Габриэль вздохнул.
— Я знаю, ты так думаешь, но…
Она повернулась к нему лицом. Ее глаза сверкали от гнева.
— В чем бы ты ни пытался меня убедить, Ривера, в своем обращении к Богу или в чем-то еще, это не сработает. Ты хочешь, чтобы я сострадала тем людям в Убежище, но я не буду. Я не могу. И никогда не смогу. Они — враги.
— А дети, у которых нет выбора?
— Они вырастут такими же, как их родители. Они все жестокие, жадные, эгоистичные ублюдки — убийцы, которые не хотят пачкать свои руки. Но безразличие все равно делает их убийцами.
— Некоторые из них, да, омерзительные люди. Кому-то скормили ложь. Но кто-то совсем невиновен. Если мы убьем их всех, станем такими же злодеями, как и худшие из них.
— Если мы получим то, что хотим, так тому и быть.
— Нет, — твердо сказал Габриэль. — Раньше я в это верил, но теперь уже нет. Гнев почти уничтожил мою душу. Я сбился с пути, но люди, которых я любил, вернули меня. Они показали, что в этой жизни есть что-то большее, чем ненависть и возмездие. Должно быть что-то еще.
— Не для меня. — Она смахнула косы с лица и ткнула пальцем в обожженную часть лица. — Разве ты не понимаешь? Я такая, какая есть.
— Люди могут меняться.
Клео сжала руки в кулаки на коленях. В темноте ее глаза сверкали черным, как оникс, светом.
— Не я.
Глава 12
Амелия
Два охранника и четыре бронированных дрона оставались за дверью апартаментов Амелии, якобы для защиты, хотя она до сих пор не видела в стенах Убежища ничего и никого, от кого ее нужно было бы защищать.
За исключением, возможно, самой госпожи президента.
Комната Амелии была изысканной, прекрасно декорированной и благоухала лавандой. Современная мебель сочетала в себе мягкие ткани и оттенки графита. Бот бытовой службы незаметно завис у двери, сложив гуманоидные руки в ожидании указаний. Сквозь открытые французские двери, ведущие на собственную застекленную террасу, виднелось усыпанное звездами ночное небо.
Терраса стала самым любимым местом Амелии во всем Убежище. Там разместился прекрасный сад, укрытый стеклянными панелями. Пышные зеленые лианы оплетали стены по обе стороны от входа. Цветущие растения взрывались разноцветьем красок — оранжевые ноготки, темно-фиолетовые хризантемы, пунцовые розы, белоснежные лилии.
Краем глаза Амелия заметила, как в воздухе что-то порхнуло. На ее предплечье присела нежная сизо-черная бабочка. Бабочек становилось все больше. Наверное, десятки восхитительных созданий. Они отдыхали на лепестках цветов, медленно взмахивая мерцающими крыльями, или лениво порхали в сладко пахнущем воздухе.
— Включить солнечный свет, — отдала распоряжение ИИ Амелия. Теплый искусственный солнечный свет залил террасу из отверстия в потолке. Стеклянные стены потемнели, отражая свет. Она опустила взгляд на кованый стол, столешница которого была инкрустирована сверкающими осколками морского стекла, и взяла с него скрипку Гварнери XVIII века, подаренную отцом.
Весь следующий час Амелия увлеченно играла, ее правая рука двигалась плавными, отработанными движениями. В игре чувствовались мастерство и точность, но также страсть, благоговение, преданность. Музыка текла по кончикам ее пальцев, по венам, заполняя каждую клеточку тела. Восторг, тоска и тревога от нот, вибрирующих в ее костях, уносили Амелию в мир и красоту, туда, где ее душа была свободна.
Наконец, когда стихли последние ноты скрипичного концерта Мендельсона, она положила скрипку в футляре обратно на стол. Машинально протянула руку к браслету с шармом, висевшему на шее под шелковым сапфировым халатом. Пальцы коснулись кожаного ремешка.
Мика.
Мика сделал ремешок для нее, чтобы она могла сберечь браслет. Мика все еще бродил где-то там с Сайласом, возможно, в смертельной опасности. Вместе с Габриэлем, Уиллоу и Финном. Они все находились за пределами Убежища, и там отовсюду грозила беда.
Амелия расстегнула браслет и подержала его на раскрытой ладони. Бриллианты перемигивались в лучах искусственного солнечного света, проникающего сквозь стекло в виде радужных призм.
