В такой войне решается судьба всего народа, а если эта судьба самой большой страны, то и всего мира. Если решается судьба всех национальностей, Россию населяющих, если народы хотят сохранить собственный язык, собственную культуру, хотят быть равными друг другу, а ты сбегаешь, будто ничего и не происходит, а тем более, где-то за сотню километров от сюда даже не критикуешь, а откровенно лжёшь на одну из сторон, то ты трус! Ты можешь вывезти семью, ты можешь спасать невинных, но, если ты не готов умереть за идею, не убить, но умереть за неё, то ты слаб и жалок — тебе тут совершенно не место! И это было отражено во всём городе, что осталось даже после войны. В лозунгах! В памятниках героям революции! В аллеях в честь лидеров классовой борьбы! Музеях и дворцах культуры! Что главное — в народном творчестве и отношении к жизни! Страшно подумать, чем мог бы стать этот оплот человеческой воли, стань каждый себе на уме.
Но время идёт, вещи меняются, люди рождаются и умирают. У всего есть цикличность. Такая же циничная, как и у природы, которая эту цикличность порождает. Всё продолжало следовать заданному плану. Получат семена сахарной свёклы, засеют, потом урожай соберут, переработают, получат сахар, его продадут, потом в креме заварном используют, сделают торт, а торт съедят те, кто потом в том числе будут сахарную свёклу и садить, и собирать, и перерабатывать, и использовать. Всё по кругу, но это же вовсе не плохо? Тем более, это даже не круг, скорее спираль, что тянется высоко вверх, но даже в ней есть собственные огрехи, сколы, дефекты, браки, потому что она состоит из маленьких сегментов, что создают большую конструкцию.
Однако же ночь. Некоторые фонари на просторной улице зажглись, освещая широкую дорогу, поросшую всевозможной порослью, цветастыми цветами и всякой другой тавтологической тавтологией, потому что за ширмой из красок теряется всякое воображение и оригинальность, так как рождаются оные только в ограничениях и трудностях. Оля расслабилась, вдохнула полной грудью, но тут затревожилась Тоня:
— А что, если он и забыл о нас?
— Не волнуйся, тебя не забудешь.
— И всё-таки…
— Тут немного совсем осталось. Половину города объехать и всё, считай там уже.
— А вдруг он спит?
— Не, наверное, в штабе сидит, радио слушает. Обрадуется, что вот под ночь приехали. Всегда казалось, что самое волшебное и трогательное происходит под ночь. Как думаешь?
— Наверное. А ты романтиком становишься, — Тоня смешливо посмотрела на сестру.
— Может…Но мне немного боязно. Мы же на деле ничего не знаем друг о друге. Он просто первый, кто помог нам, и единственный, к кому мы можем вернуться. Но всё будет хорошо, я уверена. Может, отправимся потом куда-нибудь вместе, уговорим его!
Тоня лишь угукнула в ответ.
Было, есть и будет в поездках волшебство, особенно сейчас, под перегоревшими фонарными столбами, лёгким и прохладным дождиком и тленным светом уставших фар. Оля остановила шумный танк в попытках вспомнить, куда же ехать дальше. Она достала керосинку и выпрыгнула из рубки, за ней увязался и Кишка. Шерсть его охотно пропитывалась чистой дождевой водой, но он лишь отмахивался здоровым ушком от назойливых капель, будто от мошкары.
— Может фонарик? — Тоня направила мощный пучок света в сторону Оли.
— Пойдём тогда вместе, не потеряемся.
Подумать только, лоза и кустарники захватили даже балконы. Расторопные ветки пробивались сквозь окна малиновок, как будто в попытках спрыгнуть вниз. А ведь потом это увянет, сгниёт, пропадёт, чтобы появиться вновь. Забавно. Столько стараний, чтобы, потеряв всё, начать заново.
Тоня бегала фонарным светлячком по дорожным знакам и бетонным ограждениям, заборчикам из железных профилей, окрашенных в красный цвет, по тем же разбитым витринам и мятым корпусам автомобилей. Прошлой осенью было совсем не до этого. Да, часто бывает не до чего-то, потому что мозги нерезиновые. А бывает, одна толстая, надменная и важная из себя мысль не пускает чужака в своё укромное, нагретое местечко. Этакая принцесса, но не на горошине, а на широченном и просторном матрасе, который она весь под себя подмяла, скомкав на пять раз, и сидит, радуется.
