— Слушайте мою команду! Как старший по роду и по чину, беру командование на себя! Все, кто могут передвигаться — быстро сооружайте баррикады из хлама вокруг укрепления! Сержанты второй полусотни! Выберите бойцов посильнее и потушите наконец пожар на втором уровне! Затем, перетащите хлам поближе к окнам!
Воевода Чернов-Кобылин раздал указания и обернулся к Перовскому-старшему:
— Что у вас с потерями? В дружине князя?
— Три десятка погибших, полсотни раненых. Из них — половина способны держать оружие, но только стрелять. И, получается, тридцать восемь воинов полностью боеспособны, но — у них нет лошадей. Конно только разведчики, они своих коней сберегли.
— Отлично! Возьмёте командование над обороной второго этажа? Я к вам в усиление всех своих арбалетчиков отдам. Их у меня немного, всего пара десятков. Ну а я заберу всех боеспособных дружинников, и со своими воинами мы вместе будем держать первый уровень. У нас погибло почти шесть десятков, и много, много раненых. В строю всего полсотни панцирной пехоты, получается так.
Советник кивнул, затем подозвал седого жреца:
— Как себя чувствует князь?
Тот скорбно покачал головой:
— Сильная контузия и полное истощение Силы. Кроме того, четыре тяжёлых проникающих раны.
— Может быть, соберём коней, что от Пчёл остались, посадим десяток дружины и пусть прорываются с князем?
Священник в ужасе замахал руками:
— Что вы! Тряска только усугубит ситуацию! Начнётся внутреннее кровотечение, и князь не переживёт и получаса! Ему нужно несколько суток отлежаться, и тогда, может быть…
Перовский-старший схватил жреца за грудки:
— Говори прямо! Князь выживет?
Тот отвёл глаза:
— Если бы дома, да в присутствии родового тотема, да покой и все необходимые лекарства и артефакты, да ещё с персональным источником Силы, да с помощью брата Тревзора и Сестёр Молчания… То шансы были бы… А здесь… Боюсь, Родион Васильевич не протянет и до заката.
Советник отпустил священника и взглядом приказал ему убираться. Чернов-Кобылин подкрутил усы:
— Ну что же, значит наше время пришло. Продадим свои жизни подороже!
Перовский-старший подозвал к себе Малера:
— Десятник!
Глядя в единственный глаз воина, воевода передал ему довольно увесистый мешок:
— Берите коней и уезжайте. Здесь — главная реликвия нашего Тотема, “Крылья Феникса”. Скачите в столицу! Отдашь наследнику в руки. Лично! Головой отвечаешь!
Малер опустился на колено, с поклоном принял свёрток, развернул его. Поднёс к губам вышитого золотом Орла в центре артефакта, поцеловал его:
— Клянусь исполнить свой долг до конца!
— Иди, десятник. Сделаешь всё, как надо — быть тебе названным боярином…
***
Княжич Мирон допил медовуху из серебряного кубка, швырнул его слуге и, не оборачиваясь, сказал:
— Время вышло. Клыкастый, начинай атаку.
— Слушаюсь, Ваше Сиятельство!
Воевода стеганул коня и поскакал к выстроившимся колоннам пехоты. Княжич же криво усмехнулся и крикнул слугам:
— Приведите Марину!
Через несколько минут откуда-то сзади, из обоза, шестеро рабов принесли полностью закрытый паланкин, споро воткнули опоры в землю и надёжно закрепили его. Княжич подъехал вплотную и отдёрнул занавеску:
— Доброго дня, милая! Не желаешь ли посмотреть на битву?
Юная белокурая красавица, возлежавшая на подушках и курившая кальян, только фыркнула:
— Ваше Сиятельство, ваши увлечения слишком утомительны для такого хрупкого создания, как я. Уже неделя прошла, как Вы зачем-то вытащили меня из моего уютного гнёздышка в Большой Берлоге… Ради чего? Опять кровь, опять грязь вокруг…
— Ну ты же знаешь, душа моя, как мне нравится воевать, — Мирон, изображая раскаяние, развёл руками, — А тут такая прекрасная возможность соединить приятное с полезным…
— Ну, для кого полезное, а кому и приятное, — облизнула свои пухлые губки красавица, — Иди ко мне, мой повелитель…
Княжич не заставил себя просить дважды. Он запрыгнул в паланкин, отчего прочные столбики протестующе затрещали.
