— Ерунда, — вынес окончательный приговор Вестон. — Как ты делаешь, конечно, быстрее получается, но не так весело. И ведь никто не следит, как быстро мы управимся. И Бетти была солидарна с Вестоном:
— Чего тут веселого? Сначала собирай желтые кусочки, потом голубые кусочки, потом красные кусочки и знай клади их в разные места! Джои не удалось найти достойных аргументов в защиту своего метода, но Иш прекрасно понимал внутренние мотивы его действий. Разумеется, никто не подгонял детей, никто не заставлял как можно быстрее собрать законченную картинку, и смысла в подобной быстроте, конечно, не было, но получать качественные результаты с минимальной затратой времени и сил являлось естественным для Джои — зачем ползать, если ты умеешь ходить? Кроме того, в нем жил присущий Америке и американцам дух первенства — мощный побудительный стимул, сделавший страну великой. Лишенный от природы дара пространственного воображения, как, впрочем, и хорошо развитых бицепсов, мальчик сумел найти способ, как с помощью интеллекта стать первым. «Он умеет работать головой», — кажется, так когда-то они все любили говорить. Что касается самого открытия, то оно принадлежало десятилетнему существу. Только за одно это его можно было отнести к разряду выдающихся, но оно доставляло Ишу невыразимое наслаждение еще и потому, что в нем зримо присутствовал элемент, без которого не мыслилось прогрессивное развитие человечества, — классификация, главный инструмент в познании всего нового. Логика — вот что выросло из разделения на подобное, и, безусловно, язык — с его бесчисленным количеством глаголов, существительных и прочих частей речи, нашедших свое законное место только благодаря классификации. Открыв законы распределения по признакам, человек смог придать хотя бы относительный порядок на первый взгляд хаотичному и беспорядочному окружающему его миру. Что касается языка, то и здесь видел Иш открытия беспокойного разума Джои. Для мальчика способности вслух произносить слова не являлась, как для многих слепым инструментом выражения собственных ощущений и потребностей. Речь для него стала еще и восхитительной игрой. В отличие от остальных детей у него наблюдался интерес к рифмованному слогу, к каламбурам. Он любил загадки. Однажды Иш слышал, как он загадывал одну.
— Я сам придумал, — гордо объявил он. — Почему человек, рыба и змея похожи? Слушатели не увидели в вопросе ничего заслуживающего интереса.
— Потому что все чего-то едят, — после некоторого молчания последовало вялое предположение Бетти.
— Это очень просто, — сказал Джои. — Все чего-нибудь едят. Даже птицы и то едят. Прозвучали еще одно-два предположения, после чего кто-то резонно отметил, что пора бежать и заниматься более серьезным делом. Джои понял — ему грозит неминуемая опасность лишиться аудитории и, пока еще не угасли последние остатки интереса, быстро выпалил свой собственный ответ:
— Они все одинаковые, потому что не летают! В первый момент Иш тоже не нашел ничего выдающегося в предложенной отгадке и не сразу понял, что только в действительно изощренном мозгу десятилетнего могла возникнуть такая блестящая мысль: сравнение от противного. И тогда в памяти Иша неожиданно всплыло старое определение. «Гениальность — есть способность видеть невидимое». Конечно, от этого, как и от любого другого определения гениальности можно было камня на камне не оставить, ибо определения эти не только к гению можно было отнести, но с равным правом и к лишенному разума сумасшедшему. Но все же в определении этом чувствовалось нечто рациональное, ведь считаться великим мыслителем мог лишь тот, кто чувствовал, чего нет, и искал это невидимое, и открывал его. Но чтобы найти — если, конечно, находка не была обязана удаче слепого случая, — нужно сначала понять, что это невидимое существует, что оно просто временно отсутствует в многообразной картине бытия. Это лето стало для Джои временем открытий и экспериментов. Как-то раз он заявился домой, странно покачиваясь и с сильным запахом вина. Как выяснилось, втроем, вместе с Уолтом и Вестоном, дети посетили ближайший винный магазин. Еще одна проблема, над которой часто задумывался Иш. Однажды он додумался до того, что, зайдя в винную лавку, открывал бутылки и методично выливал их содержимое на землю. Правда, через час усердного труда понял, что не может похвастаться количественными результатами и уничтоженное есть капля в море неисчерпаемых запасов спиртного. Трезво размышляя, он пришел к выводу, что сложившаяся ситуация мало отличается от тех возможностей, которые в мальчишеском возрасте были открыты и ему самому. В те давние годы на полках буфета всегда стояла принадлежавшая отцу пара-другая бутылок виски, шерри или бренди. И ничего не могло воспрепятствовать маленькому Ишу, если бы ему захотелось провести тайный эксперимент. Он не захотел, и, как показывал опыт, никто из его детей и