Неожиданно он осознал простую истину, что все цивилизации зависели не только от усилий человека, но и от других, на первый взгляд, не очень значительных вещей, которые во все времена, как оруженосцы, как добрые товарищи и друзья человека, шли с ним рядом. Если Святой Франциск мог приветствовать солнце как брата своего, то почему мы тоже не можем воскликнуть: «О братец Ячмень! О сестра Пшеница!» Он улыбнулся. Так можно дойти до того, что, проливая слезы умиления, причитать: «О дедушка Колесо! О друг любезный Бином Ньютона!» Все открытия науки и философии должны быть неотделимы от Человека, стоять с ним плечом к плечу, а все, что не связано с деятельностью Человека, звучит нелепо и смешно.
В лихорадке детского восторга он спешил рассказать все Эм. А она, в неведении своего великого предназначения и без каких-либо намеков на успех, учила Принцессу приносить назад брошенную палку. Эм, как, впрочем, он и ожидал, не прониклась восторгом от открывающихся перед ней горизонтов.
— Цивилизация, — сказала она. — О, я знаю. Это самолеты, поднимающиеся все выше и выше и летящие все быстрее и быстрее. И все такое прочее.
— И самолеты, и искусство. Музыка, литература, культура, наконец.
— Конечно культура. Детективы, фильмы ужасов и негритянские джаз-банды, от которых у меня закладывает уши.
Он расстроился, хотя понимал, что Эм немножко дразнит его.
— Кстати о цивилизации, — улыбаясь, говорила она. — Тогда все считали время. А мы даже не знаем, какой сейчас месяц. А нам нужно знать, когда у него будет день рождения, чтобы отпраздновать его не через два года.
И тогда он снова понял — вот она разница! Вот они различия между мужчиной и женщиной. Она думала только о сегодняшнем дне, ей было гораздо важнее определить время рождения ребенка, чем задумываться о будущей судьбе всей цивилизации. И к нему снова вернулось ощущение собственного превосходства.
— А вот что я не сделал сегодня, — сказал он, — так это не прочел все книги по акушерству. Извини, но мне кажется, у нас еще есть время. Или я не прав?
— Ты прав, прав. Может быть, они и вовсе нам не понадобятся. Помнишь, как в Старые Времена дети все время где-нибудь рождались: то в такси, то в больничном коридоре? Если они захотят посмотреть на свет, никто их не остановит.
Позже, обдумывая их разговор, Иш не мог не согласиться, что Эм напомнила ему об очень важном. И чем больше он думал об этом, тем более значительной представлялась ему задача сохранения отсчета времени. Кроме всего прочего, время — это история, история — это традиции, а традиции есть суть любой цивилизации. Если рвется временная связь, вы можете потерять то, что уже никогда не восстановится. Возможно, многое уже потеряно, если, конечно, кто-нибудь из выживших, в отличие от него, не отнесся к времени с большим почтением. Возьмите, к примеру, семидневную неделю. Даже если вы не религиозны, то все равно не станете отрицать, что семидневная неделя с одним днем отдыха замечательнейшая древняя традиция человечества. Она существовала еще пять тысяч лет назад во времена Вавилона, и никто не знает, сколько тысяч лет до Вавилона. Сможет ли он снова рассчитать, какой день есть воскресенье?
Для этого нужно узнать, какое сейчас число, а остальное уже не составит особого труда. Его знаний основ астрономии будет вполне достаточно определить этот день, и если он точно установит время солнцестояния, то вполне возможно, что по прошлогоднему календарю сможет восстановить день недели.
Стоило поторопиться, ибо время для решения этой задачи было самое подходящее. Хотя и нельзя было утверждать с полным основанием, но по общему характеру погоды и приблизительной прикидке времени катастрофы, он мог судить, что дело идет к середине декабря. Следовательно, наблюдая за заходом солнца, можно достаточно легко определить период зимнего солнцестояния.
На следующий день он раздобыл теодолит и, хотя имел весьма смутные представления о принципах работы с прибором, установил его на крыльце дома, направив зрительную трубу строго на запад. И еще он вымазал линзы тонким слоем сажи, чтобы, глядя на солнце, не испортить глаза. Его самое первое наблюдение показало, что солнце садится за холмами Сан-Франциско, к югу от моста Золотые Ворота. А это, если ему не изменяет память, была, пожалуй, одна из самых южных точек захода. Он закрепил теодолит и записал угол склонения.
