сдержанно.
Блокпост на границе Полиса больше был похож не на укрепление, а на проходную в советском министерстве: стол, стул, два офицера в чистой штабной форме и при фуражках. Проверка документов, досмотр личных вещей. Старик нашарил в кармане паспорт. Визы вроде бы отменили, трудностей возникнуть не должно. Протянув офицеру зеленую книжечку, он покосился на бригадира.
Погруженный в себя, тот, кажется, не расслышал вопроса пограничника. Да был ли у него вообще паспорт, засомневался Гомер. Но если нет, на что он рассчитывал, так спеша сюда?
— Повторяю в последний раз, — офицер положил руку на лоснящуюся кобуру, — предъявите документы или немедленно покиньте территорию Полиса!
Гомер был уверен: бригадир так и не понял, чего от него хотят, и отозвался только на движение пальцев, ползущих к кнопке на кобуре. В одно мгновенье выйдя из своей странной спячки, Хантер молниеносно швырнул вперед раскрытую ладонь и вмял постовому кадык. Тот, синея, хрипя, рухнул навзничь вместе со стулом; второй бросился бежать, но старик знал — не успеет. В руке Хантера, будто туз из рукава шулера, возник вороненый палаческий пистолет, и…
— Подожди!
Бригадир замешкался на секунду, и сбежавшему бойцу хватило ее, чтобы взобраться на платформу, перекатиться и спрятаться от пуль.
— Оставь их! Нам надо на Тульскую! Ты должен… Ты просил напоминать тебе… Подожди! — Старик задыхался, не зная, что сказать.
— На Тульскую… — тупо повторил Хантер. — Да. Лучше потерпеть до Тульской. Ты прав.
Он грузно опустился на стол, положил рядом свой тяжелый пистолет, понурился. Улучив момент, Гомер поднял руки, побежал вперед, навстречу выскакивающим из арок стражникам.
— Не стреляйте! Он сдается! Не стреляйте! Ради всего святого…
Но его все равно скрутили, сорвали впопыхах респиратор, и потом только дали объясниться. Бригадир, снова впавший в свое странное оцепенение, не вмешивался. Он позволил им разоружить себя и покорно прошел в обезьянник. Уселся на нары, поднял голову, нашел старика и выдохнул:
— Тебе надо разыскать тут одного человека. Его зовут Мельник. Приведи его сюда. Я подожду…
Тот закивал, засобирался суетливо, начал протискиваться между столпившихся на входе караульных и любопытных, и тут его настиг оклик.
— Гомер!
Старик застыл, пораженный: никогда прежде Хантер не обращался к нему по имени. Он вернулся к прутьям арматуры, спаянным в неубедительную решетку, вопросительно посмотрел на Хантера, словно в ознобе обнявшего себя своими громадными ручищами. И тот неживым, глухим голосом подстегнул его:
— Недолго.
***
Дверь отворилась, и внутрь робко заглянул солдат — тот самый, что несколько часов назад отхлестал музыканта по лицу. Пинок — и он пролетел в камеру, чуть не повалившись на пол, разогнулся и неуверенно оглянулся назад.
В проходе стоял сухопарый военный в очках. Погоны на его френче были усыпаны звездами, жидкие русые волосы зализаны назад.
— Давай, тварь, — процедил он.
— Я… Мне… — заблеял пограничник.
— Не стесняйся, — подбодрил его офицер.
— Я извиняюсь за то, что сделал. И… ты… вы… я не могу.
— Плюс десять суток.
— Ударь меня, — сказал солдат Леониду, не зная, куда деть глаза.
— А, Альберт Михалыч! — Щурясь, музыкант улыбнулся офицеру. — А я вас уже заждался.
— Добрый вечер. — Тот тоже подтянул уголок губы. — Вот, пришел восстановить справедливость. Мстить будем?
— Мне руки беречь надо. — Музыкант поднялся, размял поясницу. — Думаю, вы сами накажете.
— По всей строгости, — кивнул Альберт Михайлович. — Месяц гауптвахты. И я, разумеется, присоединяюсь к извинениям этого болвана.
— Ну, вы же это не со зла. — Леонид потер ушибленную скулу.
— Это ведь останется между нами? — Металлический голос офицера предательски скрипнул.
— Я тут, видите, контрабанду вывожу. — Музыкант качнул головой в Сашину сторону. — Сделаете послабление?
— Оформим, — пообещал Альберт Михайлович.
Провинившегося пограничника бросили прямо в камере; задвинув засов, офицер повел их по узкому коридору.
— Я с тобой дальше не пойду, — громко сказала Саша музыканту.
— А если я тебе скажу, что мы и вправду идем в тот самый Изумрудный Город? — помявшись, чуть слышно спросил у нее Леонид. — Если скажу, что я неслучайно знаю о нем больше твоего деда? Что видел его сам, и не только видел? Что бывал там, и не просто бывал…
— Врешь.
— И что неспроста он, — невозмутимо продолжал музыкант, кивая на шагавшего впереди офицера, — так передо мной лебезит: знает, откуда я, знает и боится. И что в Изумрудном Городе уж наверняка найдется твое лекарство. И что идти до его ворот осталось всего-то три станции…
— Врешь!
— Знаешь, что? — рассерженно сказал ей Леонид. — Когда просишь чуда, надо быть готовым в него поверить. А то проглядишь.
— Надо еще и уметь отличать чудеса от фокусов, — огрызнулась Саша. — И ты меня этому научил.
— Я с самого начала знал, что нас выпустят, — ответил он. — Просто… Не хотел торопить события.
— Просто хотел потянуть время!
— Но я тебя не обманывал! Средство от болезни существует!
Они подошли к заставе. Офицер, изредка с любопытством оглядывавшийся на них, вручил музыканту его пожитки, вернул патроны, документы.
— Ну так что, Леонид Николаевич, — козырнул он, — контрабанду с собой забираем или на таможне оставим?
— С собой, — съежилась Саша.
— Ну, тогда совет да любовь, — напутствовал их Альберт Михайлович, провожая мимо тройных рядов брустверов, мимо вскакивающих со своих мест пулеметных расчетов, мимо решеток и сваренных из рельсов ежей. — С импортом, думаю, проблем не возникнет?
— Прорвемся, — улыбнулся ему Леонид. — Я не должен вам этого говорить, но честных чиновников нигде не бывает, и чем суровее режим, тем меньше сумма. Надо только знать, кому заносить.
— Вам, думаю, хватит и волшебного слова, — хмыкнул офицер.
— Пока действует не на всех. — Леонид опять потрогал скулу. — Что называется, я не волшебник, я только учусь.
