— Ты в порядке? Почему нас занесло так?
— Сейчас выйду и посмотрю. Посиди тут пока что.
— Нет уж, мне тоже интересно!
— А я говорю — сиди.
Оля вновь выкарабкивалась из рубки с фонариком в руках. «Щёлк…» И ещё раз «щёлк…» Не включается. Она потрясла его немного, стукнула о трак. «Щёлк». Включился!
Первый же луч света преподнёс глазам крайне мерзкую картину. Зелёная камуфляжная форма с пустой разгрузкой. Автомат, который совершенно не был похож на отечественный, чёрный какой-то и магазин совсем другой. Штаны потрёпаны, куртка порвана, пустой рюкзак, руки навыворот, пузо раздавлено траком, шея сломана, а лицо облепили опарыши, которых не согнал с оного даже обильный ливень, так они присосались к плоти.
Оля от неожиданности отшатнулась и чуть не взвизгнула.
— Чего там случилось? — Тоня немного перевалилась за борт в попытках рассмотреть причину остановки.
— Наехали на кое-что, всё в порядке.
Отверстие от пули во лбу. Труп свежий, может, несколько дней, однако ни на одном до этого девочки не видели такого обилия падальщиков, а скорее простых трупоедов. На плече один единственный шеврон и тот порван — четырёхконечная звезда осталась. Оля стала нервно осматриваться вокруг. В метрах десяти от неё, около стены, был ещё труп в точно такой же форме, а по другую сторону от танка, в неглубокой воронке от бомбы, один с оторванными ногами. Кровь смешалась с грязью и дождевой водой. Вытекшие глаза и рот полные земли и порванная грудная клетка. И на всех, даже с большого расстояния, был виден толстый слой личинок, поглощающий дефицитное, сытное, человеческое мясо. Хватаясь за такую ниточку к жизни, насекомые с жадностью пожирали все мягкие ткани иностранных бойцов, послуживших настоящим пиром в этой дыре. Дыре, ставшей одним из немногих мест, что ещё держалось в этом пустом мире техногенной катастрофы.
Оле потребовалось меньше минуты, чтобы убедиться: Миши тут нет. Адреналин отступал, а разгорячившееся сердце разобралось с кровотоком, что минуту назад, будто в час пик, намеревался пробиться сквозь моторчик, надрывая стенки изнутри. Действительно, кто же ещё мог в таком случае отправить ракеты, кто мог дать команду на старт? Только Миша, а значит — всё в порядке.
Ещё пара минут и жёлтые огни, как пара хищных глаз, уставились на открытые ворота, за которыми был старый плац, покрытый громадными лужами, будто маленькими озёрцами. Ливень умолк. Траки остановились, а две пары ножек скорым темпом поспешили к штабу. Там проталкивался сквозь чёрную ширму маленький огонёк. Но это не Казанский. Этот не пытался спасти девочек от напасти, наоборот, это они спешили на выручку к нему. Только у Оли за спиной продолжала бренчать побитым карабином «Света».
Дверь распахнулась и с треском ударилась о стену, когда Оля навалилась на первую всем весом. Шаг за шагом девчонки поднялись по тёмной лестнице и в конце коридора заметили тусклый свет из приоткрытой дверцы, еле державшейся на единственной петле. Как же это всё знакомо.
— Михаил! Миша! — прозвучало в унисон, спустя столько времени.
Тоня была расторопнее и оказалась у комнаты раньше. Только дотронулась до дверцы, как та с силою повалилась. Грохот раздался эхом по всему коридору. И вот в предвкушении девочки заглянули в комнату и… Никого. Пусто. Только навеки замолчавшее большое радио, которое было разбито в хлам.
— И где же он? — Тоня очень волновалась.
— Так, не бояться, найдём. Может, как в Москве, всё самое важное внизу находится. Пойдём искать!
Девочки принялись обсматривать каждый уголок на первом этаже. Наконец, Оля нашла открытую нараспашку железную дверь, за которой была длинная лестница вниз. Боязно, но надо! Холодный свет люминесцентных ламп. Открытые железные створки, красные аварийные фонари. Как знакомо. Последняя дверь, закрытая.
И всё как на паузе. Кресло. Сожмуренные глаза. Вычурная поза. Автомат. Миша. Оля успела метнуться к нему, врезавшись на всей скорости, ухватиться за ствол и увести в сторону. Длинная очередь в замкнутом пространстве довела Тоню до слёз, с потолка посыпались искры и стекло. На голову полетела штукатурка. Калаш с треском повалился на холодный пол. Оля ошеломлёнными глазами уставилась на Михаила. Лицо покраснело от злобы, а дыхание стало рваным.
