Хотя с какой стати «бывший»? В связи с гибелью российской армии, а возможно, и большей части страны, он мог снова считать себя находящимся в строю. Такое уж наступило время.
Пока им везло. Насколько вообще возможно назвать себе везучими в такой ситуации.
Внутренняя телефонная связь оказалась исправна, хотя Демьянов совсем не был уверен в том, что она переживёт вибрацию породы, вызванную взрывной волной, и, что не менее опасно для проводных сетей, электромагнитный импульс. Но, что самое главное, несущие конструкции пережили встряску благополучно. Иначе всех людей, находящихся здесь, размазало бы как тараканов. Своё генеральное испытание убежище выдержало.
* * *
Люди на улицах, поднявшие глаза к небу, могли заметить её приближение. «Звезда полынь» напоминала самолёт, оставляя за собой узкий инверсионный след, только двигалась в несколько раз быстрее и, вместо того, чтобы зайти на посадку в Толмачёво, устремилась прямо к центру города. Для тех, кто её видел, всё закончилось быстро и легко.
Не прошло и тридцати секунд, как в шести километрах к северу от подземного укрытия родилось новое светило. Там, в эпицентре вспышки, воздух за доли секунды раскалился до температуры солнечной короны, давление сравнялось с давлением в земном ядре. Там горело всё, что могло и не могло гореть. Плавился бетон и кирпич, испарялось железо и сталь, миллионы литров воды из великой сибирской реки превращались даже не в пар — в раскалённую плазму. От органической материи не оставалось и пепла. Чудовищная энергия взрыва рвала молекулярные связи и размётывала по кирпичику клетки, белки, аминокислоты. Вспышка оборачивала эволюцию вспять, возвращала жизнь в исходное состояние, в котором та находилась два миллиарда лет назад. В ничто.
Люди не успели испугаться и не почувствовали боли. Налетевшая на них сила распространялась быстрее, чем нервный импульс.
А там, где вспышка брала своё начало, поднимался к небесам чудовищный белёсый гриб-шампиньон, памятник всем бесплодным усилиям человечества. Его величие могло бы вызвать гордость как высшее достижение человеческого гения, не превращайся очевидцы в пыль, пепел или горящие факелы, в лучшем случае навсегда получая огненное клеймо на сетчатку глаз.
Если бы на видимой стороне Луны нашлись заинтересованные наблюдатели, то они могли бы в простой бинокль заметить яркие вспышки на двух континентах Северного полушария. Они возникали с неравными интервалами на протяжении восьми часов, всего их было около трёх тысяч. Наверняка гуманоиды долго ломали бы головы над причиной этого странного атмосферного явления, и всё впустую. Их воображения не хватило бы на то, чтобы представить себе бездну, которую человек разумный распахнул одним нажатием кнопки.
За вспышкой с интервалом в пару секунд следовала ударная волна, которая размётывала железобетонные здания как карточные домики. Попавший под неё человек или другая живая тварь рвались в клочья, сминались как молочный тетрапак. Земля на многие километры вокруг вздыбилась, заколыхалась, потеряв опору, как море при шквальном ветре.
Как ни велика была мощь волны, постепенно её напор ослабевал. В населённых пунктах, расположенных в пятнадцати-двадцати километрах от эпицентра, только посрывало крыши и повалило деревья как при сильном урагане. В посёлках, что были вдвое дальше, только задрожали стёкла, да зазвенела посуда. На большем расстоянии люди просто не заметили катастрофы или приняли её за землетрясение силой в три-четыре балла, не способное вырвать их из обычной рутины дольше, чем на десять минут.
Но беда никого не обойдёт стороной. Те, кому посчастливилось пережить первые полчаса, не знали, что судьба приготовила им самое худшее. Образовавшийся «гриб» представлял собой тучи пыли, поднятые в воздух силой ударной волны. Радиоактивной пыли, которую ветер разносил как ядовитые споры, как семена чудовищного «шампиньона». И всюду, где они упадут на землю, люди познают смерть.
* * *
В голове у Машеньки стоял малиновый звон, перед глазами расплывались разноцветные пятна и разводы, похожие на картины Кандинского, альбом с репродукциями которого долго пылился у них дома в Прокопьевске. Мир ещё существовал. Это она поняла по эху. Только теперь оно не хохотало, а кричало на разные голоса — и столько было в этих криках боли и ужаса, что хотелось оглохнуть.
Потом вернулось зрение.
Девушка сразу поняла, что находится не дома. Наверное, из-за запаха, ведь каждое жилое помещение пахнет по-своему. Но тут запах был как раз нежилой — тяжёлый и чужой. Пахло землёй и затхлостью. Так может пахнуть на складе или в заброшенном доме, давно покинутом обитателями.