— Оля, смотри! — Тоня навела фонариком на большую вывеску «Аптека» на старом доме, — Та самая, значит немножко совсем осталось!
Почти пустая. Ну не мог же Миша всё за полгода потратить? Может тут ещё люди проходили, а если так, то встречали ли они Мишу? Или он их? А если это плохие совсем люди, как тот? А если так, то в порядке ли Миша? Он же тогда без единого патрона был, не то, что Оля, которая всегда с винтовкой и полным магазином.
— Получается, нам по этой дороге ехать? — спросила Тоня.
— Угу. Ещё дождь усиливается.
— Так давай тент достанем.
— Не-е, долго. Проще зонтик найти, чем эту тряпку вновь натягивать, — Оля улыбалась.
Первый раз девочки проезжали тут очень давно. Да, а нутро сжималось, как в последний. Сейчас 57-й был тихим, каким был очень редко, а может, просто ушки совершенно перестали воспринимать грохот мотора, как что-то, что стоит внимания. Столько времени прошло. Ворчание цилиндров меркло за топтанием капель по броне. Будто шипение минералки, таким интенсивным становился дождь.
Оле по носу ударила большущая капля. Маленький ручеёк стёк вниз, оставляя за собой противное щекочущее ощущение. Только подносишь ладонь, в желании избавиться от него, как тут же падала другая капля. Такая глупость, с которой так просто разобраться — всего-то прикрыть рубку чем-то, но так лень. Наверное, люди в своей жизни многое отпускают в счёт лени. Можно потерпеть то, и это, и даже вон то, потому что это не первостепенно, а потом такими мелочами даже проникаешься. Так ли это хорошо? Когда жизнь трудна — нет времени на всякую чушь, а поэтому, наверное, это не хорошо или плохо, так просто происходит. И даже назойливые капли, стекающие по лицу, становились по-своему приятными.
Яркая вспышка на долю секунды. Вдруг пробил гром. Первая гроза этим летом. Тоскливая сероватая тарелка начинала возвышаться над горизонтом, а щадящий дождик перерос в настоящий ливень. Тёплый. Совсем скоро он закончится, когда кучерявые, большие и пышные, тёмные облака источат на землю все свои запасы. Только Луна тунеядствовала, лениво отражая солнечный свет.
Очередная вспышка! Гром не заставил себя долго ждать, потихоньку приближаясь к девчонкам.
— Блин, Оля, давай быстрее!
— Да мы уже промокли, чего торопиться?
— А если простудимся?
— Не простудимся. Если что, у нас аптечка почти полная.
Очередная вспышка! Нет. Нет, это не вспышка, это слепящий свет, который озарил целый город! Вдруг до ушей добрался ракетный рёв. Он зажевался в воздухе, копировал самого себя и становился всё громче. Две боеголовки набирали скорость, взмываясь ввысь. Ещё пара секунд, они изменили траекторию и почти достигли облаков. Крикливые двигатели умолкали. Чуть оглохшие девчонки пытались прийти в себя.
— Что это было? — Тоня вжалась в сиденье.
— Ракеты, — Оля глядела в сторону, куда торопливо сбежала ещё парочка представителей ядерного потенциала СССР.
— Откуда они тут? Да и куда им лететь, война же закончилась!
— Мне откуда знать? В той стороне юг, наверное. Миша же говорил, что он тут не просто так остаётся.
— Езжай быстрее тогда! Мне страшно…
— Я стараюсь.
— Ну быстрее же!
— Что я, по-твоему, сделаю?
На всей скорости 57й нёсся по лужам, переезжая порой старые трупы, раскидывая гнилую, сухую плоть и кости, объезжая немногочисленные препятствия. Неожиданно на повороте трак наехал на что-то большее, чем иссохшее еле узнаваемое тело. Скопившаяся в неровностях на броне вода торопливо сбежала, корму занесло влево, стальные траки скосили слой асфальта, а Тоня со звоном ударилась каской о триплекс. Только Оле не повезло, она с силою стукнулась лбом о передний бронещиток. Лишь кот как спал, так и спал.
— Да что же такое, чёрт. Мы когда-нибудь уже доедем? — Оля потирала лоб, на котором спешно возникала большая розовая шишка.