Амелия ненавидела своего отца и любила его. Он причинил ей боль и спас ее. И теперь отец предупредил ее, пытаясь спасти снова.
Что, если он соврал о президенте Слоан? Его последняя попытка уничтожить и украсть ее счастье. Но нет, он говорит правду. Ты ведь знаешь, что он не врал.
И что ей теперь с этим делать?
«В мире есть добро. И за него стоит бороться». Слова Мики стали мантрой, которую Амелия повторяла снова и снова в своей голове, цепляясь за это обещание, за эту надежду.
Ей безумно хотелось, чтобы Мика был сейчас рядом с ней. Как же ей не хватало его спокойной силы. Его решимости. Его непоколебимой уверенности и веры в нечто большее, нечто лучшее. Его веры.
Амелии не хватало его внимания. Его теплой улыбки и темных глаз, слегка перекошенных очков, которые он постоянно поправлял. Она знала, что бы сделал Мика на ее месте. Она знала это, как знала каждую ноту своих любимых мелодий, каждый шаг смычка, чтобы добиться нужной тональности и тембра — души — своей любимой музыки.
Раздался стук в дверь ее комнаты.
— Вера Лонгория-Кастильо здесь, чтобы увидеть вас, — проинформировал искусственный интеллект.
Крошечная лимонно-желтая бабочка размером не больше ногтя пальца Амелии приземлилась на нарцисс. Ее крылья порхали снова и снова, пока она всасывала нектар цветка. В левом верхнем углу стеклянной крыши что-то блеснуло. Объектив камеры. Амелия смотрела на него, не мигая.
— Впусти ее.
Мгновение спустя каблуки Веры застучали по мраморному полу. Она остановилась у французских дверей, ведущих на террасу. На Вере была нефритово-зеленая шерстяная юбка, слегка расширяющаяся к коленям, и пара мягких, как масло, кожаных сапог на высоком каблуке.
— Тебе так повезло, — промурлыкала она. — В твоем распоряжении один из садов бабочек! Думаю, я бы убила за такой. — В ее голосе едва уловимо слышался намек, что она и правда могла бы за такое убить.
Слишком яркая улыбка, сверкающие белизной зубы, но глаза выдавали Веру. Они были жесткими, полными осуждения. Амелии захотелось вцепиться в ее лицо, высказать ей все, что она думает. Но вместо этого она вежливо вскинула подбородок и опустила взгляд на колени.
— Вера, чем могу помочь?
Вера что-то быстро набрала на своем голопаде.
— Президент Слоан надеется, что ты выступишь с речью завтра. Мы объявим об излечении до того, как будет вынесен приговор…, — она смущенно запнулась, словно забыв, что именно отец Амелии ожидает казни. Однако быстро справилась с собой, и ее улыбка стала шире. — Ты молода, красива, полна энергии. Как раз то, что сейчас нужно нашему народу. Девушка, которая выжила. Символ надежды. Идеально!
— Конечно, — услышала Амелия свои слова. Она нацепила на лицо милую улыбку, подражая Вере. «Будь куклой, — подумала она. — Будь овечкой». Нельзя позволить им увидеть, какая она на самом деле, что Амелия думает — особенно теперь, когда она знает правду. Они не должны заметить, как крутятся колесики в ее голове, как формируются планы за закрытыми глазами. — Я буду рада. Это большая честь для меня.
— Отлично! Советники президента уже подготовили твою речь. Я отправляю ее на твой смартфлекс, так что можешь потренироваться, но не думай, что тебе придется заучивать ее наизусть. Для этого есть парящий телесуфлер. — Вера листала голопад, проговаривая десятки деталей, которые Амелия едва слышала. — Президент Слоан советует хорошенько выспаться! Мы хотим, чтобы завтра ты выглядела наилучшим образом!
Амелия кивнула.
— Я сделаю все, что в моих силах. Пожалуйста, поблагодари от меня президента Слоан.
— Конечно. О, еще кое-что. — Улыбка Веры сползла с ее лица как наклейка. — Твоя мать хочет тебя видеть.
Амелия напряглась. Достаточно ли она сильна для встречи с матерью? Но Амелия не могла сказать «нет». Не могла дать Вере или президенту Слоан повод для подозрений.