внуков не испытывал серьезного влечения к этим несметным и доступным богатствам. Да и случаев пьянства в общине за все эти годы никогда не отмечалось. Возможно, потому, что спокойная жизнь не требовала каких-то дополнительных стимуляторов, или потому, что алкоголь был доступен, как доступен был воздух, и, потеряв сладость запретного плода, растерял некогда окружавший его ореол значительности. Что касается Джои, то Иш был рад, что у маленького пьянчужки хватило ума выпить совсем немного, то есть то количество, которое не привело ни к отравлению, ни к полной потере сознания. Возможно, и тут ему удалось произвести впечатление на своих собутыльников постарше и снова доказать свое превосходство, ибо Уолт и Вестон заявились домой в гораздо худшем состоянии. Но как бы то ни было, мальчик оказался явно подвыпившим и не сильно возражал, когда его немедленно уложили в постель. В соответствии с моментом Иш счел возможным расположиться на краю кровати Джои и прочесть маленькую лекцию об опасности бездумных экспериментов и глупом безрассудстве подобным образом доказывать свое превосходство над другими. Он говорил и не отрываясь смотрел в маленькое, с огромными глазами личико сына. В них жил разум, в этих глазах, и, несмотря на алкогольные пары, было совершенно очевидно, что Джои все понимал. И еще в этих глазах было выражение единства, так, словно они опять говорили Ишу: «Мы понимаем друг друга. Мы оба понимаем смысл этой жизни. Мы совсем не такие, как они». В приливе, затопившем его до краев, чувства любви и привязанности к младшему сыну Иш наклонился и взял маленькую ручку в свою большую ладонь. А когда увидел ответный, полный любви и преданности взгляд этих огромных глаз, понял, что за этой напускной мальчишеской самоуверенностью скрывается застенчивая и ранимая душа. Наверное, и он сам был таким. Может быть, и тошнит мальчика именно из-за этой робости?
— Джои, мальчик, — произнес Иш, все еще во власти переживаемых чувств жалости и любви, — зачем ты так мучаешь себя? И Уолт, и Вестон — они же на целых два года старше. Успокойся, не гонись за ними. Через десять лет, через двадцать лет, что бы они ни сделали, ты будешь далеко впереди. И он увидел легкую, счастливую улыбку на губах сына. Но Иш знал, что счастьем Джои обязан переживаемому чувству единства с отцом, но никак не впечатлению от только что услышанных слов. Любой ребенок, даже такой не по возрасту развитый, как Джои, живет настоящим, и говорить с ним о том, что будет через десять лет, все равно что говорить о том, что ожидает его через век. Иш снова взглянул на маленькое личико и увидел, как под действием вина странными, сонными и отсутствующими становятся глаза Джои. Но любовь к сыну не исчезала, она росла и заполняла его, как никогда раньше. «Это он, это он, — думал Иш. — Благословенное Дитя! Он единственный продолжит!» Глаза мальчика наполнились сонной одурью, тяжелые веки закрылись, но Иш продолжал сидеть на кровати и держать в ладони руку сына. А потом, наверное потому, что сон так похож на смерть, холодные пальцы страха сжали сердце. «Заложники судьбы», — подумал он. Когда человек любит, он раскрывает сердце и душу. Ему повезло. Он испытал великое чувство любви возле Эм и теперь снова — рядом с Джои. Как же он был счастлив подле Эм и никогда, никогда не сможет представить, что Эм больше не будет. Эм сильнее любой смерти. С Джои все по-другому. Маленькую ручку все еще сжимает его ладонь, и он чувствует, как слабо бьется под кожей тонкая жилка. Она так близка и так беззащитна, что достаточно лишь царапины… Какая судьба ждет этого хрупкого мальчика с разумом титана? Он один способен придать законченную форму будущему миру. Ему нужно совсем немного: силы духа и тела. И еще стать с годами мудрее и… постараться выжить.
Между намерением и исполнением желаемого всегда лежит преграда. Не выдержит натруженное сердце, блеснет предательски клинок, оступится лошадь под всадником, вырастет раковая опухоль — да мало ли их, наших невидимых, коварных врагов… И тогда будут сидеть они у затухающего костра при входе в каменный зев пещеры и говорить: «Горе нам! Нет его больше среди нас, и некому вести нас!» Или когда скорбью отзовутся в сердцах удары погребального колокола, соберутся они перед дворцом и скажут: «Зачем случилось такое? Кто теперь направит нас на путь истины мудрым советом?» Или встретятся на перекрестке улиц большого города и посетуют горько: «Как все таки печально, что это произошло. Ведь нет другого достойного занять это место». Катится многовековая история человечества, и во все времена слышны в ней горькие стенания: «Если бы не заболел молодой король… Если бы жил наш принц… Если бы генерал так безрассудно не бросил армию в наступление… Если бы не надорвал непосильной работой сердце свое Президент…» Между намерением и исполнением желаемого всегда помехой стоит хрупкая человеческая жизнь.