На следующий вечер солнце зашло еще немного южнее. И когда казалось, что система наблюдений дает результаты, все развалилось в одну минуту. Задул с океана сильный ветер, принес с собой свинцовые облака, шторм; и они целую неделю не видели солнце. А когда, наконец, увидели — солнце пошло к северу.
— Ну и ладно, — сказал он. — Мы все равно были где-то рядом. И если к тому дню, когда мы в последний раз видели закат, добавить еще один, то мы окажемся очень близко ко времени солнцестояния, а если добавить еще десять дней, то получится начало Новых Лет.
— И разве это не глупо? — спросила она.
— Почему глупо?
— А почему мы должны считать началом Нового Года, когда солнце начинает уходить к северу? Почему ты думаешь, что люди, которые занимались этим, все не перепутали и не ошиблись дней на десять?
— Вполне возможно, я не спорю.
— И тогда почему нам сейчас не начать Новый Год без этого, как ты его называешь, солнцестояния? Это будет проще.
— Проще, конечно. Но мы не можем взять и наплевать на календарь. Он установлен много лет тому назад, нельзя взять и передвинуть его просто из прихоти.
— Хорошо, а ты не помнишь никого по имени Юлий Цезарь, который сделал это? И восстания и смуты из-за этого? Но ведь все равно изменили.
— И все равно изменили! Ты опять права, и, думаю, мы тоже можем это сделать, если нам так хочется. Это дает человеку ощущение могущества!
А потом, во власти необузданной игры воображения, решили, что им ничего не нужно выдумывать, что сама природа уже позаботилась о них, и с места, где стоит их дом, можно видеть полную дугу солнца, и они не станут заниматься условностями, придумывая месяца, пока сами того не захотят. Когда солнце сядет посередине моста, будет одна дата, а когда достигнет первого высокого горба холмов на севере, будет другая, а когда достигнет приметных ориентиров — третья. Зачем им иметь какие-то месяца?
— Послушай! — неожиданно воскликнула она. — Так совсем скоро Рождество. А я об этом забыла. Как думаешь, я успею до закрытия магазинов выбрать тебе галстук? И он улыбнулся едва заметной, немного виноватой улыбкой.
— Мне казалось, что это Рождество мы будем встречать в печали, но знаешь, мне почему-то не хочется быть печальным.
— А на следующий год, — сказала она, — будет еще веселее. И мы устроим первую елку.
— Да, и он, наверное, будет что-то лепетать и смеяться. Ведь правда, будет?! И еще я думаю о тех днях, когда смогу подарить ему электрический поезд и буду запускать его. Нет, бедный он малыш, думаю, не будет у него электрического поезда. Возможно, лет через двадцать пять, когда у нас будут внуки, мы снова заставим электричество работать.
— Двадцать пять лет! Да я буду совсем старухой. Странное это состояние — думать о будущем, как, впрочем, и о прошлом. Я вот сейчас подумала о будущем и вспомнила еще одну вещь — годы. Мы должны сохранить счет годам. Разве люди на каких-нибудь далеких островах не делают зарубки на деревьях, или еще что-нибудь? Понимаешь, ему обязательно захочется узнать, какой сейчас год, когда ему нужно идти голосовать, получать паспорт, когда, может быть, его смогут назначить министром. Если ты, конечно, не собираешься устанавливать для моего народа такие же порядки, как и в ушедшей цивилизации. Так какой это будет год?
И опять он подумал, что только женщина способна говорить о таких жизненно важных вещах, думая о своем еще не родившемся ребенке. И хотя он понимал, что ее внутренним мировосприятием руководят безошибочные инстинкты, было ужасно горько осознавать, что оборвется бег сменяющих друг друга времен. Несомненно, пройдут годы, и археологи по геологическим пластам или кольцам на деревьях восстановят хронологический порядок событий, но они могли бы сберечь им уйму времени и сил, если бы сохранили сейчас традицию.
— Ты права, — вслух произнес он. — И пожалуй, нет ничего проще. Мы знаем, какой сейчас год, и, когда мы решим, что наступил новый год, мы выбьем его цифры на камне какой-нибудь хорошей скалы, а через год — еще одни цифры. Это будет трудная работа, и поэтому мы всегда будем помнить об этих годах.
— А глупо это не будет? Начинать новую дату из четырех цифр не будет глупо? Насколько я понимаю, — она на мгновение замолчала и спокойно огляделась кругом, настолько спокойно и уверенно, как могла делать только она. — Насколько я понимаю, этот новый год вполне можно назвать Годом Первым.