Но, как ни странно, к этому запаху примешивался другой, тоже неприятный, но гораздо более привычный — запах множества человеческих тел, пота и крови. Да, крови. Его не спутать ни с чем. Так может пахнуть только казённое помещение вроде больницы, вытрезвителя или «обезьянника».
«Нет, не может быть, — сразу отмела это предположение Машенька. — Для больницы здесь слишком темно. А остальные варианты просто нелепы».
В растерянности она шарахалась впотьмах в поисках ответа. И тут догадка как вспышка озарила её разум. Подземный переход, железная дверь со штурвалом, лестница, уходящая вниз, длинный коридор, бункер…
Вспышка слева. Вспышка справа. Воздушная тревога. ГО — это гражданская оборона, а ЧС — чрезвычайная ситуация. Предмет — ОБЖ, второй год обучения. «Зачтено». «Способы оповещения населения о ядерной опасности». Сигнал подаётся всеми средствами…
Всё стало на свои места. Или наоборот, перевернулось с ног на голову. Сквозь туман она слышала голоса, вопли, шум. Постепенно к ней возвращалась способность воспринимать действительность. Но эта действительность нравилась Маше всё меньше.
Это второе пробуждение за день было куда менее приятным — голова гудела, будто там поселился рой рассерженных пчёл. Ей не хотелось шевелиться, не хотелось открывать рта, от одной мысли о еде тошнило. Только одно она знала точно — жить ей хотелось не меньше, чем утром этой сумасшедшей субботы. Мир постепенно приобретал чёткость, глаза привыкали к полумраку.
Потом она заметила рядом с собой Ивана и тут же задала давно созревший вопрос:
— Что со мной? Сильно я?..
— Бровь рассекла. Скобку тебе наложили, — парень покосился на немолодого доктора в белом халате, который что-то говорил старушке с соседней лавки. — Кровищи было…
— Вот блин, — вырвалось у Машеньки.
Словно не веря его словам, она потрогала голову и обнаружила на ней плотную повязку. Да, это определённо не сон, хоть и похоже.
— И долго я была в отключке?
— Да минут двадцать.
— И чего тут без меня произошло? — спросила она слабым голосом, приподнимаясь на лавке.
— Много всего… расскажу потом.
— А говорили, когда нас выпустят? — не отступалась Маша.
— Ты, это… лежи, отдыхай, — на лице парня отразилось смятение. — Сказал, попозже тебе всё расскажу.
— Говори сейчас, — настаивала девушка.
— Потерпи. Доктор сказал, тебе надо в покое побыть.
— Да я сама доктор, блин, — вскинулась она. — И знаю, что мне сейчас нужно. Мне нужно знать, что за дерьмо здесь произошло.
— Дерьмо, это ты верно сказала. Ну, как хочешь.
Иван сдался и рассказал всё, что к этому моменту знал сам. Знал он не так уж много, но для неё оказалось достаточно.
Это была война. Атомная. По городу нанесён ядерный удар. Или несколько. Другие обстоятельства пока оставались неизвестны.
К слову, ненамного больше было известно и его новому командиру, хоть тот и был одним из тех, кому по долгу службы полагалось быть готовым не только к ЧС — Чему-то Страшному, но и к ГО — всеобщему game-over’у. Ведь мало кто всерьёз думал, что эти приготовления понадобятся. Ни один нормальный человек, родившийся после первой «холодной войны» и благополучно прогуливавший лекции по современной истории, не мог представить, что «вторая холодная» в один прекрасный день станет настолько горячей.
Она знала, что это означает. Конец всему. И бесполезно себя успокаивать. От нервного срыва Машеньку спасла её приземлённость и отсутствие рефлексии. Она не умела переживать одну и ту же эмоцию дважды. Её жизнь всегда была так насыщена ими, что долго мусолить каждую не получалось. Ещё у неё было не очень богатое воображение. Тысячу долларов и тысячу трупов Маша могла представить себе, а миллиард — уже никак.
Она не стала себя жалеть и хоронить заживо. Второе уже сделали за неё, а на первое у неё в ближайшие дни не будет времени. Вместо этого девушка твёрдо решила жить дальше, во что бы то ни стало.
Может, настоящая боль придёт к ней позднее, когда наступит осознание случившегося. А может, и не придёт. В этот первый день, ставший для её прежней жизни последним, она не проронила ни слезинки. Она вообще редко плакала. Внешне Маша осталась прежней. Может в душе, в каком-то её потаённом уголке, что-то и заледенело, но об этом она вряд ли кому-нибудь расскажет.