— Дебил! — Оля, не придумав ничего лучше, отвела правую руку, свела уставшие пальцы вместе и, рвя воздух, дала ему пощёчину. Сильную, искреннюю и первую в жизни.
Михаил опешил, точно так же, как и в своё время его дедушка. Боль помогает привести в чувство, как бы это грустно ни звучало.
Тоня одумалась первая: — Оля! Ты чего делаешь?
— Что Я делаю?! Да я… Ты… Идиот! Придурок! Мы сюда зачем ехали? Столько преодолели и узнали, чтобы ты тут, похоронив нас, пулю в голову пустил? Я уже насмотрелась! Тебе её-то не жалко? Не стыдно? Я тебе сейчас ещё раз врежу! — она вновь дала ему пощёчину.
— Я…
— Болезни, холод, голод. Трупы, какие-то дурацкие бумажки, секундные надежды, ложь! Чтобы, когда мы наконец-то вернулись, а ты тут мёртвым лежал? Похоронив нас? Да ладно меня! Её? Ты на это надеялся, да? Потому что это проще? Не ты ли давал обещание? — и вновь пощёчина.
Большой экран, красная кнопка, разбитая стеклянная крышечка над ней и стул. Только лампы по привычке своей тихонько гудели, будто ребёнок, что по безобразию своему ходит и насвистывает мелодию. А Михаил улыбнулся. Мягко и слабо, ямочки скрылись за слоем суровой, щетинистой бороды. Улыбался так же, как и его дедушка тогда, на кухне.
Тоня подбежала к Оле и схватила за руку.
— Успокойся же. Мы же встретились наконец!
— Не встретились бы! Мы столько пережили, а он! Он!..
— Всё же обошлось, не кричи. Ты бы выдержала на его месте?
Вдруг Михаил заговорил: — Извини.
— Нет! Не извиню! Не буду я дурака прощать!
Показалось на мгновение, что перед Мишей стоят те же самые девочки, но это не так. Одна повыше, те же волосы цвета угля, но вот бледная кожа сменилась полной живости и разгорячённой крови. Правое ушко было изуродовано, а причёска потеряла в длине. Руки стали не по годам сильными — щека не могла врать! Взгляд стал увереннее и даже с претензией на честность. Он не требовал извинений, но нашёл цель. Знал, что именно он ждёт — правду и справедливость. Но где-то глубоко в нём был игривый огонёк, что хотел простой и наивной истории. А вторая девочка была с длинной косой цвета зрелой пшеницы. Она подросла за эти полгода, наверное, сантиметров на семь. Детская наивность ушла, а искорка в глазах не потухла, но спряталась очень глубоко. Однако чувственность, искренность и доброта остались. Она уже не девочка, нет! Это девушка, повзрослевшая, понявшая некоторые вещи, способная теперь контролировать себя и принимать этот мир, каким бы он ни был. Потому что знала, что она не одна.
Обе они были промокшие до нитки. А ещё на консоль неуклюже запрыгнул комок шерсти, который скорее походил на клок мокрых волос, застрявший в водостоке. Он с интересом разглядывал Мишу, тянувшись к нему мордочкой и принюхиваясь.
— Дядя Миша, чего ж ты молчишь? — Тоня перевела растерянный взгляд на него.
— Что мне говорить?
— Так ведь, ну. А то, что мы вернулись?
— Я знал, что вернётесь. Просто, дни вышли тяжёлые.
Опять, вновь! Опять эта тишина! Глупая, тупая, мерзкая, раздражающая, врезающаяся в мысли тишина! Вены горят от злости! Уши от неё вянут, как язык кукожится от вяленой, солёной воблы!
— Так, пойдёмте на улицу, нечего тут киснуть. Там поговорим. И автомат ты тут оставляешь!
Михаил грустно усмехнулся: — А ты командовать не разучилась, да?
Оля хмуро посмотрела на него, стоявши в дверном проёме.
— Иду, иду, — Михаил крайне неохотно поднимался с кресла, — Подожди, я сейчас, сейчас пойдём.
— Дядя Миша, тебе помочь?
— Нет, Тонь, не нужно. Вы хоть расскажите, чего случилось с вами? Ливень там?
— Он самый! Недавно закончился, — ободряюще заявила Тоня.
— А это с вами кто? Увязался небось?