— Только учти, я хочу видеть битву…, — Юноша живо расшнуровал платье своей любовницы, развернул её на живот и, полностью отдёрнув занавески, навалился на Марину.
— Куда вы так спешите, Ваше Сиятельство, — простонала та из подушек, но Мирон уже нетерпеливо расстегивал штаны:
— Вот, сейчас, сейчас начнётся…
— Ах, милый, ты такой большой…
Шеренги пехоты, ударяя копьями о щиты, двинулись на приступ…
***
Чем больше птица, тем сложнее ей прокормиться. Вот и орёл, что летал сейчас в безмолвной синеве московского неба, был велик и очень голоден. Последний раз он смог поймать добычу ещё до Гримуара. Пусть его гнездо осталось целым, но живность попряталась. И теперь он, внимательно осматривая лес и поле под собой, нетерпеливо сжимал и разжимал когти. В предвкушении свежей добычи.
Но, что это? Зоркий глаз птицы увидел сотни странных созданий, что лишали друг друга жизни на большой поляне вокруг дымящегося здания. Глупые люди опять делят презренный металл, решил он и уже было собрался ретироваться, как вдруг услышал зов. Внизу в сотню глоток крикнули: “Эррау!”
Птица камнем рухнула вниз. Это не просто какие-то люди — это её дети! Это люди её Тотема, и, как бы там ни было, орёл просто обязан помочь им, должен защитить своих потомков!
Он увидел статного седого воина в красном сюрко, который дрался один против троих врагов в ненавистных медвежьих шкурах. Орёл выпустил когти и на лету прорвал лицо одного из нападавших, вырвав глаз!
— Эррау! Дух Тотема с нами! — услышал он со всех сторон и, яростно заклекотав, зашёл на новую атаку.
Десятки тел на мокрой земле, мертвых и ещё шевелящихся, в черном, зеленом и коричневых цветах… А над ними — яростно, с упоением, дерутся на мечах, копьях и алебардах всё ещё живые воины. Звон стали, глухие удары в деревянные щиты, вопли ярости и вой предсмертного ужаса наполняли воздух плотной пеленой. Статный воин в красном сюрко расправился с оставшимися двумя противниками и воздел свой окровавленный по гарду меч к небу, крича:
— Дети Орла! Дух с нами! Мы победим! Вперёд!
— Эррау! Эррау!
Тонкие линии воинов в черном и зелёном сделали шаг вперёд, затем ещё один. И — куда более многочисленные коричневые враги попятились, начали отступать!
И в этот миг в орла, который заходил на новую атаку, попала стрела. Вспыхнула тёмным огнём, пробила грудь и зашипела, черня орлиную кровь. Орёл забился в ужасе, закричал страшно и рухнул к копытам невысокого коня, на котором восседал воин в цветастом кафтане. Стрелок опустил лук к седлу и засмеялся, показав гнилые зубы.
— Хороший выстрел, Щирый! — крикнул ему княжич Мирон из паланкина. Наёмник театрально поклонился, свольтажировал и схватил бьющуюся в агонии птицу за лапы.
— Неси эту падаль сюда!
Атаман наёмников, переваливаясь на коротких кривых ногах, протопал к княжичу. Тот с упоением смотрел на битву, продолжая почти что насиловать свою любовницу. Щирый усмехнулся, глядя на совокупляющуюся пару:
— Дозволите из этой курицы супчик сварить, Ваш Сиятельство?
— Дозволяю!… Голову отрежешь для меня… После битвы принесёшь…
Щирый снова поклонился, вскочил на коня, надел мёртвую птицу на пику и с воплями ускакал к своим. Оттуда донёсся победный вопль в сотню глоток.
Наконец, медвежий наследник пару раз дёрнулся, вгоняя себя как можно глубже в любовницу. Затем натянул одежду, чмокнул обессиленную женщину в темечко и вылез на землю:
— Прекрасная погодка, чтобы порезвиться! Помогите с доспехами!… Коня, щит и алебарду мне!
Полусотня кирасиров уже выстроилась позади него. Бероев влетел в седло, затянул шлем, захлопнул забрало и крикнул:
— Порвём петушар! Ура!
И, дав циклопу шпорами в бока, рванул вперёд, в самую гущу боя…
***
Отступление.
Топор.
